В одном из недавних номеров нашей газеты была опубликована статья по материалам одного давнего уголовного дела. Речь шла о молодом ржевском хулигане Иване Жеглове по кличке Скворец. Ставшее к 30-м годам XX века сознательным и вооруженным верой в светлое будущее советское общество выходки подобных ему людей уже не прощало. Нашли «укорот» и на Ваню Жеглова, осудив и лишив его на полтора года свободы. А по окончании срока «полетел» Скворец за пределы родного города — на высылку.

В материалах дела фигурировала его сестра — приличная девушка, посещавшая комсомольские вечеринки и безрезультатно пытавшаяся угомонить своего непутевого брата. Был у Скворца и отец, но он никакого участия в судьбе сына не принимал, и даже на судебное заседание ни разу не явился. Каково же было мое удивление, когда, разбирая в архиве старые уголовные дела, неожиданно увидела знакомую фамилию. Уголовное дело № 411 «По обвинению Жеглова Прокопия Зиновьевича в торговле вином» рассматривалось Народным судом Ржевского городского участка в апреле 1930 года. Стало понятно, что родителю, самому находящемуся под судом и следствием, было не до сына.

«Царское» заявление

Уголовное дело на Жеглова-старшего было заведено по заявлению гражданина Александра Царского, проживавшего в городе Ржеве на улице Марата в доме 144/40. Заявление человека со столь необычной фамилией стоит того, чтобы его привести полностью с сохранением авторской орфографии и пунктуации:

«Показываю следущее что второго марта я Царский Александр Викторович был в нетрезвом виде и пропил в шинке третьего участка у Жеглова Прокопия Зиновьевича по кличке Подкопай хромовои новои сапоги драповую кепку. Не помню за сколько пропил, я был в пьяном виде. Еще третьего марта в понедельник пропил прорезиненой макинтош за полтора вина. И раньше я у их вещи пропивал».

Заявлением занялся уголовный розыск. Агент Строев отправился на улицу Декабристов в дом № 45, по месту проживания П. Жеглова по кличке Подкопай, для изъятия пропитых Царским вещей. Находившемуся дома Жеглову было предложено выдать вещи добровольно. В присутствии понятых он вернул только хромовые сапоги. Ни кепки, ни прорезиненного макинтоша в доме обнаружить не удалось. На Жеглова было заведено уголовное дело.

На допросе Царский подробно рассказал, что именно и в каком порядке он пропивал в те злополучные дни — второго и третьего марта. Показательно, что и клиент шинка, и его хозяин по этим показаниям все это время пили вместе. Царский покупал вино и тут же угощал им Подкопая. Тот не отказывался пить, но деньги брал вперед. Пропив имеющиеся в наличии 4 рубля, Царский вернулся домой и занял 60 копеек у своей квартирной хозяйки Матрены Корниченковой, «чтобы купить в кооперативе еды и папирос». Но, видимо, непослушные ноги снова привели любителя выпить на улицу Декабристов. 60 копеек быстро оказались в кармане Жеглова, а выпить еще очень хотелось.

Сначала Царский попросил налить в долг. И обычно скаредный и никогда не отпускавший «под честное слово» Подкопай неожиданно налил. После чего, по меткому народному выражению, понеслась душа Царского «в рай». Что происходило дальше — злополучный выпивоха помнит плохо. Сначала, вроде бы, пропил сапоги, потом, кажется, макинтош, а затем ему «пихали какие-то отрезы от ремней». Очнулся Царский уже в милиции. Без сапог, кепки и макинтоша, в одних кальсонах, нательной рубахе и каких-то опорках на ногах.

«Спросил я у милиционера, который меня выпускал на следующее утро, что у меня при себе при задержании было, — постепенно возвращались к трезвевшему Царскому воспоминания, — а он ответил, что только коробка спичек. Я вышел из милиции и решил пойти к Жеглову, чтобы узнать, на каких условиях я пропил столько вещей. Но Подкопай меня даже и в дом не впустил… А сказал через окно, что все было чест-но. Мы, вроде, с ним заключили торговую мену. За сапоги, кепку и другую одежду я получил деньги — 16 рублей и еще четыре отреза каких-то кожаных ремней. Но ремней я никаких не видел, у меня их нет, да и ни к чему они мне. Денег при мне тоже никаких при задержании не было. Я стал спорить, на что Прокопий мне пригрозил, что сейчас разбудит своего сына Ивана, который устроит мне хорошую «выставку». Я испугался, потому что все в округе знают, что сын его — знаменитый хулиган по кличке Скворец. А самогоном этот Подкопай торгует уже больше десяти лет. И я за это время много переносил ему вещей разных — и сапогами платил, и подметками, и сандалями, и телогрейками. Самогон я у него всегда брал по 1 рублю за бутылку, а вино — по 3 рубля за пол-литру. И за деньги я у него тоже все это брал много раз. И пили мы потом всегда вместе».

Богато живет!

По личному поручению начальника Ржевской уездно-городской милиции надзиратель Кондаков в присутствии понятого, соседа Жегловых Леонида Немилова, произвел обыск у Жеглова-старшего. По месту его жительства, в большой комнате дома № 45 по улице Декабристов, было обнаружено, описано и конфисковано имущество: один комод большой, три стола с салфетками, железная кровать с периной, пять венских стульев, ширма раздвижная, две перовые подушки, туалет с зеркалом, два самотканых половика, часы-бегунки, две линейные лампы, шкап со стеклом и один большой самовар красной меди. А вот в маленькой комнате, где проживала дочь хозяина, хранились два кованых железных сундука и два обыкновенных, в которых было обнаружено два шерстяных платка, два ситцевых, шерстяной лоскут, четыре метра штапеля, полтора метра серого ситца, два метра красного сатина (не иначе какой-нибудь советский служащий пропил — авт.) и полный мужской костюм из черного сукна.

Виновным себя не признаю

Арестованный и доставленный в угрозыск Жеглов, как выяснилось, уже дважды, в 1928 и 1929 году, привлекался за «шинкарство», но отделался небольшим штрафом. Об этом говорится в подшитой к делу справке угрозыска. В этот раз дело оказалось для Подкопая гораздо серьезнее. Очевидно, милиция твердо решила его преступный бизнес прикрыть.

В своих показаниях обвиняемый категорически отказался признавать себя виновным, настаивал на том, что с прошлого «привода» с этим делом «завязал» и вином больше не торгует:

«Царский сам пришел ко мне и предложил купить у него хромовые «русские» сапоги. Я купить их был готов и предложил ему 16 рублей, подметки и отрезы от ремней. Он согласился, и мы стали выпивать за эту мену, но потом он стал требовать дать ему не 16, а 18 рублей. А денег я не печатаю. Мы тогда с ним еще выпили, и он ушел. Больше я его и не видел до тех пор, пока он не пришел ко мне с агентом угрозыска, которому я отдал смененные сапоги. Никаких его макинтошей, сандалей и ватников я не видел и не покупал. Раньше, когда он работал на фабрике Ральф, я Царского видел часто. Мы иногда выпивали вместе. Но вина за деньги или вещи я ему никогда не отпускал».

С Жеглова-старшего, учитывая его преклонный возраст (по одним документам дела 60 лет, по другим — 70), взяли подписку о невыезде и отпустили до суда.

Доказательная база хромает

Дело, основанное только на показаниях пьяницы Царского, быстро отправили в суд. Нового в материалах дела после наспех проведенного расследования оказалось только то, что уроженец Ржева Жеглов по специальности был телеграфистом, а по социальному положению — служащим. Подкопай попросил вызвать в суд в качестве свидетелей своих друзей и соседей Федора Федорова и Ивана Тепина. Они должны были подтвердить невиновность Жеглова в торговле вином и присвоении сапог и других вещей Царского. В суд свидетели явились и даже дали показания в пользу обвиняемого, но суд учитывать их не стал и приговорил Прокопия Зиновьевича Жеглова к трем годам лишения свободы условно и штрафу в размере пятидесяти рублей в пользу Республики.

Не признавший свою вину и продолжавший доказывать, что он «завязал» с торговлей вином, неграмотный и ставивший на всех бумагах вместо подписи крестики, Прокопий нанял грамотного адвоката, который подал от его имени кассационную жалобу в Ржевский окружной суд Западной области. Он настаивал на более тщательном расследовании дела, при котором будут учтены и проверены показания вызванных свидетелей. Указывал на то, что сам Царский является человеком пьющим, а посему полагаться на его показания нельзя. Более того, он, «пропившийся до нательной рубашки», просто-напросто оговорил Жеглова в надежде хоть как-то возместить потери от пропитых им вещей.

Работая в архиве, я уже не раз отмечала, что почти все уголовные дела того времени велись достаточно небрежно. Даже несведущему в юриспруденции человеку покажется странным, что для доказательства того, что в центре города Ржева уже более десяти лет работает настоящий шинок, а его содержатель занимается мошенничеством и спекуляцией, можно было бы найти массу свидетелей. Но не найдено ни одного, кроме сильно пьющего и не отвечающего за свои поступки человека, пропившегося «до нательной рубахи».

Если судить субъективно, то, конечно, зная историю сына Жеглова, хулигана и выпивохи, поверить в то, что шинок на улице Декабристов действительно был, несложно. И, скорее всего, именно продажей вина и самогона жил уже давно нигде не работающий бывший телеграфист Подкопай. Но все-таки такое «сырое» расследование смогло убедить суд в виновности обвиняемого. Очевидно, ценность человеческой судьбы в Советской республике уже в начале тридцатых годов была очень невелика.

Кассационная жалоба Жеглова была рассмотрена, но вынесенный приговор был оставлен в силе. Жеглову-Подкопаю пришлось по исполнительному листу выплатить штраф. Он попросил о рассрочке, суд эту просьбу удовлетворил. Долг перед государством Подкопай выплатил, о чем свидетельствуют подшитые к делу квитанции.

Ольга ДАБУЛЬ