(отрывки из книги «Переселенцы от Владивостока до Калининграда»)
Начало в N№ 47
На аэровокзал я пришел одним из первых. Возле третьей секции нас должен был встречать руководитель группы. Я сел и стал ждать. Почему-то не терпелось увидеть свою туристическую группу. Хотелось поделиться мыслью о том, что, наконец-то, полетим туда, где я родился и провел свое туманное детство. Но через час я увидел свою группу в полном составе и спохватился: это никому не нужно. Кто я такой, чтобы увлечь за собой массу разнохарактерных людей? И я смирился.
В двадцать три часа у третьей секции появилась молоденькая, симпатичная, сухонькая брюнетка. Это и был наш руководитель. Мы сразу окружили ее любопытной толпой и забросали вопросами.
Она скромно и элегантно представилась:
— Зовут меня Галина Леопольдовна, — голос у нее был настолько тихий и доверительный, что мы сразу прониклись к ней симпатией.
Особенно тщательно Путивлева проверила наши путевки: там обязательно должна быть печать отделения милиции по месту жительства. Это было разрешение на въезд в закрытый город. Это был пропуск туда, где мы должны были отдыхать ровно двенадцать дней, не больше, не меньше. Но втайне я лелеял мысль остаться там навсегда, если понравится.
Мы осторожно, потихоньку начали знакомиться друг с другом. Все были людьми разного возраста, разных профессий. Но всех объединяло одно: страсть к путешествиям.
Через полчаса я познакомился с пожилым художником из нашей группы и почти три часа бродил с ним по улицам ночного города. Он все рассказывал мне про свой родной Омск, который увидел через много лет и не узнал. А я рассказывал ему про свой Владивосток, который помню только по детским впечатлениям и, наверно, тоже не узнаю.
В три ночи мы снова собрались вокруг своего руководителя. И не досчитались двоих. Прошли регистрацию. Я удобно сел в мягкое кресло во втором ряду и пристегнул ремни. Впереди меня сел Витя Петров, авиатор с бесплатным билетом, который с первых же минут стал моим собеседником и другом.
Наконец, Ту-154 взмыл в предрассветное небо. И Витька обернул ко мне свое сияющее лицо. Он мне подмигнул и о чем-то заговорил. А я ничего не услышал, в ответ улыбнулся и показал на свои уши: заложило, хоть лопни. Сейчас наберем высоту и поговорим. А пока я неотрывно смотрел в иллюминатор и жадно поглощал новые ощущения. Мы летели над облаками. За бортом было сказочно красиво. Под крыло самолета наползали снежные равнины, ледяные торосы, белые шапки гор. И ни одного просвета: ни черного, ни синего, ни зеленого. Я вдруг вспомнил «Белое безмолвие» Джека Лондона. Только там была земля Аляски. А здесь небо Алтая.
* * *
Была глубокая ночь, когда мы сели в туристический икарус и выехали на свою турбазу «Лазурный берег». От владивостокского аэропорта до бухты Лазурной было более пятидесяти километров. Устав от дороги и треволнений в аэровокзалах и самолетах, все в автобусе спали. Только я не мог спать. Я был в другом мире, в другом измерении. Я мысленно шел по Верхне-Портовой и заканчивал свой путь в доме, где родился. Я мысленно поднимался по лестнице на виадук и шел по скрипящим доскам до самого порта, и оттуда любовался панорамой бухты «Золотой рог».
Меня все-таки укачало, как и всех. Жизнь продолжалась во сне. Владивосток смотрел на меня глазами юнги, зовущего в дальнее плаванье. Под ногами шумело Японское море. Я очнулся внезапно, будто кто-то мне шепнул на ухо: «Я вернулся к тебе. Неужели ты меня не узнал? Я голос твоего детства. Я твоя родина». Да, наверно, я тебя не узнал. Потому что сам стал неузнаваем.
Когда со вселением было покончено, мы всей гурьбой отправились купаться в бухту Лазурную. Трудно передать радость, которой я был охвачен в первые минуты пребывания на пенистых волнах. Мое волнение усилилось вместе с морем. Кажется, это начинался шторм. С Тихого океана грозно надвигался шумный тайфун. Он уже бушевал на островах Японии и приближался к нам. Я был почти в состоянии шока, опьянения, ослеп от глупого счастья и ничего вокруг не видел, не слышал, не понимал. Я вернулся в детство. Мне было море по колено, как хмельному и закостенелому провинциалу.
Кажется, это называется эйфорией. Или что-то в этом роде. В первую ночь и в первый день я действительно ничего не видел и не слышал вокруг, кроме штормового моря. Я упорно бросался на гребни волн и плыл навстречу своему босоногому детству. А оно дразнило меня и уплывало все дальше.
* * *
После морской прогулки на теплоходе я понял, что совершенно не знал города, в котором прошло мое детство. В портовую часть города я смог вырваться только через неделю со дня прибытия на турбазу. Решил, что ждать больше нельзя. Самое интересное было не в этих многолюдных, шумных экскурсиях. Я не должен был спешить, потому что ждал этого момента всю жизнь. Но все-таки спешил и волновался. Сладко замерло и учащенно забилось сердце, когда ноги ступили на Верхне-Портовую. Я медленно шел по родной улице и внимательно разглядывал каждый дом, будто ждал, что кто-то выйдет и позовет меня в гости. Но никто меня не узнавал, никто меня не окликал. И вдруг стало грустно.
На остановке автобуса стояли три-четыре человека, и ни один из них даже не взглянул в мою сторону. От этого я почувствовал себя каким-то одиноким, потерянным и даже заблудившимся, как Христос в пустыне.
Приостановился возле старого здания военно-морского музея, от которого и начал поиски своего далекого прошлого. Прошел вперед шагов сто и хорошо узнал уютную столовую, куда забегали мы еще в детстве. Я забрел туда и с удовольствием плотно покушал. В открытое окно тянуло свежим ветерком с бухты «Золотой рог». Был слышен рабочий гул торгового порта. Перекликались гудки пароходов — песенная колыбель моего детства.
Дорога шла на подъем вправо и сворачивала налево. У меня сладко защемило сердце. До боли знакомое место. Я остановился у открытых дверей флотского универмага и до того расчувствовался, что непреодолимо захотел поделиться своей грустной радостью с первым встречным-поперечным. Но рядом никто не стоял и не проходил. К счастью, здесь оказалось почтовое отделение, где я немедленно отбил телеграммы отцу, матери и жене в разные концы страны. Я почти с восторгом сообщал, что сейчас нахожусь во Владивостоке, гуляю по Верхне-Портовой и усердно ищу дом, в котором родился. Я его должен найти. После телеграмм я немного успокоился, вышел из флотского универмага и неторопливо огляделся. Да, это место мне до боли знакомо. И я вдруг вспомнил, что на этом углу тридцать шесть лет назад стоял пункт по приему цветного металлолома. Медные и бронзовые изделия мы собирали в разных уголках города, на берегу среди скал и прибоя, доставали с морского дна и несли сюда сдавать, чтобы на эти деньги пойти на любимого «Тарзана», купить мороженое или мясные пирожки по пять копеек.
Мы всегда любили нырять на большую глубину и даже устраивали состязания, кто дольше проползает по дну, где обязательно надо кого-нибудь найти, поймать и вытащить на поверхность. В основном, это были крабы, камбала, застрявшая в расщелине подводной скалы, редкие камни, моллюски, кусочки кораллов и водоросли, среди которых мы путались, как в дремучем лесу. Мы не боялись прожорливых касаток, которые стаями нападали даже на китов. Мы не боялись огромных медуз с их жгучими щупальцами, которыми кишели прибрежные воды особенно осенью. А когда шли в школу по берегу моря, то обязательно сочувствовали беззащитному кашалоту, за которым гналось китобойное судно. Кит то нырял, то выныривал. И мы издалека глядели на это и кричали, чтобы охотники остановились. Вот такими мы были в детстве.
Находясь во власти воспоминаний, я наивно удивлялся, как изменилась Верхне-Портовая! Почему здесь такое безлюдье, такая тишина? Почему здесь никто не гуляет, не поет, не удивляется? Может, потому, что сейчас все на работе? Отец писал, чтобы я искал дом под номером 41-А. И я его упорно продолжал искать. Повсюду теснились девятиэтажки, эти стандартные коробки навевали на меня тоску и на каждом шагу ставили мне определенные препятствия.
Пройдя с километр, я снова остановился и увидел дом из каменного туфа. Учащенно забилось сердце. Неужели я у цели? Нет. Я ошибся. Это не мой дом, хоть и очень похож. Я подошел к нему почти вплотную и над закрытой дверью прочитал вывеску по стеклу: «Художественная школа». Я прошел вдоль передней стены этого дома и между окнами увидел целых три мемориальные доски. Каждая из них повествовала о том, кто и как творил революционную и трудовую историю этого города.
Я шел все дальше по Верхне-Портовой и приближался к дому своего детства. Отсюда стал останавливать прохожих и спрашивал, где найти дом под номером 41-А. Но никто не знал, не видел этого дома. Тогда я отправился по Нижне-Портовой и вдруг остановился возле транзитной железнодорожной станции Эгершельда. Эта станция очень изменилась. Здесь когда-то продавали билеты транзитным пассажирам. Здесь я бегал мальчишкой и встречал поезда с высоты виа-дука. Он тянулся до проходной торгового морского порта, отсюда открывалась великолепная панорама на причалы бухты «Золотой рог».
Я спустился вниз и решил узнать, как теперь назвали эту станцию. Кто теперь здесь живет и трудится? Я подошел к этому зданию со стороны железнодорожного полотна и увидел, что жизнь здесь не умерла. В здании были открыты высокие деревянные ворота, рядом стояла легковая машина, около которой крутилось четверо дюжих мужиков. Один из них встретил меня вопросом:
— Куда путь держите? К нам?
— Да, к вам, — ответил я. — Хочу узнать, кто теперь здесь обитает?
— Почему обитает? Мы здесь работаем. А вы откуда? Из комитета народного контроля? Или просто залетная птица?
— Я бегал здесь мальчишкой тридцать пять лет назад. Вот прилетел сюда за девять тысяч километров, чтобы встретиться со своим прошлым. Давайте знакомиться, — я запросто представился и каждому из них крепко пожал руку. Каждый из них назвал свое имя и даже профессию. Каждый из них что-нибудь рассказал об этом памятнике старины.
— Эту башенную надстройку мы соорудили совсем недавно, чтобы она виднелась издалека и привлекала клиентов своим необычным видом. Да, тридцать пять лет назад здесь была транзитная станция. И видимо, этот дом был на сваях. А пятнадцать лет назад станцию переоборудовали в таможню. Ну, а сейчас здесь кооператив по ремонту автомобилей «Альтаир». Это здание совсем разваливалось, его хотели сломать и построить новое. Но мы его отвоевали и решили отреставрировать сами. Правда, долго пришлось вести борьбу с властями города, нам долго не давали разрешения. Но мы победили. Если хотите, можете посмотреть, как выглядело это сооружение до нашего прихода.
Один из парней юркнул внутрь помещения и принес три черно-белые фотографии, которые потрясли меня своей убедительностью: на них я увидел полуразвалившееся здание, как после бомбежки, которое даже отдаленно не напоминало красивую железнодорожную станцию «Эгершельд». Я был искренне благодарен этим людям за то, что они по кусочкам собирали и сохраняли наше прошлое, а не разрушали его варварскими приказами и законопроектами. Председатель «Альтаира» протянул мне две фотографии и сказал:
— Возьмите это с собой. Дарим на память.
Долго я стоял один посреди дороги, пока мое внимание не привлек легковой автомобиль с открытым капотом, возле которого стоял высокий пожилой мужчина. Я подошел к нему и спросил:
— Скажите, пожалуйста, где находится дом N№ 41-А? Кажется, я заблудился в родных местах. Но чувствую, я у цели.
— Да, вы у цели, — выпрямился мужчина, повернулся лицом к Верхне-Портовой и показал рукой на группу деревьев, за которыми виднелся угол заветного дома. — Смотрите. Вон там ваш красавец. Неплохо просматривается отсюда. Я знал всех его обитателей. А когда вы здесь жили?
— Давно. С сорок третьего по пятьдесят третий. Может, помните здесь Тимофеевых, Аксенковых, Пенскую? Мы с ними дружили.
— Нет. Не помню. Я тоже давно переехал в двенадцатиэтажку. Но хорошо помню, там жил один безногий. Он очень любил детей и все вырезал миниатюрные фигурки морских животных, рыб, птиц из эбонита. Разве вы его не помните?
— Нет. Что-то не припомню. Но зато хорошо помню одного офицера, который для меня любил рисовать каких-то чертенят с игральных карт.
— Офицеров что-то не помню, — сказал незнакомец. — Но безногого мне жаль. Я его не забуду никогда. Он был человеком редкой души. Говорят, однажды пришли к нему какие-то хлюсты и объявили врагом народа. С тех пор его никто не видел. Ну, бывай здоров.
Незнакомец пожал мне руку, захлопнул капот и сел за руль в машину. Я отошел от дороги и махнул ему рукой на прощанье.
Окончание следует
Алексей БОБРОВ