Криминальная история

Об этой давней истории мало кто знал, а потом и вовсе забыл, да и афишировать ее никто не желал. Это произошло тогда, когда мы и думать не думали, что произойдет вирусная пандемия со всеми вытекающими последствиями и масочным режимом, круто изменившая привычный уклад и поставившая под угрозу здоровье людей.

Тогда жизнь казалась, несмотря на определенные трудности, гладкой, как лед на застывшем катке. Катись по нему, если, конечно, на коньках стоять умеешь, и ни о чем плохом не думай. Все просто и ясно: школа, институт, работа. Стремись к карьерным высотам, а значит, и к личному благополучию. И так многие делали, пока все это не рухнуло в одночасье в «лихие времена» — в девяностые годы прошлого столетия, о которых нынче многие уже стали забывать. И удивляться этому незачем, новое поколение уже выросло. Теперь вот вирусная пандемия снова сбила нас с ритма жизни. Но пройдет и она, обязательно пройдет.

А тогда, когда случилась эта история, не было никакой пандемии, да и «лихие времена» еще только-только начинались, и про них еще не думали.

Не думала ни о чем плохом тогда и 19-летняя Ксюша, симпатичная, стройная, с зеленоватыми глазами и светлыми волосами до плеч. Окончив школу, поступила в один из столичных институтов и гордилась этим, потому что будущая профессия открывала радужные перспективы как для творчества, так и для личной жизни. Оставалось только учиться и получать диплом, чтобы потом добиваться всего, что задумано. А она упорная, она добьется своего. Потому что, образно говоря, на жизненных коньках стояла уверенно и никогда не боялась гладкого льда.

На Новый год домой, в свой маленький город на Верхней Волге, она поехать не сумела. Тогда еще не было в стране череды выходных под названием «новогодние каникулы». Она поехала позже, успешно сдав зимнюю сессию, навестить мать, отца, прочих родственников и подруг из тех, что еще оставались в городе.

Поезд уходил из Москвы в ночь, и казалось, что вся толкотня Рижского вокзала переселилась под крышу вагонов, сжалась до тесных пространств заполненных купе и заставленных вещами узких проходов и тамбуров.

Поезд был не скорый, но пока Ксюша пристраивала себя, большой термос с кофе и объемную спортивную сумку, он ходко шел по Подмосковью, чтобы потом за Волоколамском, будто обиженный и запыхавшийся странник, начать «кланяться» каждому верстовому столбу, подолгу простаивая на полустанках в сонном ожидании встречного.

В вагоне было шумно и весело. Люди тогда не чурались друг друга, да и многое было не запрещено. Кто-то уже потихоньку разливал белую горькую, а кто-то скромно коротал время за красненьким вином, закусывая нехитрой снедью. Были и такие, которые, захмелев, встревали во все разговоры знакомых и незнакомых компаний, а у вечно незакрывающегося туалета «дымили» мужчины (в то время употреблять спиртное, а также курить в тамбуре вагона по закону не было запрещено), испытывая от сгустка запахов только им понятное наслаждение.

В дорогу, конечно, лучше пускаться с кем-то из числа знакомых попутчиков, но Ксюша ехала одна. И, выпив из термоса полстакана кофе, попыталась задремать, уйти в себя, вспомнить что-то приятное, будто стремилась создать тихий и только свой островок в этом дорожном бедламе.

Она еще не отошла от институтской сессии и Москвы. Там, в столичной круговерти, все выглядело по-иному, нежели в пригородном поселке возле волжского городка, где проживали ее родные. Где взгляд всегда упирался в хмельных мужиков и разухабистых баб, где на культурный досуг и спорт давно махнули рукой, посчитав, что глубинка обойдется и телевизором.

Нет, после института она, конечно, туда не вернется. Будет приезжать в гости с подарками, и все будут рады ей. Таковы были девичьи мечты и мысли, в которых она пыталась растянуть дорогие мгновения, безвозвратно уходящие в прошлое. Но спокойствия путешествующим одиночкам, видно, не будет дано никогда. Не любят этого окружающие и лезут с вопросами и советами. Из забытья Ксюшу вывел голос зрелой соседки, сидевшей напротив:

— А ты не по-дорожному одета, девушка.

— И что? А как надо? — разлепила губы Ксюша.

— Попроще надо, да и без ярких побрякушек.

«А ведь она права», — подумала Ксюша. На ней была модная шубка, на шее золотые цепочки: одна с крестиком, другая со знаком созвездия, под которым она родилась и которую носила на счастье.

«Ладно, — сказала она сама себе, себя же и успокаивая, — авось, пронесет, и ничего плохого не случится».

Под стук колес Ксюша задремала, как и многие в вагоне, и даже последние пьяницы утихомирились.

Поезд пришел в ее город глухой ночью. Выплеснул пассажиров, постоял и двинулся дальше, в сторону Прибалтики. Было довольно прохладно. Перронные часы поддернули стрелки к цифре четыре и застыли, будто уснули. Люд схлынул. Подался к машинам «бомбил»-частников или двинулся в зал ожидания, где было тепло, светло и чинно прохаживался милиционер, присматривая за порядком.

Пробыв некоторое время в зале ожидания, Ксюша все же решила пойти на улицу, да и автобус ее уже должен был вскоре быть.

Запахнув шубку и прихватив свою сумку, она вышла на Привокзальную площадь через боковой проход ограждения перрона.

На площади ни людей, ни машин. «Бомбилы» разъехались, а ее автобус еще не подошел. Она набросила ремень сумки на плечо, освободив руки, и пошла к остановке возле заснеженного сквера. Темноты она не боялась, а к одиночеству привыкла. У нее и в институте-то близких подруг не было, с кем проводить досуг, да и досуга как такового тоже. Только учеба, а учебой лучше заниматься в одиночестве, не отвлекаясь на посторонние, порой пустые разговоры.

Ксюша шла и ни о чем не думала. Дома, теперь уже почти дома.

Она остановилась подле остановки. Огляделась. Никого. Но какое-то интуитивное чувство подсказывало ей, что здесь она не одна, что кто-то все равно находится у нее за спиной. А потом послышался шорох, вернее, даже не шорох, а несдерживаемое дыхание некоего мужчины, появившегося из-за остановки. Она почувствовала непонятную тяжесть, которая может быть заключена только во взгляде дурного человека. И этот невидимый взгляд будто сковал ее, и она застыла на месте, хотя все тело просило броситься в сторону, но она не бросилась, не шарахнулась, а просто стояла спиной к нему, ощущая свое гулкое сердцебиение и отвратительный озноб спины. Может быть, это длилось секунды, но она уже не ориентировалась во времени. Ксюша поняла, что сейчас должно произойти что-то страшное, подобное кошмарному сну, из которого нельзя ни выбраться, ни проснуться, и от того, что это была явь, а не сон, она сообразила, что помощи нет и не будет, и, будто кидаясь в грязное болото, стала медленно поворачиваться навстречу опасности. Она оборачивалась медленно, превозмогая себя, и только успела заметить расплывчатый силуэт человека, как сильные руки опустились на ее плечи, сорвали сумку, а потом стиснули, сдавили ее, и она в последний момент, словно спасительную соломинку, успела обхватить железную стойку остановки и прижаться к ней, как к последнему убежищу. Мужчина держал ее крепко, и Ксюша, откинув голову, в отблеске промелькнувшей луны успела увидеть то, что было его лицом. Это было не лицо, а застывшая капроновая маска, сделанная из женского чулка, где в прорезях оставались живыми только глаза и губы. Это было чудовищно и нереально, и потому воспринималось не разумом, а подсознанием, в котором уже не оставалось места для пугающей фантастики.

Человек заговорил, и страх у Ксюши прошел, будто электрический разряд скользнул по громоотводу. Был — и нету. Мужчина пытался оторвать ее от стойки остановки и все говорил, говорил, тихо, вкрадчиво, успокоительно, что-то вроде: «Не бойся. Не убью. Не зарежу. И вещи мне твои не нужны, только пойдем со мной. Не бойся».

Ксюша тоже была не слабачка. В школе и институте занималась спортом: бегала, прыгала, играла в волейбол, и спорт выработал в ней привычку к быстрому осмыслению и анализу критических ситуаций. Она все ждала автобус, которого не было, но который должен все же вот-вот появиться, и тянула время, и тоже что-то говорила, пытаясь успокоить напавшего на нее человека доброжелательным тембром голоса. Она говорила, что согласна, что пойдет с ним, а лучше просто дождаться автобуса и поехать вместе к ней домой и тогда будет все, как и должно быть. Это была ложь во спасение, иногда приносящая добро.

Мужчина не верил ей и пытался оторвать ее руки от стойки остановки. Он был груб и силен, дернул так, что треснул рукав шубы и отлетели пуговицы. И в этот самый момент на Привокзальную площадь упал свет автомобильных фар и побежал, расстилая дорожку, и Ксюша обрадовалась — наконец-то автобус, а значит, и люди. Но это был не автобус. На Привокзальную площадь выкатилась легковая машина и, сделав круг, стала удаляться, но уже в предрассветном мареве и в тусклых отблесках фонарей на ее борту отчетливо читалась надпись: «Милиция». И Ксюша громко, обрадованно и пронзительно закричала вслух эту спасительную надпись, как может только кричать выскочивший из небытия к жизни, будто заново родившийся человек. Но в машине приглушенно трещала рация, и ее не услышали, а Ксюша уже не кричала, просто визжала, словно потеряв последнюю надежду. И тут она поняла, что хватка мужчины на ее плечах исчезла, да и сам он пропал куда-то, растворился, будто и не было его никогда, а она, Ксюша, стоит одна.

Девушка отлепилась от стойки остановки, подхватила свою сумку, валявшуюся на снегу, и бросилась бежать, но поскользнулась, упала, взмахнув руками, будто птица с подрезанными крыльями. Сумка полетела далеко вперед, и было слышно, как от удара об лед в сумке хлопнула колба ее большого термоса, словно пистолетный выстрел.

Этот звук будто отрезвил девушку. Она поднялась на ноги. Спокойно стряхнула с шубы снег, подняла сумку и сама себе приказала забыть о том, что произошло, будто ничего и не было. Потому что хорошо только то, что хорошо кончается. Такова была для нее истина этих простых слов (только потом, много лет спустя, в какой-то компании за «рюмкой чая» она расскажет эту историю репортеру криминальной хроники из местной газеты, собиравшему материал для своей будущей книги).

Это будет потом, а пока Ксюша продолжала стоять возле остановки, а тут и появился долгожданный автобус, где-то застрявший в пути, и Ксюша, махнув на все рукой, села в него, затихнув на жестком сиденье. А автобус все стоял и стоял, вбирая в себя все подходивших пассажиров, и мужчин, и женщин, у которых, как и у нее лично, впереди еще будет очень много всего.

Евгений ОЖОГИН