В женской камере
из записной книжки
В свое время автору этих строк по служебным делам доводилось неоднократно бывать в следственном изоляторе N№ 3, что расположен на Зубцовскому шоссе и в просторечии именуется ржевской тюрьмой. Приходилось посещать и женские камеры, где находились состоящие под следствием дамы, в отношении которых была принята мера пресечения «заключение под стражу», и те, кто после постановления приговора суда о реальном сроке наказания ожидали этап в места лишения свободы.
Вообще, женщины за решеткой, в неволе — это какой-то нонсенс нашей жизни. Это противоестественно. Ведь женщина — это хранительница домашнего очага или, как называли в старину, берегиня. Но что-то у этих дам пошло не так. Не стали они ни хранительницами домашнего очага, ни берегинями. Но жалости к себе они не просят. Потому что и за решеткой люди живут. О том и эти записки…
Над городом ночь. Луна сияет, как осколок стекла. То блеснет среди туч, то укроется. Видно, тоже хочет отгородиться от всего.
В женской камере следственного изолятора — тишина. Пугливая, настороженная. А по коридору ходят молодые, сами себя определившие в неволю охранницы, периодически заглядывая в глазок, врезанный в дверь камеры.
Зинка Иванова (все имена и фамилии вымышлены) — тоже молодая. Но в отличие от охранниц, которые, сдав смену, уходят домой, она не уходит никуда. Она подследственная. Для нее время будто остановилось в этом каменном мешке с окном, забранном решеткой.
День тянется, как жевательная резинка, а ночь — и того хуже. Днем хотя бы чем-то можно занять себя. Хотя по правде-то, все занятия есть одно долгое ожидание: ждешь, когда принесут поесть; ждешь прогулки; ждешь вызова к следователю или адвокату, как раньше выхода в клуб, на танцы; ждешь отбоя, чтобы упасть на свою койку, тоже железную, как и решетка на окне.
Ожидание продолжается. Теперь ждешь утра, чтобы по новой ждать, ждать… В конце концов, ждешь суда и этапа в колонию. Ждешь конца срока. Ждешь свободы. Но суд и этап у Зинки еще впереди. Так что ей еще долго жить в ожидании. И это плохо. Потому что женщины хуже мужчин приспосабливаются к неволе, так как созданы для домашнего уюта и тепла, а еще — для любви, о которой в суровой тюремной казенщине вспоминать не хочется.
По этому поводу над ними, молодыми, теми, кто по первой ходке идет, подтрунивает тетя Галя, сокамерница, уже побывавшая за лагерной стеной.
— Будет вам любовь, — ехидничает она, — когда на зону пришлепаете. Встретит вас там какая-нибудь баба Ваня, и заплещет у вас, родимых, море любви!..
Тетя Галя по первой сидела еще по старой 144-й статье УК, за кражу. По второй топает за убийство. Треснула по пьянке сожителя топором по башке, приревновав к собутыльнице, а он возьми да помри. Слабовата головенка оказалась.
— Да какая же я преступница? — иногда вздыхает тетя Галя. — Я общество от иждивенца, алкоголика и тунеядца избавила, а меня под замок бросили…
Сама Зинка Иванова тоже считает, что попала сюда ни за что. Была она матерью-одиночкой, а посему случалось, что мужики к ней захаживали, водочку с ней попивали, а то и ночевать оставались. Но жить совместно никто не предлагал. И это ее злило. Могла она выплеснуть эту свою яростную накипь, особенно с похмелья, на любого человека. А получилось, что выплеснула на сына, когда он матери перечил. Схватила она ремень и ну им хлестать мальца в воспитательных целях. И дохлесталась, что ребенок в больницу попал, а она — в женскую камеру следственного изолятора.
Следователю она все по-честному рассказала. Не таясь, как на исповеди перед батюшкой. На что мудрая в таких вопросах тетя Галя сказала ей:
— Ну и дура, что призналась. Чистосердечное признание — это прямая дорога на зону. Да вы зоны не бойтесь, — успокаивала тетя Галя Зинку и другую такую же молодуху, Надьку, попавшуюся на сбыте наркоты. Тоже, вроде, как ни за что — наркоманов от ломки спасавшую. — Теперь законы гуманные, много не дадут, а на женской зоне даже конкурсы красоты проводятся среди осужденных. Победительниц выпускают на свободу по УДО, то есть — условно-досрочно.
При этих словах Зинка с Надькой переглядываются. А что? Девки они симпатичные. Даже в этих условиях, без косметики и модных вещей. Лучше покривляться на сцене лагерного клуба, чем шить тапочки несколько лет. И тогда распахнутся перед ними все железные двери с противно лязгающими запорами.
С этой мыслью Зинка и забылась неспокойным сном, будто в зыбкий туман нырнула. Что-то бормотала во сне Надька. И только постаревшая тетя Галя никак не могла уснуть, с тоской и завистью поглядывая на более молодых спящих товарок-сокамерниц. У них еще будет время на нормальную человеческую жизнь, не скованную, как цепью, несвободой. Только смогут ли они распорядиться ею по уму? Вот вопрос, на который пока нет ответа.
Евгений ОЖОГИН