ПАМЯТНОЕ И ПЕРЕЖИТОЕ
Продолжение. Начало в N№N№ 25, 26, 27
СОРОК ПЯТЬ СУТОК
В ПСИХУШКЕ
А.Д.
Из дневника журналиста
Семьдесят с лишним лет тема советских психушек была закрытой, запретной для журналистов. Даже такому известному тогда и вездесущему тележурналисту, как Александр Невзоров, не всегда удавалось проникнуть туда с камерой. Так что информация об этих учреждениях была скупой и малодоступной для печати. Но роковой случай предоставил возможность побывать там мне и увидеть не только со стороны жизнь, быт, порядки известной в области психушки, но и побывать в шкуре пациента и испытать ее «прелести» на себе.
Тогда принцип или порядок водворения в эти стены неугодных власти, руководителю предприятия, организации имел четкую, отработанную годами схему. Стоило только вызвать «скорую» и указать, что человек ненормальный, его тут же загребут и увезут в психушку.
Я не о себе. Я был водворен в известное Бурашево при стечении странных обстоятельств, как говорится, прошел «вне конкурса». Добровольно-принудительно. Скорее всего, это была попытка поставить «зарвавшегося писаку» на место. Моя разоблачительная статья в «Ржевской правде» по мясокомбинату о том, что перебрасывание говяжьих и свиных туш через забор в ночное время происходит с молчаливого согласия тогдашнего директора предприятия, была опубликована за несколько дней до того, как меня избили на улице Мира. Случайное совпадение?.. Не верится. Всем было известно, что мясокомбинат тогда был «подпольной» кормушкой партийной элиты Ржева, в то время, как ржевитяне за колбасой ездили в Москву.
Меня били не на жизнь, а насмерть: сотрясение головного мозга, множественные ушибы лица, волосистой части головы, на затылке образовался мешок с кровяной жидкостью. Осложнение здоровья наступило в результате того, что меня сразу не госпитализировали. В больнице не было мест. Лечили амбулаторно, и через 23 дня, не долечив, выписали.
Пока принимал лекарства, чувствовал себя сносно, а когда прекратил — возобновились нестерпимые головные боли. Я не мог переносить ночных дежурств. Работал на пределе сил. Ночами не смыкал глаз. Не отдохнувши, шел на работу. День проводил, обхватив голову руками. Неделю выдержал, больше не смог. Нарушение ритма жизни вымотало до изнеможения. Руководству горотдела я заявил, что работать так больше не в состоянии. На что мне ответили: «Обращайтесь в больницу». В больнице сказали: «Больше держать на бюллетене не можем». Оставалось одно, ехать в областной госпиталь.
… В Твери меня принял дежурный врач. Невропатолог Людмила Павловна Дмитриева встретила, как старого знакомого. Она была членом медкомиссии, которую работники внутренних дел ежегодно проходили. Была знакома со многими моими очерками и рассказами, публиковавшимися в «Калининской правде» и молодежной областной газете «Смена». Беседовали долго…
— Я могу вас положить на обследование, — сказала она. — Но дело в том, что болезни по моему профилю у вас нет. Наличие остаточных явлений стресса — есть. В этом вам может помочь и врач по месту жительства. Сейчас вас еще посмотрит наш психиатр.
— Что привело вас ко мне? — спросила доктор в кабинете с надписью «Психиатр».
Я рассказал все, что произошло со мною в последнее время. Врач, выслушав мою историю болезни, попросила подождать в коридоре, а сама с Людмилой Павловной зашла в кабинет к начальнику госпиталя. Дверь была приоткрыта. Мне было слышно, как Людмила Павловна пытается дозвониться в Ржев. Наконец ей это удалось. С кем она говорила, понять было трудно. Врач громко возмущалась. Из кабинета доносились лишь обрывки фраз: «Я вашего совета не спрашиваю!.. Знаю этого человека и не могу так поступить. Такое и с вами может случиться!..».
Трубку взял начальник госпиталя майор Фалев. Дверь прикрыли, о чем он говорил, слышно не было. После разговора врачей с Ржевом мне пришлось ожидать в коридоре их решения минут сорок.
Неожиданно в дверях госпиталя появились два здоровенных милиционера. Увидев меня и мои погоны старшего лейтенанта, приложив руки к козырьку, поприветствовали. Оба зашли в кабинет начальника госпиталя. В приоткрытую дверь я видел, как майор Фалев вручил одному из них какие-то бумаги. Парни в милицейской форме вышли из кабинета, ничего не объясняя, схватили меня под руки и поволокли к выходу. У входа в госпиталь стоял автозак. Я попытался сопротивляться. Не получилось. Молча завернув мне руки за спину, бесцеремонно впихнули в машину.
— Людмила Павловна, что происходит, объясните же наконец?!
Врач села в кабину, даже не взглянув в мою сторону. Привезли на улицу Фурманова. Молча вывели. Подталкивая в спину, завели в приемную областного психоневрологического диспансера.
В приемной не оставили. Никакого медосмотра не было. Дежурный санитар вежливо ко мне обратился:
— Товарищ старший лейтенант, следуйте за мной.
Я думал, на прием к врачу. Он повел меня по длинному темному коридору, пока не оказались у металлической кабины, больше похожей на клетку в зоопарке. Там уже сидели двое. Третьим был плотный мужчина, похоже, пенсионного возраста, с белой повязкой на рукаве. Он открыл большим металлическим ключом решетчатую дверь.
— Я не буяню, подожду в коридоре! — запротестовал я, пытаясь освободиться от схвативших меня за плечи санитаров. — Это насилие! Я офицер милиции, не имеете права!.. — Не сдержался я.
— Будете там, где вам и положено быть. Вы здесь не один такой.
— Какой?
Санитары сделали вид, что вопрос не расслышали. Силком затащили меня за решетку. За спиной брякнула тяжелая металлическая задвижка.
Тот, что с белой повязкой, потряс перед моим носом намотанным на кулак резиновым шнуром от детской скакалки, предупредил:
— Не дури, старлей. В разговоры с больными не вступай. Жди. Врач решит, куда тебя.
Решетчатая камера предварительного содержания для «больных» размером примерно 5 на 3 выглядела вместительным помещением. Три стула, прикованных к полу. В стенке торчит кран с питьевой водой. Узкая дверь вела в туалет. Вот и весь комфорт. У окна привязан к стулу мужчина в смирительной рубашке с завязанными за спиной рукавами, на вид — будто пьян. На другом стуле сидела женщина лет сорока, одна рука в наручнике, другая прикреплена к решетке…
Собственно говоря, разглядывать новую для меня обстановку не хотелось. Нестерпимо хотелось быстрее выбраться отсюда. Но как?.. Прошло полчаса… Час… За мной никто не приходил. Уже был девятый час вечера…
Находясь в этой клетке, я попытался мысленно прокрутить в голове все те события, в результате которых оказался в этом проклятом месте. Мысли роились беспорядочно, перескакивая с одного факта на другой. Сами собой возникали вопросы: «За что меня сюда упекли? Кому и что я не так сделал? Кого обидел? Как вляпался в эту историю? С чего началось это недоразумение?»
Вспомнилось, как по делу избиения меня вызвали на первый допрос. Это было в ноябре 1986 года. Следователь отдела милиции, в коллективе которого я работал, допрашивал с пристрастием, будто я и не был офицером милиции. Я чувствовал себя не потерпевшим, а обвиняемым. Оказывается, это я «виноват», что меня избили, и в том, что следствие и сыщики, устанавливая преступников, зашли в тупик. Работник уголовного розыска укорял меня в том, что я не смог принять мер предосторожности, что не задержал избивших меня и что по моей расхлябанности на отдел повисло еще одно «темное» преступление. Такое отношение к своему коллеге нанесло мне больший удар, чем получил при избиении. А ведь на моем месте мог бы оказаться и кто-то из них…
Слышу шаги в коридоре. Это, кажется, за мной. К решетке подошли двое в темных камуфляжах. Это уже не те, что меня привозили. Эти в технических куртках. На плечах сержантские знаки различия, на рукавах белые повязки. Точно такие носили полицаи.
— Старлей, с вещами на выход! — это тоже мне. Так в преступном сообществе называли старших лейтенантов милиции. Но… Эти, вроде бы, не похожи на преступников.
— Со мною еще врач не беседовал, — попытался я объясниться с коллегами.
— Встать! — нагловато скомандовал сержант.
Я поднялся со стула. «Братишки» ощупали все мои карманы, одежду, шинель, заставили снять ботинки. Ничего не нашли.
— Куда вы меня повезете? — спросил их, серьезно встревожившись происходящим.
— В Бурашево. Сначала поведем, потом повезем, — поправил сам себя зубоскал в погонах младшего сержанта.
— Я никуда не поеду! Я не болен…
— Мне послышалось?.. Верно, не поедешь, мы тебя повезем, хочешь ты этого или нет, — доставая из голенища сапога обрезок резинового шланга, угрожающе продемонстрировал он.
Меня тут же схватили под руки, поволокли на улицу…
— Что вы делаете?! Я пока ношу погоны, старше вас по званию! — Я, наверное, уже не говорил, а кричал, кого-то невидимого звал на помощь…
Подтащили к автозаку. Руки завернули назад, удерживая мертвой хваткой. Куда мне одному против двух здоровил. Я попытался оттолкнуться от ступеньки автозака, куда меня пытались водворить бурашевские милиционеры, но один из них, врезав мне по шее, сказал:
— Залезай сам, старлей. Иначе сейчас головой металлическую обшивку прошибешь. Там у нас полковники, академики сидят. Ты козявка по сравнению с ними.
Попытка в очередной раз запихнуть меня в машину не удалась. Я с силой оттолкнулся от ступеньки автозака, и милиционеры вместе со мной завалились в сугроб.
— Неси «рубашку», — обратился к водителю старшой. Увидев, что все мои сопротивления бесполезны и боясь, что на меня сейчас натянут «усмириловку», я сдался.
— Сам сяду, — сказал. — Отпустите!
Меня, как мешок, швырнули в автозак. Ехали долго, или мне так показалось.
Беседа с дежурным врачом в приемной Бурашевской психоневрологической больницы ограничилась двумя-тремя вопросами. Мою точку зрения приняли за бред больного человека:
— Мне не нужен психиатр! У меня нет агрессивных намерений. Я не покушался на жизнь Горбачева, не оскорблял власть. Вы, доктор, можете мне сообщить — какой у меня диагноз в конце-концов! — вновь не сдержался я. — Мне надо знать, от чего собираетесь меня лечить?..
Меня будто не слышали. Зашел санитар, в руке — кусок шланга. Посоветовал успокоиться, следовать за ним. Идем длинным, полутемным, серым коридором… Кажется, пришли. В помещениях смердит, как в морге. Удушающий спертый воздух, запах мочи и фекалий. В выступающих нишах тусклый свет высветил тощие, деформированные лица больных, лежащих на расстеленных на полу матрасах. Живые трупы издавали невообразимый запах. Спертый, тяжелый воздух щекотал в горле, вызывал рвоту. Я еле сдерживался.
— Их что, не моют? — нарушив предупреждение врача — не задавать лишних вопросов, — спросил я у сопровождавшего меня санитара.
— Они уже даже ложку самостоятельно держать не могут. Кормят их сами больные, которые еще ходят. Все они умирают от истощения, — пояснил он. — Это отделение безнадежно больных, умирающих медленной смертью. Они уже не буянят. Родственников у них нет, или отказались. Вся их жизнь прошла в этих стенах…
— Сколько месяцев они здесь находятся?
— Спроси лучше, сколько лет? И по десять, и по тридцать, и больше…
Навстречу нам попадаются качающиеся от одной стенки коридора к другой человеческие тени, а точнее — человеческие ходячие скелеты, на которые натянута кожа. Я тогда подумал: наверное, Господь меня за мои грехи сподобил при жизни увидеть этот ад на земле, чтобы жизнь не казалась медом.
Останавливаемся. На входной двери надпись: «Четвертое отделение».
— Вот мы и дома, — улыбается санитар. — Это ваше, ржевское отделение. Здесь ваши земляки.
Не успел я переступить порог и сделать пару шагов, как мой пакет с продуктами вырвали из рук (продукты брал из дома, думал, меня положат в военный госпиталь). Осталась одна ручка. Живой клубок из людских тел покатился по коридору. Они отнимали друг у друга содержимое пакета и тут же на ходу проглатывали. Сообразив, что произошло, за оставшийся портфель я уцепился обеими руками. Правда, там продуктов не было, только консервы.
… От увиденного кружилась голова. Перед глазами все еще стояли те полуголые, задыхающиеся от смердящей духоты, валявшиеся на полу тела людей в отделении «смертников».
В помещении, куда меня привели, в основном были ржевитяне. С более-менее выраженной патологией агрессивности. Небритые, мохнатые, бледнолицые от недостатка кислорода люди. Мне не понравилось, что попал к «своим». Показалось, что это было сделано продуманно, специально. Здесь оказались и те, кто не единожды побывал в милиции за различные правонарушения. Некоторых я узнал. Они из моего обслуживаемого участка. Меня окружили эти люди, пытаясь узнать новичка. Лица то грустные, то наглые в растянутой до ушей улыбке. Кто-то из них две минуты назад выдернул из моих рук пакет с домашними продуктами. Кроме широченных трусов, на них ничего не было. Слава Богу мне хоть оставили тренировочные.
В помещении невыносимо жарко. Когда я мысленно представил, что мне придется не одну, и не две недели находиться вместе с ними и дышать этим воздухом, пропитавшимся мочой и потом, стало дурно, спазмы сжимали горло. Там что-то першило, во рту стало сухо. Хотелось самую малость — кислорода. Один глоток уличного воздуха. Только один!..
Я не знал, что это были только «цветочки». Что меня еще и не такие ожидают испытания впереди!..
Продолжение
в следующем номере
Николай ШАПОВАЛ
