(печатается в сокращении)

Фрагмент из книги «Четырехлистник»

Окончание

Начало в N№ 32

В «Воспоминаниях» А.И. Цветаевой (М., «Изографус», 2002) есть глава 48, «Вечер у Богаевских…», в ней читаем слова Максимилиана Волошина о его друге:

— Мы шли по Парижу с Бальмонтом, и я сказал ему: Константин! Ты же настоящий поэт, почему же ты печатаешь столько плохих стихов?

Он вспыхнул (в нем же ирландская кровь) — и мне через плечо, уничтожающе:

— А ты знаешь, сколько я их не печатаю?

— Какая прелесть! — кричу я в ответ Максиного смеха — и в волны, спасаясь в них от Макса, круто заворачивая назад, к земле, из моря. — Он чудный, Бальмонт, да? (с.559).

И еще в «Воспоминаниях» есть эпизод, в котором сестры Марина и Анастасия встретились после долгой разлуки, ночью они рассказывали друг другу о пережитом. (Старшая видела революцию и нищету в Москве; младшая во время гражданской войны вынужденно оставалась в Крыму).

Вот еще один фрагмент, говорящий о том, как к К. Бальмонту относились Цветаевы:

— Да! Марина! Я хотела спросить: так ты подружилась с Бальмонтом? Как можно было подумать после первого его прихода, когда мы притворялись дурочками!

— Нет, именно тогда уже можно было понять, что друг. Помнишь, он, уходя, сказал своим мяукающим голосом: «В этот дом я буду приходить…». Очаровательный человек. Умилительный. Ни в чем ни на кого не похожий. Рыцарь. И вся его нищая семья вторая… Дочь Мирра… Его жена — прелестна. Ничего не умеет, практичность — вроде нашей. Но все переносит так грациозно и так его любит… — Отдадут последний кусок. В таком неустройстве жили, органическом…

— А ты говоришь, нет людей! Что с ними теперь?

— Они уехали. Не знаю, как теперь там живут, на Западе без денег еще трудней, чем у нас, без специальности. Хороша «специальность» — поэт!

Еще через некоторое время, когда мы с Анастасией Ивановной перебирали фотографии, я обратил внимание на целую серию снимков группы людей. Среди них — Мария Степановна Волошина — жена Максимилиана Александровича; Владимир Купченко, будущий тогда директор музея М.А. Волошина, его жена и на одной из фотографий — с левого края компании, вполоборота, в профиль — женщина с волевым, мужского типа лицом в кожаной куртке. Это Нина Бальмонт! — пояснила Анастасия Ивановна, подняв очки и близко-близко поднесла фотокарточку к глазам, — мы с ней познакомились в 1960 году у Марии Степановны в Коктебеле.

Она жива. И такая трагедия! — поскользнулась, попала под транспорт, под автобус! — она эту трагедию восприняла со стоическим спокойствием. Значит, такова Божья воля. Уже несколько лет как без ноги. (Случилось это несчастье в 1978 году, когда Нина Константиновна возвращалась из церкви). Я жила уже на этой квартире, ее ко мне привезла Галина Игнатьевна Медзмариашвили, вы ее знаете. И потом она нас соединяла — приглашала к себе, встречались у нее.

Галина Игнатьевна, жена полпреда, а потом и первого посла Грузии в России Нодари Акакиевича Медзмариашвили. Она — журналистка старой, советской закалки, жила тогда в Москве, продолжая сотрудничать с газетой «Вечерний Тбилиси». В 1989 году опубликовала книгу, которая вышла в издательстве «Хеловнеба» под теплым названием «Людям о людях». На страницах книги мы найдем фотографии Нины Константиновы Бруни-Бальмонт и добрые слова о ней. Потом еще ею был сделан и издан фотоальбом «Встречи с Анастасией Цветаевой», там тоже фото Анастасии Ивановны с Ниной Константиновной и подругой В. Маяковского, переводчицей Ритой Райт.

— У Нины Константиновны семь детей было, — рассказывала много позже Галина Игнатьевна, — но оставались в живых четверо. Два сына (Иван и Василий) и две дочери. Еще один сын погиб на фронте. Муж, Лев Александрович Бруни, был старше ее. Жили они долго на Урале. Попали туда потому, что там некоторое время после крушения Империи еще работали российские банки и можно было пользоваться деньгами со своих счетов, существовать на свои средства.

Галину Игнатьевну (в очередной приезд ее к Анастасии Ивановне) я попросил познакомить меня с Ниной Константиновной. Знакомство помимо вполне понятного интереса имело и конкретную цель — проверить подлинность того старообретенного карандашного автографа К.Д. Бальмонта на томе «скорпионовского» собрания его стихов.

Март 1988 года. В условленный час я стою напротив своего дома на улице Смоленской в Москве, под громадой интуристовского отеля «Белград 2». Из-за снежной завесы показалась черная представительская «Волга». Дверца захлопнулась. Едем.

За Кутузовским проспектом, на Славянском бульваре, — обычный типовой дом. Лифт. Дверь открывает скромная и быстрая женщина. Уже в годах. Говорит: «Мама вас сейчас примет…». Догадываюсь, что это дочь Нины Константиновны.

Входим в гостиную. Галину Игнатьеву здесь встречают как близкого семье человека. За столом в инвалидной коляске, с длинной американской сигаретой в руке восседает Нина Константиновна. Седые волосы, глубокие морщины узковатых глаз, определенная мужественность облика. Перед ней на столе — пепельница и высокая бутылка греческого коньяка, в те годы невиданная в Москве.

Мы знакомимся, я объясняю цель приезда. «Сейчас я посмотрю!» — говорит Нина Константиновна, берет у меня книгу, силится разглядеть надпись, но… карандаш слишком для нее бледен. Тогда она просит дочь, Нину Львовну, подкатить коляску к большому стационарному увеличительному стеклу, установленному на столе для чтения…

— Да, — говорит она, внимательно прочтя надпись, — это почерк батюшки!..

— Я что-то здесь должна написать? — обращается Нина Константиновна ко мне.

— Пожалуйста, напишите, что автограф подлинный! — прошу я.

И она черной ручкой записывает на титульном листе, под эпиграфом из Анаксагора: «автограф Бальмонта подлинный. Н. Бруни-Бальмонт. 15 марта 1988 г.». В ее почерке я увидел сходство с почерком отца.

Потом мы подсели ближе к бутылке с греческим коньяком «Метакса» и началась беседа. Я сказал, что по моему предположению, Константин Дмитриевич написал эту книгу во время одного из поэтических выступлений в Одессе. Говорят, он любил давать автографы…

— Да, в Тифлисе у одной дамы он перстнем нацарапал автограф на стекле! — ответила Нина Константинова, — в годы его славы я брала у него визитные карточки, посылала их подруге, чтобы она могла попасть на литературный вечер. На них он писал: «Прошу дать два места…»

Я заметил Нине Константиновне: удивительно, что столь стихийный поэт был (как пишет Марина Цветаева в «Слове о Бальмонте») столь аккуратен в быту — у него в домашней библиотеке книги стояли в идеальном порядке. На это Нина Константиновна ответила: «Марина Ивановна пишет, какой он был работник… Мы жили тихо, скромно, буржуазно. Вставал отец всегда рано. У него очень болели глаза с детства. У кровати его горела свеча, и он к одному глазу приближал страницы. Мама спала за перегородкой. Он делал вид, что спит. Она зажигала свечу и читала французский роман, тогда и он зажигал свечу.

Когда отец уехал, мы переписывались, и мой муж говорил, что очень любит его письма».

Разговор пошел и о том, что крайняя одаренность или гениальность по многим свидетельствам проявляются у людей, переживших клиническую смерть. Тому пример биография И.В. Гете, написанная Эмилем Людвигом. Я привел по памяти то место, где говорится, как юношей Гете был при смерти и только врач-мистик, знавший тайны, вывел его из предсмертия…

У пианиста Святослава Рихтера в детстве было гнойное поражение мозга, он был обречен. Молодой тогда врач, будущий профессор-педиатр Г.С. Леви, взял с его родителей подписку о том, что они с него снимают ответственность за исход операции и сделал трепанацию черепа. После выздоровления в мальчике проявились и стали развиваться музыкальные сверхспособности.

Примеров немало. Между прочим, о К. Бальмонте говорили, что он в юности в результате несчастной любви выбросился из окна и, встав окровавленный с каменной мостовой, в миг своего спасения ощутил всю полноту жизни, разлитой в воздухе. Мир запел, засиял. Будто все озарилось вокруг. Такова легенда.

Приведем по этому поводу более точное свидетельство. Литератор Петр Семенович Коган, современник поэта, автор обширной статьи о нем в его «Очерках по истории новейшей русской литературы» (1929), цитирует автобиографию Бальмонта: «Моя попытка убить себя (22 лет), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, год лежания в постели, потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности)».

Нина Константиновна оживилась: «Знаете ли Вы, что он хромал после той попытки самоубийства? Мы, конечно, об этом знали. А потом жена Елена не пускала его к моей маме на именины; она кормила маленькую дочь Мирру и не хотела его отпускать. Он ощутил прилив горечи. Позор — не поздравить маму — он кинулся из окошка! И, сломав вторую ногу, перестал хромать. Ноги выровнялись!..».

Мы с Галиной Игнатьевной не знали «продолжения» этого случая и подивились такой провиденциальной «коррективе»…

— Знаю еще, — добавила Нина Константиновна, — что после попытки самоубийства он лежал в клинике профессора Захарьина, нога очень медленно срасталась. К нему очень привязался врач Воронов, стал следить за всем, что выходило из печати; покупал все его книги. Я вспомнил, что доктор Захарьин, это одно из имен неопубликованной части «Воспоминаний» А. Цветаевой, а также один из героев ее романа «Amor», который мы с ней редактировали. Все в жизни связано…

Станислав АЙДИНЯН