Криминальная история

Весна в тот год выдалась затяжная. Со снегопадами, морозами и редкими оттепелями. И от этого было стыло, неуютно, нервозно.

Эту нервозность в себе Сергей Иванов стал ощущать совсем недавно. Как-никак сорок лет, а ничего хорошего ни впереди, ни позади. И вспомнить-то особо нечего.

Жил вместе с женой Иркой в общежитии, в комнате, как в спичечной коробке, по документам именуемой квартирой. Как только за стеной у соседей начиналась гулянка, через тонкие стенки слышались громкая музыка и задорный девичий смех.

«Веселятся, — думал он, — ну-ну».

А жена Ирка вечно ныла на общей кухне и тем самым его позорила.

Это чужое веселье, нытье жены и даже холод от не заклеенного на зиму окна раздражали и даже бесили его.

Год назад он потерял работу и словно опустился в темную дыру. Нет, он не бросился в пьянство, этот призрачный, словно видение, мир, но, встречая прежних знакомых, понимал, что и говорить-то ему с ними не о чем. А потом начинал копаться в себе, вытаскивая наружу свои мелкие претензии и обиды. К кому? К окружающим и, прежде всего, к себе. Говорят, что это возрастной кризис, который бывает почти у каждого, и каждый преодолевает его по-своему, как некий излом судьбы. Что ж, возможно, спорить не будем.

За ночь к крыльцу общаги намело снега, а днем подтаяло. Он взял лопату и пошел откинуть от крыльца эту снежную кашу и разогнать воду. Он не дворник, никто его не заставлял это делать, но надо было чем-то себя занять.

Работал неспешно, как привык всегда делать любое дело, чтобы несуетно, не мельтеша, заодно подумать и о своей жизни.

Он почти весь день проводил дома. Замечал неполадки: перекошенную дверцу шкафа, отставший кусок обоев на стене, обещал сам себе обязательно заняться ремонтом и даже начинал что-то делать. Но вскоре остывал, чувствуя свою опустошенность, а возможно, и ненужность. И уже не противясь навалившемуся безделью, сидел у окна, тупо поглядывая на пустую улицу. Телевизор надоел, а книжки читать он не любил с детства.

Сидел, смотрел в окно на улицу, ждал с работы жену. В молодости он был парень не промах, и с девками проблем не имел, а женился банально. Пока служил в армии, в соседнем доме подросла девочка по имени Ира. Окончила школу, в институт не поступила, не прошла по конкурсу, и пошла работать на завод.

Он вернулся из армии в ладной солдатской одежде и почувствовал себя уже не парнем, а настоящим мужиком. Ходил в клуб на танцы. Завлекал, заговаривал этих дурех-девчонок, пока не повстречался с Ирой.

Ира была не такая. Она только что проводила на казенную службу своего мальчика — Юру, с которым дружила с детства, и поклялась ждать его. А потом получала редкие короткие письма о солдатском житье-бытье. Но письма — не люди, и радости от них маловато, а время, которое лечит дураков и влюбленных, бежит и бежит себе потихоньку, словно старая усталая лошадь, и все забывается и тускнеет.

Иванов уговорил, уломал и ее. А потом была заурядная свадьба, все как у всех. С обильной выпивкой, хорошей закуской и даже дракой за углом дома, не без этого. Но праздники кончились, потянулись нудные будни. Может, любви-то и не было, не всем же дается это великое и нежное чувство, вернее, не каждый может разглядеть и понять это.

У него все было по-другому. Было сознание того, что он все же какой-никакой, а хозяин. У него дом, работа, жена, и что бы ни случилось, он ответчик за все.

Шли годы, менялись красочные календари на стене, которые он покупал в киоске, и многое случилось с ними и со страной за это время. Про страну не будем, это и так все знают. А вот с ним тоже что-то произошло. Из родительского дома вместе с женой пришлось съехать в общагу. Ну, не ужились они тогда с его родителями и сестрой под одной крышей. Думали — временно, а получилось навсегда. Потому что нет ничего временного, чем постоянное, и это правда.

Детей у них не было, а потом, как сказали врачи, у Ирки и не будет. И это тоже наложило на них обоих своеобразный невидимый отпечаток. В поведении, разговорах и в мыслях, о которых не скажешь никому. А потом он и вовсе потерял работу. Тоже думал, что временно, а выходило, что постоянно. Многие тогда теряли работу и не могли больше найти себя в складывающихся обстоятельствах. Ломала судьба тогда многих, и он, Иванов, не относил себя к числу стойких и удачливых людей. Ну не смог, не выстоял и плюнул на все, поняв, что все ему надоело. Надоели якобы косые взгляды окружающих и соседей, а еще хуже — попреки жены. И он злился на нее, разносил соседей, а в душе все равно ругал себя, выплескивая наружу всю свою злость. И никто тогда не сказал ему про возрастной кризис, который рано или поздно проходит, как и все в жизни.

Примерно около года назад произошло событие, которое тоже отложило свой негативный отпечаток в душе Сергея. Откуда ни возьмись в соседнем доме появился Юрка. Да-да, тот самый, кого его Ирка провожала в армию. Так сказать, первая Иркина любовь.

После армейской службы Юрка куда-то пропал на долгие годы. Его мать, которая проживала в соседнем доме, говорила, мол, подался на Север, большую деньгу зарабатывать, и при этом, встречая во дворе, многозначительно поглядывала на его Ирину. Сергею все это не нравилось, но он молчал, удерживал злость в себе. А когда Юрка, теперь уже Юрий Петрович, вдруг объявился в соседнем доме, их, можно сказать, дворе, Сергей стал ощущать некую нервозность. Да и Ирина, хоть и нечасто, стала задерживаться после работы до самого вечера и возвращалась домой, пусть уставшая, но глаза-то блестели, как яркие огоньки. Говорила, что задержалась на сверхурочную работу или заходила к подруге. Но глаза-то, глаза! С такими глазами с работы или от подруг не приходят.

Сергей перестал сгребать мокрый снег. От дум не отмахнешься, как от назойливых мух. Он понимал, что его время кончается, и секундная вспышка ревности, словно молния, ослепила его. Бросив у крыльца лопату, он ушел в дом. Захлопнул дверь в комнату, заперся, будто отгородился и пытался удержать, обхватить все свое.

По вечерам Сергей украдкой поглядывал на жену. В сущности, не такой уж и красавицей она была. Внешность заурядная, разговоры вела обычные и, в общем, ничего особенного, но муть, что осела в его душе, не давала покоя. Свербила, как заноза в теле, и он, не зная еще, что это и почему, уверовал в то, что его время все равно кончится неминуемо. А потом произошло то, что произошло.

Ссора, как это обычно бывает, началась из-за пустяка. Юркина мать по-соседски пригласила их в гости на свой день рождения. От этого приглашения Сергей скривился, как от зубной боли, а Ирка загорелась, мол, и так никаких праздников не видим. Ни к кому не ходим, и к нам никто не ходит. Засуетилась она, как шальная девчонка, а не мужняя жена. Захотелось ей выпить рюмочку, попеть, поплясать, пообщаться и все приговаривала:

— Ой, что надеть-то, все немодное, старое.

«Все бабы одинаковые, лишь бы бедрами повилять перед другими», — подумал Сергей.

Началась ругань и взаимные оскорбления. Не сдержавшись, вся душевная муть будто рванула наружу, он ударил Ирку по лицу, затолкал в комнату, словно собачонку в конуру. Сиди и не высовывайся. А сам метался взад и вперед, накапливая ревность, подпитывая в себе правоту и уверенность матерными обидными словами.

Ирка все же пыталась прорваться на улицу или хотя бы в общий коридор, но не вышло. Он отсек ее сразу, закрывая собой выход. Потом схватил за руки и поволок обратно. Она дергалась в разные стороны, вырывалась, но Сергей держал крепко, словно чувствовал, что это уже тоже его, его последнее.

Взгляд упал на нож, забытый на столе. Говорят, что это плохая примета, к ссоре. Это был обычный столовый нож, но остро наточенный им в часы вынужденного безделья, с упругим жалом, умело подправленным на бруске и оттого притягательно опасным, как магнит, набирающий на себя всякую железную мелочевку.

Сергей машинально схватил его. Хотел припугнуть Ирку, заставить валяться в ногах, но она резко оттолкнула его, вырвалась. И тогда, на секунды потеряв над собой контроль, скорее всего, по инерции, а не специально, он вонзил этот треклятый нож в Иркино тело.

Она закричала, упала на пол, и тут он, будто протрезвев, хотя и не пил вовсе, завидев кровь, опомнился, все еще не веря в содеянное. Сергей опустился на колени перед хрипящей женой, но тут, по-видимому, заслышав шум, в комнату вломились соседи, молодые парень и девушка, и Сергей, понимая, что сотворил нечто страшное, в смятении, а не в страхе, рванул из дома на улицу в холод надвигавшейся ночи, будто пытался убежать от себя далеко-далеко и спрятаться, скрыться.

Что было потом, ему помнилось смутно, обрывочно. В легкой одежонке он брел куда-то, пока не оказался за городом, в заснеженном перелеске. Присаживался в талый сугроб, снова поднимался, и шел, как неприкаянный скиталец, не нужный никому. Все было как в классической трагедии. Любовь, ревность и… Он даже боялся подумать, что убил ее, свою Ирку, а поэтому все же не смог покончить с собой. Хотя такая мыслишка тоже блуждала в его голове.

Проплутав, просидев ночь по чужим опустевшим сараям, он все же не сладил со своей совестью. Неизвестность — гнетущая, пугающая давила его. Бегай — не бегай, прячься — не прячься, а от судьбы не уйдешь, и отвечать за содеянное надобно. Единственно правильный ход — это сдаться властям.

Как только рассвело, он пошел обратно в город. Сдаваться. Шел и знал, что это дорога в неволю. Но ему было уже все равно.

Евгений ОЖОГИН