Продолжение. Начало в №№ 50-51

ЛИХИЕ-ПЛОХИЕ ДЕВЯНОСТЫЕ…

В девяностые предприятия и люди были брошены в бездну нищеты и маргинальности. Все издержки приватизации оплатили широкие массы. Структурная деградация экономики способствовала снижению качества и уровня жизни, новые собственники были неэффективны. Последствия этого периода приравниваются к национальной катастрофе, которую в полной мере пережил и поселок мебельного комбината.

В 90-е, когда на комбинате не было наличных денег, зарплату выдавали «по бартеру». В. Кузнецова вспоминает: «Привозили нам колбасу, бидонами сгущенное молоко, которое мы разливали по банкам и раздавали. Были еще джемпера, бусы и даже нижнее белье. А распределяли через записки — кто что вытянет. Можно было поменяться. Как-то по разнарядке дали на цех три куртки-дубленки плохой выделки за месячную зарплату. Муж был в числе трех счастливчиков. И еще по бартеру шел спирт «Рояль» в литровых бутылках.

Однажды нас вызвали на собрание, на котором объяви-ли: теперь вы будете хозяева на заводе. Дали всем по ваучеру приватизации. Муж купил на него видеомагнитофон. Потом новые хозяева перестали платить зарплату, люди поувольнялись, и всё на заводе стало их».

Вера Филькова: «Москвичи выкупили завод. Новые руководители стали внедрять свою политику, хотя зачастую вовсе не разбирались в производстве: им говорили, что это «не пойдет», но было бесполезно. Полностью за-крыли лесцех, стали привозить готовый пиломатериал, сушить на месте. Многие в 90-е сидели за свой счет или за треть зарплаты, уходили на другую работу. В 1997 году денег не давали, но еще работала заводская столовая, мы там брали крупу под зарплату, конфеты и печенье.

В 90-е я пошла работать на пресс, где делали «рубашки» — текстурные детали с натуральным шпоном. Когда цех закрыли, перешла в лесцех, работала и на сортплощадке, и станочницей на дверях.  Нужно было пилить дерево определённого размера и следить, чтобы доска была чистая, без брака — трещин, сучков и смоляных карманчиков. И так как я была техником-технологом по образованию, то мне не стоило большого труда поднять все чертежи и скоро это освоить.  Все двери в Сочи в Олимпийской деревне — нашего производства. И мы тогда делали до 300 дверей в смену, а сейчас (2021 год) делают только 70».

Валентина Становая: «В 90-е в магазине еду отоваривали по талонам, а мы работали, и нам было некогда ходить по магазинам. Меня выручала мама-пенсионерка, которая отоваривала талоны то в городе, то на мебельном: триста граммов пряников, сколько-то макарон и бутылка или две водки. Я работала на заводе в КБ. Вдруг мне кто-то из соседок звонит на завод: «Валь, водку завезли, где твои талоны?» Я говорю: «Они со мной». Водку отоварить было крайне трудно, нужно было поймать момент. Водку и сигареты мы всё время меняли на что-то. И мне соседка говорит: «Мы заняли очередь, перед нами море людей, ты успеешь. Отпросись!» А у нас надо было увольнительную подписать, пришлось начальнику признаться, зачем это мне вдруг понадобилось: «Представляете, на мебельный водку завезли!» А он: «Да ты что! И мне возьми!» И это заместитель главного конструктора — ведущему конструктору… Он срочно послал мне в помощь еще двух человек. У всех на руках куча талонов, а очередь-то заняли на меня на одну. Вроде все свои, но всем же водка нужна. В общем, был такой бой… Талонов много, и я помощникам все передаю и передаю…

Сигареты по талонам давали шикарные. Когда муж попал в больницу в Москву, я возила врачу пачками, даже там был дефицит.

Зарплату не давали по девять месяцев. У нас при домике был огородик с хорошими яблонями, вот яблоки мы осенью и продавали возле магазина».

Мне же девяностые запомнились немногими вещами. Автобусную остановку у магазина «Волгуша», с которой работники и завода и жители поселка сразу ехали в город, аннулировали. Помню, трудно было уехать в центр, автобуса приходилось ждать по часу. Если один из двух на маршруте автобусов ломался, шли пешком, устав ждать, ведь никакого другого транспорта или такси не было. «Ты «елочками» смотри не ходи», — говорила бабушка. После войны в город ходили только «елочками», то есть по дороге вдоль железнодорожного полотна на Ржев-1, и говорили, что там «перенимают» лихие люди.

Было ощущение, что живешь действительно на полуострове: вокруг Волга, а попасть в город можно только через одну дорогу.

Часто отключали воду, свет. В одну из зим в квартире было так холодно, что пожухли комнатные растения, не помогали даже постоянно зажженные газовые конфорки. В девяностые появились трубы центрального отопления, которые пустили по верху, на их изоляцию лучше было не смотреть: топили они часто улицу.

В магазине был один маргарин, где-то доставали консервы, питались картошкой, макаронами и кабачками.

На пятачке появились первые железные ларьки, в которых торговля шла и в ночную смену — как правило, водкой и закуской к ней. Было очень много пьянства. Помнится сосед с пятого этажа с желтым лицом во время водочной «желтухи» (его вскоре не стало), что одноклассника зарезала в пьяной драке жена, что соседка удавилась в ванной на батарее, сосед сгорел в доме, другой обгорел. Еще одного пьющего соседа по лестничной площадке (сначала он потерял работу, а потом и семью) убил прямо в квартире родной брат с подельниками. Это было время сплошного ужаса. Подобных происшествий было так много, что к ним привыкали… Страх за себя и близких был сильнее трагедии рядом.

«ПОТОМ Я НАЗОВУ ЭТО КОМЬЮНИТИ»

Маша Кузнецова родилась в 1995 году, жили они тогда в общежитии: «Мама говорила мне, что зарплату тогда задерживали до полугода. Нас спасали только армейские сухпайки, которые ей выдавали как ефрейтору. В них была хорошая тушенка, немного залежалые крупы со складов, иногда свежемороженая рыба. А еще синюшные куры-бройлеры и серые макароны. Самые сложные годы для нас были с 1996-го по 1998-й. Иногда мама варила суп на несколько дней из одной куриной ножки, а саму ножку могла использовать для другого блюда.

Хорошо помню несколько моментов из детсадовского времени: приходишь с улицы летом вместе с группой, идешь мыться, стоишь в очереди и ждешь, когда к тебе прикоснутся мокрой губкой, которой мыли ноги до тебя уже десятерым…

В садике постоянно были какие-то викторины, мы часто играли «в слова» на определенные темы, воспитатели старались нас как-то развлечь. Из игр я больше всего любила мозаики. Как-то собрала несколько, пока другие резвились, и воспитатель говорит: «А давай посадим ребят за стол и сфотографируем, будто это вы все вместе собрали». Было немного обидно.

Потом началось такое время, когда все ребята друг друга знали. Даже если из другой компании, но ты обязательно знаешь, как его зовут, где, в каком доме в поселке живет. Летом мы строили шалаши. Куст возле дома был похож на какой-то домик, туда мы таскали доски, а снаружи было нельзя понять, что внутри наш шалаш.

Играли, например, в казаки-разбойники или придумывали, как играть с обычной струганой палочкой. Идешь, держишь ее в руке, она по земле постукивает, прыгает. Или сидели во дворе и ждали, с кем же на этот раз выйдет гулять девочка, у которой было стадо живности, от собак до хомяков. Животные были далеко не у всех. Домой нужно было прийти ко времени — мы гуляли в соседских дворах, в поле зрения родителей, телефонов не было.

Очень любила походы в библиотеку, что на кирпичном. Я читала книги и знала: через неделю снова туда пойду и возьму новую книгу.

В конце девяностых я увидела первый компьютер у отца подружки, и это было потрясающе и удивительно. Электронных игр у нас в раннем детстве тоже не было, тетрис и тамагочи появились позже. Мы играли в магазин, рисуя деньги на бумажках или зеленых листочках. И все домашние игры были вокруг куклы Барби. Чем больше к ней одежды и мебели, тем было круче.

Ходили в гости к друзьям. У меня была подружка, у которой были хомяки и попугаи, с ними всегда происходили какие-то истории.

В общаге постоянно менялись жильцы. И когда соседи по секции съезжали, семья старалась захватить хорошую комнату до прихода новых. Запомнились мне постоянные тусовки, гулянки друзей и родителей, в общаге было привольно. Всем им было лет по 25-27, они веселились, играла музыка, мама снимала это на камеру.

Было время повальных вечеринок, дискотек по пятницам и субботам. Они проходили в общаге на первом этаже в зале — бывшем «красном уголке». Было много молодежи, играла музыка. Но нас туда не пускали. С другой стороны общежития был  вечерний бар, там тоже постоянно кто-то «зависал». Многие всё время были навеселе или пьяными. К этому располагал и пришлый контингент общежития. Со стороны торцов здания были лестничные спуски в подвалы, они становились постоянным приютом для пьяных компаний и наркоманов. Там всегда валялись шприцы. Было страшно ходить мимо, мы гуляли только группами.

Рядом с общежитием был магазинчик, я знала продавцов, там работала и моя родная тетя. Как и всех детей, нас с 4-5 лет уже отправляли за покупками, ведь все друг друга знали. Мама как-то попросила купить коробок спичек, но я запомнила, что нужно что-то маленькое и квадратное, и купила в итоге бульонный кубик. Купишь хлеб, а пока несешь его, отъедаешь вкусную горбушку. В магазинчике были все необходимые продукты, но вечером там было лучше не появляться, потому что в какой-то момент там ставили столы для спиртного навынос. Было такое ощущение, что употребляли алкоголь вокруг тебя со всех сторон, и поэтому мы по вечерам вообще не гуляли, сидели у кого-то дома. Сам микрорайон — для людей был своего рода комьюнити: человек знал соседа, мог ему доверять, не ожидая подвоха. И я не помню, чтобы боялась кого-то, просто понимала, что такое безопасность, что вечером лучше не ходить мимо компаний. Пьющие не казались какими-то страшными, это была данность, вокруг было много дешевого доступного алкоголя.

На мебельном был свой мир. Я не задумывалась, что живу в общаге, не ощущала это как что-то из ряда вон выходящее, а напротив — всё было общее, нормальное. Мы жили своим семейным миром, было очень светло и просторно в квартире. Когда переехали на «краны», там все показалось мне маленьким, скучным и серым».

В девяностые произошел своеобразный закат этого мира. Комьюнити мебельного уникально. Специфическое заселение поселка сложилось за несколько десятилетий, и оно до сих пор сохраняет старинные черты коммунального общежития. В магазин или ларек, на лавочку ещё не так давно не зазорно было сходить в тапках и халате. Ты идешь и знаешь, что ты как на ладони. Смотрят с лавочек, смотрят из окон — просто так: кто пошел, кто поехал, что несет?..

Но чем дальше, тем больше здесь теряются связи между людьми, более закрытыми становятся жители, отгородившиеся от мира и друг от друга высокими глухими заборами.

Записала Виктория КУЗНЕЦОВА

Продолжение следует