Рассказ

Посвящается моему дедушке Юрию Александровичу Морозову

Издавна на Руси почитались традиции и соблюдались обычаи того или иного народа, населяющего нашу благословенную землю, которая необыкновенно богата на торжества, и у каждого они свои, особенные. У нас, христиан — когда рождается Христос, наступает великий праздник — Рождество Христово! Из праздничного церковного круга этот праздник — один из любимых. Потому что в моей семье в этот день мы всегда ходили славить Христа. Какой восторг и какая радость были в душе от ликующего славословия, не передать словами!

Моя бабушка, прожившая сто лет с небольшим, рассказывала, как Христа славили при царе, когда она была ребёнком. Люди тогда жили беднее, чем сейчас, и уже задолго до наступления Рождества готовились к этому событию. Прибирали, выметали хаты, украшали висевшие в углах иконы, из сундуков доставали самые лучшие наряды, а уж гостинцы христославам заготавливали до этого дня за несколько месяцев.

Христа славить начинали чуть свет, в каждую хату всегда ходили гурьбой, человек по семнадцать разного возраста: маленькие ребятишки, подростки и уже совсем взрослые парни и девушки. Подходя к хате, стучались в дверь, а заходя, спрашивали, можно ли Христа прославить? Получив, как правило, только один
утвердительный ответ, крестились на образа, и кто постарше начинал петь тропарь, а после совсем малые дети рассказывали свои стишки про Христа. Поздравив хозяев, все ждали гостинцев. И те с большой радостью давали, что могли. А парням наливали грамм по сто пятьдесят водки в специальный деревянный бочонок, который они таскали с собой из хаты в хату и уже после (обычно поздним вечером) выпивали компанией на игрищах. А иной раз, кто имел гармонь, ходили с ней по улицам и пели развесёлые песни. Мой дедушка, будучи маленьким, лет с трёх, тоже всегда Христа славил. Ребята постарше брали его с собой. Когда они пели рождественский тропарь, дедушка подпевал им на свой манер, выходило забавно, и все смеялись.

Меня «Рождеству» он тоже научил. Запомнил я быстро. И каждый год, даже в лютый мороз, мы ходили колядовать. Колядовали порой до вечера. Как сейчас помню один случай.

Как-то раз мы припозднились. Ночевал я у деда с бабушкой, и нас разбудил стук в окно. Дед, наспех одевшись, вышел на веранду. За окном было ещё темно.

— Кто тут такой? — зевнув в кулак, поинтересовался дед.

— Это я, сосед, открывай! — ответил некто за дверью.

Дед, отворивши дверь, оторопел и стоял в изумлении, а я, выбежав следом, рассмеялся. Кое-как переступив порог, в комнату ввалилось нечто, напоминающее человека. В овечьем тулупе, вывернутом наизнанку, в бабьем парике, с клоунским носом, размалёванный похлеще «Марфушечки-душечки» из киноленты «Морозко», стоял, пошатываясь, в чудных сапожищах, изрядно выпивший сосед.

— Эт ты, что ль, Митяй? — расплывшись в улыбке, спросил дед.

— Ну, — отозвался тот и, показав деду кулак, сказал, — мороз, чуешь, чем пахнет?

— Да ты, парень, добря заложил за воротник. Иди домой, проспись от греха, — сказал ему дед и продолжил, — некогда мне с тобой гутарить, вон с Лёнькой славить идём.

После чего они вышли, и дедушка помог деду Мите, жившему через забор, дойти до его калитки. Тот поначалу кочевряжился, порываясь ещё куда-то улизнуть, но дед на него шумнул, и он обмяк.

— Шустрей собирайся, сейчас петухи запоют, а мы с тобой и не начинали, — сказал мне вернувшийся дедушка.

Я тут же оделся, и мы вышли на улицу. Улица помаленечку оживала. То тут, то там в домах загорались огоньки. Из печных труб шёл сизый дым. Пахло дровами. Люди протапливали печи. Да и немудрено, утро было морозным. Под ногами хрустел снег, а сугробы были похожи на спину огромного белого медведя. Дышать с непривычки было трудно, холодный воздух щекотал и колол нос.

— Ленька, слухай, как войдем в хату, я начну, а ты подпоёшь, понял? — спросил дедушка.

— Понял, понял, — отозвался я, вжав шею в шарф.

Дед всегда начинал первым. Не только славить, но и петь песни на гулянках. У него был сильный, красивый, немного с хрипотцой голос, и песни он умел не только здорово петь, но и играть…

— Здорово ночевали, — сказал дед, когда мы зашли к соседям напротив.

— Слава Богу, — отозвалась хозяйка.

— Мы к вам зашли Христа прославить, — продолжил дедушка и, увидев одобрительный кивок соседки, взял на распев: «Рождество твоё Христе Боже наш…» Я ему подпевал, не торопясь, улавливая заданный им ритм. Прослезившаяся тётя Женя надавала мне конфет, а деду протянула какую-то денежку. Так, славя, из двора во двор мы дошли до конца переулка.

Куда же дед повернёт? — думал я. Если направо, мы много наславим, пройдя по самой длинной станичной улице почти до самого центра, ну а если налево поведёт, — пиши пропало… Там, слева, жили его друзья-товарищи, и я знал, что без спиртного не обойдётся. Деда потянуло налево, туда же он повлёк и меня. Иду я и думаю: «Сегодня уже к обеду домой воротимся…»

Зашли к Тибирьковым. Прославили. Тётя Света насыпала мне с полкулька конфет и дала яблоко. А деду с дядей Колей налила по рюмашечке. Одной рюмашечкой дело не обошлось, и дед вышел навеселе:

— Лёня, щас нам ещё надо в три дома зайтить…

Зашли… Очень хорошо пом-ню последний — третий. Дом не дом, хатка, без слёз не глянешь. Воротца ущербные, скрипели, как старая скрипка, на проржавевших петлях. Во дворе в маленькой будке такая же тщедушная собачонка, завидев нас, визгливо залаяла. Вышла старуха.

— Дома твой? — спросил её дед.

— Дома, куда ему деться-то. Проходи.

Мы вошли. Старик подбрасывал в грубку поленья.

— Мы… пришли… — начал было дед.

— Христа прославить, — продолжил я его мысль и почти сам тропарь и пропел.

Тут старуха, причитая и хваля меня, сунула мне в руки блин, вкуснее которого я отродясь не ел, а деду со стариком своим налила в стаканы какой-то бормотухи. Она-то проклятая деда и сгубила. Выходя из ворот, дед промычал:

— Давай, внучок, к дому поворачивай! Сейчас мы с тобой у бабки прославим… И тут же, поскользнувшись на старых калошах, растянулся на скользкой дороге. Поначалу он не понял, что произошло, а немного погодя выругался с досады, пытаясь подняться. У него не выходило. Он вновь и вновь шумно падал. Извалялся в снегу до такой степени, что стал похож на снеговика. Я понял, что тут что-то неладное и начал тормозить проезжавшие мимо машины. Одна белая шестёрка остановилась.

— Что случилось? — спросил водитель.

— Да дед мой поскользнулся, упал и встать не может, — уже плача, отвечал я. — Помогите ему, пожалуйста, встать, и до дома нас довезите, — вытирая слёзы, попросил я этого человека.

Мужчина кое-как погрузил здоровенного деда в машину и привёз нас домой. Мама вызвала скорую, деду сделали укол и увезли в больницу. Там ему наложили гипс и отправили восвояси. Дома дедушка ещё с полгода ходил на костылях и, наверное, как и я, надолго запомнил это Рождество. А потом всё шутил, спрашивая:

— Как мы с тобой, Лёнька, Рождество славили, помнишь?

Помню я это и сейчас, спустя почти тридцать лет. В следующий год я уже подрос и ходил колядовать с ребятами самостоятельно. Но самые лучшие и добрые колядки были у меня с дедом. С ним было весело и по-особому тепло, даже в самое морозное утро…

Алексей Ильичёв-Морозов