ЗАБЫТЫЕ ДОРОГИ ПУШКИНА

В новой книге историка и краеведа Сергея Кутейникова (г. Волоколамск) «Забытые дороги Пушкина» из серии «Дорога к Пушкину: Связь времен» публикуются уникальные материалы, рассказывающие о дорожной сети пушкинского времени, подробно описываются маршруты поездок поэта через Старицу, Погорелое Городище, Волоколамск. Впервые в единую целостную картину объединяются рассматриваемые ранее отдельно визиты Пушкина в Старицкий уезд, Погорелое Городище и Ярополец.

Эта книга — бесценный помощник для туристов, стремящихся проехать новыми маршрутами, открыть для себя Пушкина-путешественника.

Думаю, ржевитян особенно заинтересует глава из этой книги, в которой повествуется, как ржевский иконописец Михаил Тепин с Пушкиным повстречался.

ПИСЬМО

Я.А. Тепина ржевскому краеведу С.Л. Бычинскому

1937 год

Дорогой Сергей Леонидович!

Я стесняюсь писать о Пушкине, так как и Пушкин, и мои предки для меня святы и не хотелось бы кого-нибудь ввести в заблуждение, тем паче — самого себя поставить в смешное положение. Расскажу подробно, насколько помню, все это дело.

Вы знаете моего отца Алексея Ивановича, который любил литературу и, хотя был столяр, но издавал ржевскую газету. У него в шкапчике, будучи почти, я нашел рукопись в четверку, немного помельче страницы, на которой сейчас пишу. Бумага была старинная, зеленовато-серая, сшитая как тетрадка, но оклеенная цветной пестрой бумажкой, как бывает у переплетов внутри. Нитки суровью и едва держали обтрепанные листы. На обложке ничего не было. На выходном листе какая-то цифра. На титульном листе надпись: «Нечто о сочинителе Александре Сергеевиче Пушкине», и тут же начинается текст такого содержания:

«Давно ли, кажется, имя Пушкина казалось всем даже во дворянстве бранным, а сейчас во ведомостях пишут, чтобы записывали все, кто что знает о знаменитом сочинителе А.С. Пушкине, каждое его слово. Вот и я решился написать о сем сочинителе, чему мой отец был свидетелем и тоже сообщить в ведомости, если оным это окажется нужным.

В 1831 году мой отец по ремеслу иконописец Михаил Иванович Тепин для прибытку своего начал изготавливать порох и продавать охотникам для убивания дичи. И на этом деле застигнут и предан суду, как за беззаконное деяние. Местный суд приговорил его к штрафу в большой сумме денег. Отец мой, объявив, что сей порох он не делал, а только перемалывал, и не продавал, а лишь дарил знакомым в обмен на дичь, — заявил протест. И сей протест обсуждался в Твери на местническом суде, а затем передан в сенатское распоряжение в Москве. И вот я в Сенате, отца моего оправдали и штраф, как незаконный, отменили. И стало это моему отцу более двадцати рублей и копия рубль серебром. И все же отец радовался окончанию дела и на радостях, закупив в Москве гостинцев и несколько светских книг, поехал домой Волоколамским трактом. Тогда изо Ржева в Москву ездили и Тверским трактом через Торжок и Волоколамским через Погорелое Городище.

И вот, миновав Ульяновское, отец пустился по ржевской дороге и здесь, на почтовой станции, имел ночевку. Ночевать ему можно было не в крестьянской избе, а на самой станции, где смотрителем был ржевский мещанин Цыбин, хорошо знакомый отцу. После трапезы отец сказал Цыбину: «Есть у меня чай с собою, если хочешь, поставь самоварчик», на что тот довольно согласился.

И едва они приступили к чаепитию, как подъехала тройка и во дворе начался крик. Смотритель жаловался на недостаток лошадей, а проезжий требовал. Отцу неловко стало, что он в дворянской комнате сидит, и хотел выйти, но тут в дверь господин быстро вошел и шубу сбросил. Отец любезно ее на ходу принял, а то бы она на пол упала. Господин, махая руками, бранил смотрителя, а смотритель сзади стоял и оправдывался, как обыкновенно водилось, когда лошадей мало, а могут и курьерские требовать.

Господин на вид был небольшого роста, курчавый, но с плешью на голове и видом некрасивый, но очень быстрый и непоседливый. Стал шарф на шее разматывать и увидел книги на столе, которые мой отец в Москве приобрел. А тут были сочинения Пушкина и рассказы господина Белкина. Быстро взял в руки книги и засмеялся: «Кто тут читает такие сочинения?» Отец ответствует: «Я приобрел их в Москве и почитаю не худыми». Господин засмеялся опять, а отец, чтобы совсем успокоить его, попросил откушать московского чаю. Господин не очень любил чай, но все-таки выпил кружку, а сахару положил внутрь.

Засим он спросил отца, чем он занимается и откуда едет? Отец подробно рассказал ему свое дело, и тот снова засмеялся, что де отец изобретатель пороха: «Тебе, изобретатель, надо по военной линии иттить, а ты иконы рисуешь, да плохие к тому ж». Отец, обидевшись, возразил, что иконы — дело священное и что иконы он хорошие пишет. Господин сказал: «Ну какие твои иконы, все одно лицо, — вот итальянские иконы — настоящие картины, в них Матерь Божия, как превосходное видение божественной плоти».

Отец мой начал охаивать фряжские письма, говорить, что грех на женскую плоть их любоваться, на толстые и румяные члены их смотреть, что фряжские письма искушение являют, а не воздержание и божество. И тут из разговора отец мой увидел, что господин хороших православных икон вовсе не видел, а только картины Муриловой и Рафаиловой кисти, которые не есть иконы. Тут господин стал щекотать отца около уха, как бы в смущении, а засим спросил: не знает ли он ржевского купца Астафью Долгополова? Отец сказал, что знает некоторых Долгополовых, а Астафью не знает. И тут объявилось, что купцов во Ржеве премного, что каждый посадский спешат в купцы записаться, дабы на военную службу не идти, и что ржевский купец все равно, что мещанин. И тут господин стал подробно расспрашивать, кто у нас во Ржеве городничий и есть господа Обернибесовы? Отец точно на все ответствовал и много местного господину рассказал о мельницах, о химиках ржевских, проникающих природу. Господин нечто заметил у себя на записке и сказал, чтобы разузнать подробно о Долгополове.

Отец так и не знал, что есть Долгополов. Засим последовал разговор о дорогах, что они дурны, когда разъезжены, а лучше ехать по траве. Господин ежеминутно открывал свои зубы и был веселый человек, как совершенно не барин, а городской человек. Когда разговор был о дорогах, он двигался грудью, как если бы шел или ехал, а когда о грязи сказал, то вниз неизменно смотрел. Так он неравнодушен в речи был и быстро менялся в лице, а говорил быстро звонким голосом: то спрашивает, как начальник, то как мальчишка-задира и все в продолжении малого времени. Сюртук у него был дорожный, ватный, оливкового цвета; шарф сиреневый. Волосы были вьющиеся темно-русые, борода светлая. Глаза светлые, лицо нерусское. А между тем, речь русская и обращение приятное, нехорошо лишь, что он над отцовским кафтаном смеялся, что надо-де ему полы обрезать. Видно было, что ему все модное милее, однако многое о ремесле спрашивал и советовал более полезное делать, чем иконы писать. (От себя добавлю, что после этого не стало в нашем роду иконописцев, а стал я каретник).

И вот подъехала еще пустая тройка и смотритель сказал барину: можете, говорит, ехать, ваше благородие. И когда тот вышел, и бубенцы зазвенели за окном, я сказал Цыбину: не все однако господа гордые бывают, что и нас, дураков, слушают. И кто же это был? Смотритель сказал: это барин Александр Сергеевич Пушкин. Отец так и привскочил: чего же ты раньше-то мне не сказал, ведь это сочинитель, вот и книжка его сочинения лежит! Отец выскочил на улицу, чтобы еще раз увидеть господина Пушкина, а того и след простыл. Колокольчики звенели уже деревней. Так мне рассказывал мой отец, а я переписываю все это, как воспоминание о наружности. Прилагаю при сем изображение господина Пушкина, сделанное отцом на память»

Ржевский мещанин

Иван Тепин

Вот и все, что я помню. А помню больше архаизмы речи, чей самый смысл её, потому что на меня большое впечатление произвело то, что это давно написано, по-особенному, не так, как сейчас говорят. Я рано покинул родительский дом. То учился в Пензе, Москве, Петербурге, то был в ссылке, а затем на нелегальном положении. Когда я вспомнил об этой рукописи, ни отца, ни рукописи уже не существовало. Может быть когда-нибудь, где-нибудь, у кого-нибудь она и найдется. Не хочется думать, что существуют люди, сознательно уничтожающие такие вещи.

К какому времени относится рассказ моего прадеда? Судя по упоминанию сочинений Белкина, это относится к 1831-1832-1833 годам. Судя по сброшенной шубе, это было зимой или вообще в холодное время от сентября до апреля. Судя по тому, что Пушкин ехал по Ржевско-Волоколамскому тракту, возможно, что он ехал в именье жены Ярополец. Удивительно, что дед не знал ничего об Астафье Долгополове, участнике Пугачевского бунта, и удивляется, зачем Пушкин о нем спрашивает. Однако прощайте…

Ваш Яков Тепин

Подготовила

Елена Сооляттэ

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *