Рассказ-быль

Елизавету Романовну увозили из дома полуживую. Дочь Валентина и сын Алексей уложили ее на заднее сиденье «жигулей», подложив под голову и спину пуховые подушки. Муж Костя, с которым она прожила полвека, наклонился к ней проститься.

— Горчак… — произнесла слабым голосом Елизавета и отвернула от мужа голову.

Константин отскочил от жены, словно ужаленный, лицо его побагровело от злости, а уцелевший глаз обводил собравшихся односельчан, как бы ища защиты. Но сочувствия ни у кого не нашел.

Собравшиеся около машины соседки, зная, что провожают Лизу навсегда, не сдерживали слез. Я долго успокаивала маму, которая, жалея  подругу, причитала:

— Лизоньке нелегкая судьба выпала, еще и Костя-одноглазый — изверг, извел он совсем жену, угробил ее…

И я поневоле вспомнила случай, который произошел год назад, когда я гостила летом у родителей.

Каждое лето я свой отпуск проводила в родительском доме, собрав при себе всю детвору — свою дочь, детей брата и сестры.

Утром в четыре часа выходила на покос — это дело я очень любила. Набитая отцом коса послушно укладывала блестящую от утренней росы траву в ровный вал. Идя уверенно по прокосу, вдыхая свежий утренний воздух, я чувствовала себя сказочным богатырем. А как только начинало пригревать солнышко и появлялась надоедливая мошкара, становилось не до косьбы. Приходилось заканчивать и, обсудив с мамой меню на день, приниматься за поварские хлопоты у русской печи.

— Полтора часа у печки потопаешь и целый день лопаешь! — смеялась мама.

К восьми утра готов завтрак — обычно залитые омлетом каши, макароны, пюре, рыба в глубоких сковородках. Они красиво зарумянивались, и такие запеканки очень любила детвора. В закрытой заслонкой печи томились первые и вторые блюда на обед и ужин, а с краю — топилось молоко с аппетитной коричневой пенкой. И никаких забот с едой на целый день. Все сварит и сохранит в горячем виде печь — только доставай да кушай.

Детвора еще спала, когда мы с родителями за завтраком обсудили все предстоящие на день дела и отправились разбить накошенные валы для лучшей просушки. День обещал быть солнечным. За огородами встретили соседку Елизавету — она возвращалась с покоса. Подарив нам улыбку и кивком головы поздоровавшись, обратилась к отцу:

— Леша, я косу тебе на бой поставлю.

— Ставь, конечно, — отозвался отец.

Елизавета всегда вызывала у меня уважение: высокая, с длинными черными волосами, разделенными на ровный пробор и уложенными на голове красивым венцом. А больше всего мне нравилась ее улыбка, как у Рафаэлевской Мадонны. Она не любила сплетничать с деревенскими бабами, всегда находила себе работу. Иногда за домашними хлопотами могла неделями не показываться из дома.

Елизавета вырастила пятерых детей: трех сыновей и двух дочек. По сравнению со всей деревенской детворой, босоногой и сопливой, дети Лизы заметно отличались чистотой и опрятностью, чувствовались заботливые материнские руки. Константин, ее муж, работал трактористом, слыл буяном и пьяницей. Он не раз переворачивался на тракторе, но оставался при этом цел и невредим. Его перекошенный трактор тарахтел и работал. Пьяным Костя скандалил и часто избивал жену. «С лихом дружит», — говорила о соседе моя мама.

Елизавете доставалось, пока не подросли два первых сына. Они стеной вставали на защиту матери и усмиряли разбушевавшегося отца. Костя при взрослых детях притих. А когда они разъехались и завели свои семьи, принялся за старое.

Уложив влажную траву ровным слоем под солнечные лучи, каждый из нас занялся своим делом. Мать отправилась прополоть грядки, я пошла поднимать и кормить «молодую гвардию», а отец взял молоточек и уселся над наковальней. Отец — мастер править косы, и почти до обеда постукивал молоточком по лезвию косы, при этом улыбаясь и что-то приговаривая.

— После Лешиных рук коса сама косит! — говорили односельчане.

Сидя за своим любимым занятием, Алексей увидел, как из дома соседей выскочила Елизавета, а за ней с палкой в руках мчался Костя. Лиза хотела заскочить в огород, но не успела открыть калитку, Костя схватил ее за волосы и стал бить. Лиза не кричала, а только руками закрывала лицо. Алексей вскочил и побежал соседке на помощь. Он вырвал у Кости палку и что есть силы саданул ему по мягкому месту. И замахнувшись на соседа косой, выпалил:

— Еще раз Лизу тронешь — голову снесу! Сяду, но идиотом в деревне меньше будет!

Константин оторопел, а затем, осыпая соседа отборной бранью, помчался прочь.

— Остынет, вернется, — проговорил Алексей, помогая Лизе подняться.

— Лучше бы совсем не возвращался, — ответила соседка и, опустив голову, побрела домой.

— Дети поразъехались, опять дебоширить стал, — объяснил отец, когда, услышав шум, я выскочила на крыльцо.

— Черт кривой, опять Лизоньку обижает! Написала я ее дочери, чтобы забрала мать, а то забьет совсем, — сокрушалась выбежавшая из огорода мама.

Она села на скамеечку. Я присела рядом.

— Натерпелась моя подружка, с малолетства натерпелась, — начала мать свой рассказ о соседке. — В трехлетнем возрасте сиротой осталась, у тети воспитывалась. Тетя семерых своих народила, Лиза старшей оказалась, всем сопли вытирала да еще и хозяйство вела. А от тетки одна благодарность — кнут да угрозы, суровая была, отрывалась на Лизоньке. Сватал Лизу перед началом войны ее любимый Анатолий, тоже сирота, мать его сама пятерых детей поднимала. Лизе тогда еще шестнадцати не исполнилось, а тетка всполошилась — побоялась хозяйку да помощницу потерять. Толик на фронт ушел, а Лиза как только узнала, что в Михайликах госпиталь открылся, так и убежала за ранеными ухаживать, прибавила себе два года к возрасту и ушла с нашей наступающей частью при госпитале. Очень она боялась встретить в госпитале Анатолия — так больно было смотреть на израненных солдат.

В госпиталь попал парень Костя из соседней деревни Радюкино, с выбитым осколком глазом. Это «лихо одноглазое», как его окрестили сестрички и санитарочки, не давал прохода никому из девчат. А вот Лизу он побаивался: однажды, когда он протянул к ней руки, она окатила его грязной, из-под бинтов, водой. Все девчата вздохнули с облегчением, когда его выписали из госпиталя. Костю комиссовали: с одним глазом он не стрелок, решил военком.

Летом 45-го Лиза вернулась в деревню. Костя, узнав об этом, зачастил в гости. Лиза избегала этих встреч и на намеки тетки о сватовстве отвечала: «Я жду Толю».

К осени Анатолий вернулся. Лизиной радости не было предела. А тетку словно подменили, она все настойчивее стала наседать на Лизу, сватать ее за Константина.

— Голытьба ты, голытьба и твой Толик, с голодухи сдохните! У Кости дом просторный, кое-какие запасы имеются. За Костю отдам — сыто жить будешь!

— Не пойду я за Костю, горчак он мне! Тетушка, милая, Толенька мне люб!

— Я тебе покажу, люб! — кричала тетка, хватаясь за хлесткий прут. — Сказала, за Константина пойдешь! Стерпится — слюбится.

Лиза все искала встречи с Анатолием, но он стал избегать ее, а его осуждающий взгляд не давал ей покоя. Она хотела поговорить, выяснить причину, но Костя мешал, следил за каждым ее шагом. Вскоре Анатолий совсем уехал из деревни.

Почувствовав, что она стала лишней в доме тетки, Лиза смирилась и вышла замуж за Костю. Но не могла выкинуть из памяти свою первую любовь. Константин чувствовал это и от ревности поднимал руку на жену.

У Лизы подрастали два сына и дочь, когда ей выпал случай встретиться с Анатолием. Он купил дом в соседней деревне и приехал из Москвы в отпуск с семьей. Лизе хотелось увидеть Толю, но она очень боялась этой встречи, своих чувств, боялась за детей, а особенно — как взбесится Костя, если узнает. Да и Толя, наверное, забыл о ее существовании. «Зачем ворошить старые чувства, речку вспять не повернешь, разбитую чашку клеить не стоит», — думала Лиза, шагая утром докосить полоску клевера за огородами. По дороге с корзиной в руках навстречу шагал Анатолий. Лиза хотела было убежать, но ноги словно приросли к земле, отяжелели, не слушались. Она стояла, не шевелясь, с полными слез глазами, пока Анатолий не подошел вплотную.

— А ты не изменилась совсем, еще краше стала, — преодолевая смущение, произнес он, пытаясь обнять Лизу. Ее лицо, из такого любимого и желанного, стало гневным и сердитым, отстраняясь от объятий, она проговорила:

— Зачем, Толик? Все, наша дорожка чистой любви быльем заросла! Да и ты ее своим недоверием убил. У меня семья и у тебя семья. Ты за грибами шагал, вот и шагай!

— Прости меня, Лизонька, прости дурака. Виноват, поверил Косте, что ты уже с ним. Тебе жизнь сломал, свою душу изранил. А дом в деревне купил, чтобы тебя увидеть!

— Увидел? А теперь иди. И дорогу сюда забудь, не тереби зажившую рану, дети у меня — трое уже, ради них живу. Уходи, Толя, уходи!

Лиза повернулась и, не оглядываясь, быстро зашагала к дому, скрывая от Анатолия горючие слезы, катившиеся по щекам.

Встречу Елизаветы и Анатолия увидела деревенская сплетница Маня и, бросив в сторону корзину, с которой собиралась по грибы, побежала доложить Косте:

— Твоя-то со своей первой любовью на загувенье (за огородами) лясы точит!

Брань и ругань Кости из соседнего дома в тот день слышались почти до самого обеда. Переживая за подругу, Лена заглянула к соседке.

— Не беспокойся, жива я, Ленушка, жива, как кошка живучая. Знаешь, обидно очень, что зазря бьет. Вот поправлюсь и схожу с Толей по грибы!

— Не дури, подруга. Убьет ведь, совсем убьет!

— Не бойся, Лена, не убьет. Все равно схожу. Хоть раз в жизни не так больно будет побои Костины терпеть!

Через год, весной, у Лизы родилась дочь — вылитая мать.

Провожая своих повзрослевших дочерей на учебу в город, Лиза и Лена вели разговор:

— Ниночка твоя — вылитая ты в молодости, такая же стройная, высокая, красавица, с длинными черными косами, — любуясь дочерью Елизаветы, говорила Елена.

— А глаза-то у нее Толикины, — наклонившись к подруге, прошептала Елизавета.

— Что, все-таки, грибы?!.. — так и не договорив, Лена прикрыла рот ладонью и удивленно взглянула на подругу.

Для них двоих это осталось самой сокровенной тайной, о которой мать поведала мне только после Лизиной смерти.

…После отъезда жены Костя стал спиваться. Дети навещали его редко. Он бродил по селу обросший, в грязной одежде. Однажды зимой Алексей нашел его замерзающего в сугробе, привел в свой дом, уложил на печь отогреться. Заметив утром непрошенного гостя, Елена пришла в ярость:

— Он мою подругу Лизоньку загубил, а ты греть его надумал?! Пусть сдохнет, как собака!

— Успокойся. Я его старшему сыну позвонил, чтобы забрал к себе — отец все-таки…

Константин, услышав разговор, заворочался на печи:

— Леш, помоги с печки слезть. Не держите на меня зла, это я все по пьяни творил. — И уже на выходе, у двери, дрожащим голосом произнес: — Вот и Лиза из жизни ушла. Жизнь прожили, а я для нее так и остался горчаком… Дети — милые, сладкие, а я — горчак…

И пошел прочь.

Серафима КУЗНЕЦОВА