КОНФИСКАЦИЯ СОВЕСТИ

За что на человека могут завести уголовное дело? Да за что угодно. Например, за спекуляцию мешками. Это архивное дело 1930 года, показавшееся поначалу занимательным и курьезным, на самом деле оказалось достаточно печальным и, в определенном смысле, показательным. Прекраснодушные 20-е годы остались в прошлом. Как и попытки Советской власти обзавестись справедливой и честной судебной системой. Времена наступили смутные, да и люди изменились совсем не в лучшую сторону.

Попалась с  поличным

Итак, 6 ноября 1929 года в 13.00, и, конечно же, совершенно случайно, агент округадмотдела Ржевского уголовного розыска Андреевский прогуливался по улице Коммуны. И у расположенной там лавки «Красный железнодорожник» увидел подозрительную гражданку, нанимавшую подводу для перевозки из магазина какого-то груза. Шустрый и сообразительный агент сразу же смекнул, что дело тут нечисто, и что увиденная им гражданка целью своей имеет нажиться на продаже мешков, в которых так остро нуждаются госучреждения в период начавшейся в стране кампании по заготовке зерна. И принял решение проследить за ней и нанятой ею подводой. Гражданка, оказавшаяся 65-летней торговкой Халой Моисеевной Лейкиной, действительно нагрузила на подводу «десять мест пустых мешков весом около 10-12 пудов» и отвезла их к своему дому N№ 33 по ул. Смольная. Там в момент разгрузки мешков в амбаре и была задержана в присутствии понятых.

Испуганный хозяин подводы, 28-летний крестьянин села Юрятино Иван Сазонов, рассказал, что видит гражданку Лейкину впервые. Он привез в город картошку, сдал ее и возвращался домой, в родную деревню, когда на Коммуне его остановила пожилая женщина и предложила кое-что погрузить и перевезти. Иван сам лично таскал мешки из магазина в свою подводу. А что за мешки он не знал, и остановившую его гражданку он в первый раз видит.

Удивительно, но подоспевшие сотрудники УГРО, сразу же при составлении первых документов по делу, уже практически вынесли задержанной обвинительный приговор. Во всех свидетельских показаниях, «актах проверки наличия», протоколах указывалось, что все действия с мешками были незаконными и предпринятыми с целью наживы. По их версии, которую с пугающей готовностью подтверждали все фигурирующие в деле Лейкиной свидетели, она, являясь торговкой и спекулянткой, специально, зная нужду госучреждений в мешкотаре, скупала и придерживала мешки в ожидании более выгодной цены, в целях собственной наживы и с целью навредить разворачивавшейся в стране кампании по заготовке зерна.

Задержанная Хала Моисеевна свою вину категорически отрицала. В показаниях путалась. То говорила, что скупала и продавала мешки небольшими партиями. То, что хранила их еще с 25-го года у себя на складе, а сейчас, прослышав про нужду в мешках, решила честно-благородно их продать госучреждениям, да в цене вот не сошлись. Потом и эти показания сменила, объясняя, что она привезла мешки продавать, но в магазине «Красный железнодорожник» все были так заняты, что заниматься ею было некому, вот она и решила вернуть свои мешки обратно.

Следствие допросило завмагазином члена ВКП(б) Дмитрия Соколова, его зама Григория Колесникова и продавца Алексея Русанова. Все дружно показали, что мешки спекулянтка Лейкина, с целью наживы, привезла еще накануне, но в силу загруженности разговор о продаже перенесли на завтра и разрешили оставить мешки в магазине до утра. А утром ей не понравилась назначенная за мешки цена, и она погрузила их на подводу и увезла.

А вот многочисленные заявления подозреваемой с просьбой о вызове свидетелей, которые могут подтвердить, что цели наживы — взвинчивания цен на мешки, и уж тем более срыва государственной кампании по заготовке зерна у нее не было, работники УГРО оставили без внимания, просто подшив их к делу.

С Халы Моисеевны взяли подписку о невыезде. А ее имущество описали «в обеспечение могущей быть конфискации». Странная формулировка для дела, к расследованию которого почти еще и не приступали.

А  это  они  удачно зашли…

А описывать-то у Лейкиной было что. Она оказалась «владелицей двухэтажного собственного дома по улице Смольной, коровы и телки, большого амбара и сарая, рояля черного дерева, дубового посудного шкафа, дубового стола с дубовыми же и венскими стульями, двух кроватей с пружинными матрасами, бронзовых сломанных часов, зеркала красного дерева, швейной машинки, кушетки мягкой и мраморного умывальника». Приглашенный налоговый инспектор описал так же хранившийся в амбаре товар — «вагон железного лома, вагон костей разных, вагон старых галош, 15 пудов хлопка, 3 пуда конского волоса и щетины, 380 пудов суконного, холстинного и бумажного тряпья». В момент обыска, описи имущества и товара «владелица претензий не заявляла». Да и могла ли?

Понятыми при обыске были взяты работница фабрики «Ральф» Мария Волоскова и домохозяйка Зинаида Михайлова. Они же снимали у Лейкиной комнаты. И весьма охотно пошли свидетелями по делу хозяйки. Волоскова показала, что Лейкина и ее дочь уже давно занимаются спекуляцией, а мешки они умышленно скрывали, дабы повысить на них цену и «нажиться на государстве». И что у Халы Моисеевны «все время была прислуга Палагея, так что эксплотировала она и труд чужой, имущество имеет зажиточное — дом 2-х этажный». Михайлова показала, что «хозяйка верно является торговкой, скупает и переправляет все на сторону». Причем сама Зинаида якобы не раз видела, что Лейкина с дочерью сами не работают, а эксплуатирует чужой труд при сортировке костей, лома и тряпья. Причем работники эти все не зарегистрированы «как рабочая сила». «И имущества у нее масса, — сокрушается жиличка, — плачу и плачу ей за комнату по пять рублей в месяц. А у нее еще лишенец живет! И плотит по 20 рублей!».

Дело  расследовано

Угрозыск расследование быстро заканчивает и передает дело в нарсуд, обвиняя 65-летнюю Халу Моисеевну Лейкину в сокрытии мешкотары и «способствованию срыву государственной заготовительной кампании, в то время, как наши госучреждения и кооперативные организации имеют в таре острую нужду». Испуганная таким обвинением пожилая женщина через адвоката Медоусова просит найти и вызвать в Ржев свою дочь Елизавету Михайловну, девицу 28 лет, которая является настоящей хозяйкой предприятия, имеет патент на торговлю костями и тряпьем, и в настоящий момент находится в Ленинграде.

Дочь вызывают, тоже берут с нее подписку о не выезде. Но ничего нового Елизавета не сообщает — мешки не скрывала и не скупала, они лежат в амбаре уже давно. Как только прочитала в газете призыв про то, что все, кто имеет тару должные ее сдать, сразу же отправила мать отвезти мешки в магазин «Красный железнодорожник». Но вечером работникам магазина заниматься с мешками было некогда, а утром их просто-напросто не приняли. Вот и пришлось отвести их домой, где мать и арестовали.

Но, похоже, участь «торговок-спекулянток» уже была предрешена. Ни подшитая к делу многочисленная переписка с различными организациями, которым Елизавета сдавала тряпье, лом и кости (а Лейкина-младшая, например, была единственным заготовителем Ярославского костезавода «Волга» в Ржеве), ни предоставленный подлинник приговора Его императорского величества Тверского окружного суда, по которому Лейкина-старшая высылались «за черту еврейской оседлости с конфискацией отобранного у нея имущества», доказывающий, что Хала пострадала от царского режима, ни жалобы на здоровье дочери и старческий возраст матери не спасли их от сурового приговора. Лейкиных приговорили к году лишения свободы с конфискацией всего описанного имущества.

Кассационная жалоба

Жалоба написана сразу и от матери, и от дочери. Спекулянтками они себя категорически не признали, уверяя, что работали сами, много и в тяжелых антисанитарных условиях. Страдали и до революции, хотя в то время торговлей не занимались. «Муж мой, — пишет Хала, — до революции работал на белостокской суконной фабрике, потом на разных ржевских фабриках. Торговлей пришлось заняться, когда он умер в 1926 году, а мы были вынуждены искать какие-либо источники к средствам существования. Да и суд совершенно не учел состояние моего здоровья и воззрений, по которым содержание под стражей окончательно подорвет наше здоровье, мне, Лейкиной Х., уже 65 лет, а я, Лейкина Е., больна туберкулезом легких, неврозом сердца и невростенией».

Сложно сказать, подействовали ли доводы, приведенные в жалобе, или тот факт, что имущество Лейкиных уже конфисковано, но меру пресечения им все же изменили. Вместо года лишения свободы мать и дочь получили три года ссылки. То есть, советский суд практически повторил приговор, вынесенный в 1915 году царским судом. Понятно, что в свой дом Лейкины вряд ли вернулись.

Печальные размышления

Дело это, небольшое и частное, очень показательно. Сложно поверить в случайность того, что в тот момент, когда Лейкина-мать забирала свои мешки из магазина, рядом оказался агент угрозыска. Печально читать бодрые показания работников советской торговли, дружно, словно по команде, сдавших свою давнюю партнершу по бизнесу, еще до суда и даже окончания следствия, определивших ее в спекулянтки и вредители. Страшно читать показания квартиранток, где в каждой строчке чувствуется зависть и какое-то нетерпеливое и злорадное ожидание скорой расправы над хозяйкой.

Так что происходило с людьми в те страшные 30-е годы? Как получилось, что предательство, доносы, откровенная подлость становились нормой, не воспринимались больше как что-то отвратительное. Как жилось в конфискованных квартирах новым жильцам? Особенно тем, кто приложил к этому руку? Как могли рухнуть в душе человека все его нравственные устои и благородные принципы?

30-е годы — время страшное, смутное. И страшное оно не только из-за государственной машины репрессий и уничтожения инакомыслия. Страшнее было происходящее с обычными, и, наверное, не плохими по сути своей людьми. Людьми, которые писали доносы на соседей, давали ложные показания против сослуживцев, клеймили друг друга на собраниях. И с теми, кто просто молчал. Молчал, хотя возможно страдал в душе от несправедливости и отвратительности происходящего.

Ольга Дабуль

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *