Отношения умирали. Медленно, почти незаметно, увидеть это было возможно, только оглянувшись в самое начало. Кооперативная квартира, такая желанная много лет назад, такая ненавистная теперь. Она задерживалась на работе, не хотела присутствовать на похоронах собственной любви. Дарить любовь упоительно, когда ты в добром настроении и твой вечный спутник — самый любимый человек на свете. Иначе…

Отношения умирали. Почему? Кто знает? Ушло, исчезло трудноопределимое, труднообъяснимое… И место, отведённое любви, тут же заняли разочарование, горечь, даже злоба. Он раньше и не подозревал такого: компактное сообщество образованных, тактичных, много знающих людей может взорваться изнутри от непонимания, ненависти? Невозможно.

Она смотрела на избранника и с сожалением отмечала: не умён, ход мыслей уныл, попытки шутить провинциальны, кроме раздражения ничего не вызывают.

Молча ели. Завтрак? Ужин? Она перестала отличать завтраки от ужинов или обедов. Никакой разницы: молчание, позвякивание приборов, замедленные жесты и сверхзадача – не встретиться глазами. Раньше он часто смотрел ей в глаза, искал одобрения, поддержки. Теперь перестал. Боялся увидеть разочарование, скрытую усмешку, презрение, которые читались в зелёных глазах.

Разговаривать почти перестали, если и обменивались, то подчёркнуто любезными короткими фразами; она ощущала, как пробегает холодок по затылку, скрывается под густыми волосами.

Отношения умирали. Она чувствовала: их не спасти, и всё же пыталась. Этакая попытка реанимации с полным пониманием неуспеха. Положила ладонь на чуть поседевшие волосы мужа. Он резко сбросил лёгкую руку. Прав. Жалость никому не нужна, лишь унижает. Подумала: «Вдруг всё же вернётся то, что так захватило их семь лет назад?»

Тысяча оттенков молчания поселилась в их квартире. Самое тягост-ное сгущалось к ночи. Каждый боялся первым пройти в спальню, где стояла широкая кровать. Они провели на этой постели семь раз по триста шестьдесят пять ночей…

Можно спать в другой комнате. Но не прийти в спальню — разрыв, вызов. После вызова возврата назад нет. А так… Можно сделать вид, что ничего не происходит. Сослаться на плохое самочувствие или дурное настроение: с кем не бывает? Спали, не касаясь друг друга, боясь шевельнуться.

Утром он обычно вставал первым. Когда просыпалась она, спальня пустовала, и впереди её ждали бесконечно долгий день и томление наступающего вечера, когда снова понадобится ложиться спать. Вернувшись с работы в неурочный час, он застал: она смотрела фильм, запечатлевший их свадьбу, и тихо плакала перед экраном.

Лучшего случая для попытки что-то изменить трудно представить. Услышав шаги, она резко повернулась, в глазах её зажглась лютая ненависть. Он понял: слёз, которые хотели скрыть, ему не простят. Поспешно вышел, задев плечом косяк.

Кадры свадьбы бежали по экрану: охапки цветов, шампанское в бокалах, возбуждённые жесты друзей, смех и …глаза двоих. Глаза оказались самым захватывающим зрелищем, блестели, как блестят только у счастливых. Но, чёрт возьми… Так ведь и было на самом деле!

Она отключила монитор, вспыхнул неяркий свет: в зеркале на стене увидела скорбное лицо — из зазеркалья смотрели зелёные потухшие глаза. Зажмурилась, сдерживая рыдания.

Перебирала в памяти друзей, которые промелькнули на экране, вспоминала их характеры, их поступки. Нет, всё бесполезно, любой задохнётся в тягостной атмосфере чужого конфликта. Она подумала: «Должен же где-то быть человек, который поймёт меня. Что всё это означает? Не знаю. Просто поймёт, и всё. И ничего объяснять ему не придётся. Нудные объяснения — приговор пониманию. Когда любят, смотрят не друг на друга, а в одну сторону».

Оба сидели неподвижно. Вечер тянулся томительно долго. Во время ужина муж обронил: «Нам надо поговорить». Жена посмотрела безразлично. Он настаивал, впрочем, довольно примирительным тоном. Приводил доводы, подбирал аргументы, вспоминал, что ему рассказывали о таких же парах, сумевших преодолеть кризис, неплохо преподносил анекдоты, шутил. Напрасно.

Отношения умерли.

Она поднялась, сцепила пальцы. Всё бы сейчас отдала, чтобы очутиться среди полей с чистым воздухом, паутиной, звенящей в головках полевых цветов, нагретых яростным солнцем. Зарыться в густые зелёные стебли и всё забыть. И начать всё сначала: прекрасно начинать, не зная, куда ведёт открывшийся путь, на который ты вступил, только уберечься от сделанных однажды ошибок. «Может быть, теперь я буду тихой и покорной, а может, просто усталой. Поверю в обман, что нет на свете разлуки. Буду приходить к тебе с вечерним туманом. С тобой тепло и спокойно, и быть вместе — это не мало.  И как в самый первый наш вечер уткнусь в твой вязаный свитер… Всё это было. Может и не бывает по-другому?.. Пусть так, но только всё сначала…»

Она видела, как шевелятся губы мужчины, и… не слышала ни слова. Она могла отгораживаться от мира так надёжно, что ни звук, ни блик света не проникал в её сознание. Губы мужчины шевелились. Как она любила их когда-то, тогда казалось совсем неважным, какие слова с них срывались. Она толкнула дверь в спальню, он последовал за ней, она разделась, не замечая его, словно перед ней пустое место.

Разрыв! Оба это поняли! Он с удивлением увидел чужую замкнутую женщину с сухими глазами. А она? Чужого назойливого мужчину. В её глазах затаилась издёвка. Она скользнула под одеяло и выключила свет, не обращая на него никакого внимания. Он ещё минуту постоял в темноте, прислушиваясь к себе. Взгляд в пустоту… Так душа отлетает от тела. Скрипнула кровать. Мужчина вздрогнул и вышел. Ничего не хотелось. Рухнуло всё: любимое существо воздвигло между ними преграду, которую не преодолеть.

В глубине души он считал её не такой тонкой, как хотелось бы, не понимающей скрытых движений его души и смысла его поступков, и с самого начала их жизнь устроилась так, что проявлять понимание стало её обязанностью. Но кто обрадуется таким обязанностям, если, к тому же, он ещё и ошибался относительно глубины её натуры. Ему пришлось похоронить привилегию таинственно улыбаться, иронично кривить губы, показывая, что при всей любви к ней он не замечает, как и она, интеллектуальной трещины, которая их разделяла. Он начал играть роль, не желая обидеть её своим превосходством. Но, видно, он плохой актёр. Он сфальшивил. Где? Когда? Он не нашёл золотой середины между ролью и своим настоящим «я». «Не верю!» — воскликнул бы Станиславский.

Он не сумел скрыть превосходства, которое время от времени прорывалось на волю. Обида, неприятие его таким, её нежелание понимать и восхищаться зрели годами, и наступил разрыв. Не стало любви, и её перестали интересовать причины их разрыва. И его не интересовали беды других, собственного горя вполне хватало для размышлений о смысле жизни. Поздно пришла такая простая мысль, что началом и концом всех добродетелей является любовь.

…Со вчерашнего вечера не обмолвились ни словом. Оба ощущали крайнее напряжение и усталость. Она посмотрела на мужа. Мужчины тяжелее переносят разрыв, хотя кажется как раз наоборот. Ничего не поделаешь. Жизнь. Он смотрел в одну точку, как задумавшийся о сокровенном человек не отрывает взгляда от мерно текущих вод большой реки. Он видит их и не видит, он на берегу и одновременно далеко-далеко, за тридевять земель, совсем в других краях. Когда воды потемнели, он посмотрел ей в глаза, ничего не увидел, кроме холода и отчуждения.

Она же в его чёрных дрожащих зрачках распознала блеск безнадёжности, то особое выражение, что появляется у людей, которых не спасти даже тогда, когда непосредственной опасности вроде и нет. Она считала, что такие люди обречены не судьбой, случаем или провидением — они обречены потому, что перестают бороться за себя. Напрасно. Он последний раз играл роль.

Он контролировал ход событий, а видимый отказ от борьбы — просто более глубокое понимание происходящего. Он оставлял выбор за ней. Она приблизилась, положила руку ему на плечо.

— Слушай, не будем вешать носа. Ничего не получилось? Подумаешь… У нормальных людей нередко вся жизнь складывается из сплошных «ничего не получилось». У каждого порой наступает момент, когда необходимо круто изменить жизнь.

«Лишь бы не ошибиться», — подумал он.

— Это значит изменить привычки, сменить покровы, сменить образ жизни в конце концов.

Ему не хотелось возражать даже там, где он чувствовал её неправоту.

— Нам тесно вдвоём. Тяжело сейчас, станет ещё тяжелее потом. Я хочу сделать попытку, хочу попробовать. А что? Вдруг именно в беззатейной жизни моё призвание. Сменю невообразимую интеллектуальность на простоту. Я забыла, когда последний раз бегала босиком по траве. Хочу растянуться на песке, уткнуться лицом в ладони и греться на солнце.

Он внимательно слушал, закрыв глаза. «Да, женщинам нужна комфортная романтика и… бес. Хотя нет… Бес всегда с ними, но они умудряются его прятать».

— А тебя полюбит молодая красавица. Она будет по-собачьи заглядывать тебе в глаза и выказывать преданность круглые сутки. Ты всегда стремился к этому. А я не смогла, не захотела, если честно.

За бесконечной чередой слов ему слышалось одно: «Отпусти меня, отпусти…»

Мужская слеза всегда событие. Она умолкла. Он также молчал, но было ясно: он не будет препятствовать.

Виктор Булычёв