У ворот Никитихи остановилась машина.
— Наташка приехала до мамани, — вынесли вердикт еще не вышедшему из автомобиля гостю соседки, собравшиеся у колонки. Из машины и впрямь вышла Наталья, старшая дочь бабы Зои Никитиной. Держа в руках четыре тяжелые сумки, направилась к калитке, с трудом отперев чуть проржавевший засов. В калитке обернулась на соседок:
— Здрас-сьте!
— Здравствуй, Наташа! К матушке, проведать? — и, не дожидаясь ответа, — правильно, молодец, а то ей тут совсем скучно одной-одинешеньке…
Дом Никитихи красивый, большой, еще сохранивший внешне былые черты домовладения крепкого хозяина: в четыре окошка с резными наличниками на улицу, да тремя — в палисад. Соседские дома, что позже построены, уже пережили фундаментные ремонты, а этот стоит, ни на один бок не покосившись, еще Матвея Егоровича, свекра Никитихи, руками ставленный на известняк, аккурат перед самой Великой Отечественной. Чудо, а не дом! Уж сколько раз приезжали городские, сулили хорошие деньги, а Никитиха ни в какую. Не продам, мол, мужнино наследство это, родовое гнездо Никитиных, три поколения выросло…
Три-то выросло, а четвертого все не дождаться. Внуков трое — все парни, всем уж за двадцать давно, да вроде и все при семьях, а вот не рожают наследников, для себя пока живут. А в доме-то у Никитихи давно детских голосков не слыхать. Раньше все время какая-то ребятня под ногами толклась, а теперь тихо…
Видать, нарушилось что-то в природе. Никитиха ведь не старая еще старуха — 75 годков всего, самые внуки бы да правнуки. Как, вон, у соседок? Хоть у Марьи Ивановны или у Гальки Бобылихи — рожают девки чуть ли не каждый год. Все время коляска с очередным малышом у крыльца стоит. Все время соседки кого-то из внуков выгуливают. А тут — тишина…
От печальных мыслей Никитиху оторвала вошедшая в дом Наталья. Тяжело выдохнув, она поставила сумки на пол.
— Привет, мам.
— Здорово, доча, — согнутым артритом крючковатым пальцем Никитиха спустила очки на кончик носа, сдвинула брови.
Верная примета. Зная непростой, ну очень непростой характер мамы, Наталья поняла, что разговора вновь не получится.
— Зачем опять с полными авоськами? Нешто у меня дома пусто? И на кой мне столько продуктов одной? — это в общем-то и не вопросы, а так, традиционный стариковский набор полуприветствий, полупричитаний, произносимых обычно Никитихой при встрече с дочкой, которая бывает в отчем доме чаще остальной родни. Но сегодня материн голос как-то особенно тревожно дребезжит.
— Ночевать останешься? Я тогда постЕлю тебе приготовлю в комнате запечной, али тут, на диване, разобрать?
— Останусь, мам. Куда мне в пустую квартиру ехать? Не ждет никто. У тебя выходные буду.
— Вот и оставалась бы совсем, а? — Никитиха повторяет этот вопрос с надеждой каждый раз, и Наталья уже наперед знает, какие слова мама станет говорить после этого предложения, каким ласковым, просящим тоном будет обращаться к дочери. — Наташенька, оставалась бы в деревне, а? Тут дом родной, деревня родная, тепленько тут, — объяснить словами, что Никитиха подразумевает под словом «тепленько», она и сама не могла, но смысл этого слова понимали все. «Тепленько» — и все тут, и всем в Марьино сразу понятно, о чем речь.
— Ну что ты, мам, — с досадой произносит в ответ Наталья. Так уж ей надоели эти уговоры. — У меня работа, да и до пенсии немного уж осталось. Лучше бы ты ко мне перебиралась. В квартире удобства, ванная, балкон, все магазины рядышком, а, мам, давай? Да и мне спокойней и веселей с тобой будет.
— Ты опять за старое? — Никитиха вспыхнула огнем. — Даже думать забудь! Старое дерево не пересаживают!
У Натальи обычно в этом месте портится настроение, потому что мать, после очередного предложения переехать в город, распаляется не на шутку, и ее гневная отповедь продолжается до получаса, а то и больше. Мать уходит в кухню, гремит тарелками, кострюлями, натирая и без того до блеска натертую посуду.
Нынче Никитиха бушевала минут десять. Наталья заглянула в кухню, где вдруг смолкло посудное бряканье.
— Чего, мам?
Никитиха сидела на табуретке, руки беспокойно теребили фартук.
— Ничего, в порядке все. Чего прибежала?! — она с крехтом встала и уже спокойнее спросила — Вечерять будем? У меня картохи наварено, да селедочка есть. Вкусная…
Наталья жила одиноко, с мужем еще по молодости разбежались, а второй раз не сложилось выйти. Деток тоже не получилось нажить, все карьеру делала, а потом уж и поздно стало. Нянчила племяшей, пока те маленькие были, а теперь все выросли. Так и куковала одна — умная, красивая, при деньгах, квартире и машине. Все есть, а счастья нет. Поэтому и задумала перевезти к себе в город маму. Конечно, у матери характер с возрастом стал не сахар. Но ничего, уживутся как-нибудь, не чужие ведь люди. Дело за малым — уговорить на переезд.
С одной стороны, Никитихе льстило, что дочь зовет ее с собой в город жить. Соседкам не раз хвалилась: вот, стану старая совсем, дети не бросят. А с другой стороны, она была твердо убеждена, что стариков дети забирают в город, чтобы те там смогли спокойно умереть в удобствах. Хоть и немолода она уже была, однако считала еще себя не совсем развалиной, чтобы лежать мешком в городской квартире.
За хлопотами два дня пролетели, словно и не бывало. Никитиха стояла у калитки и смотрела, как Наталья загружает сумки в багажник. Вдруг какая-то необъяснимая тоска накатила. От нее сразу стало зябко, как от колючего холодного ветра. Никитиха поежилась.
— Наташа, доча, ты смотри аккуратнее ехай-то, ладно?
— Ага, мам.
— К Митьке заедь на неделе, пусть мать проведает, совсем забыли меня. Валюхе накажи то же самое. Последний раз в начале лета была. К отцу бы да деду с бабкой на могилки сходить, перед зимой надо убраться, да и мало ли чего по дому.
Наталья обернулась и внимательно посмотрела на мать. Не похоже что-то на нее. Прощается? Тфу-тьфу, мысли какие дурные, прочь, не думать об этом!
После отъезда дочки Никитиха долго смотрела в окно. Красивая тюлевая занавеска чуть меняла картинку за окном, смешивая рябиновые ягоды с белыми тюлевыми цветками. Никитиха любила разглядывать эту рябину в такие минуты. Вспоминала, как с Федором принесли ее из леса и посадили перед домом. Давно уж нет Феди, а рябинка стоит. Нынче ягода мелкая, сушь стояла все лето, наверное, и невкусная, вон, птицы ее не особо жалуют… Рябина вдруг наклонилась, поплыла, окно потемнело и наступила пустота…
Первое, что Никитиха увидела, открыв глаза — белая дымка кружевных узоров близко-близко перед лицом. «Померла. Вот оно, значит, как. Кружева кругом, красиво», — пронеслось в мыслях. И вдруг резкая боль в руке. «Не, не померла. Там бы точно ничего не болело…»
Перед лицом и правда были белые кружева — падая, Никитиха зацепила скатерть со стола. А руку повредила так, что пошевелить ею было невмоготу. Сколько так пролежала на полу — неизвестно. Осенние сумерки уже вползали в окно. В сенцах грохнула дверь, и в комнату вбежала запыхавшаяся Наталья:
— Мама! О Господи! Как сердцем почуяла — с полдороги вернулась. Что же ты так? Ушиблась, где болит?
— Ох, Наташка, видно, ты права, поеду с тобой…
Трудно приживалась насквозь деревенская Никитиха к городскому быту. По ночам не давали уснуть вжикающие туда-сюда машины, днем пугали звуки из соседних квартир за стенкой. Никитиха ловила себя на том, что даже когда наступала тишина, в ушах стоял какой-то гул — отголоски городского шума не давали покоя. И все же человек ко всему привыкает.
В гости часто заходил младший сын Дмитрий со снохой, звонила старшая Валя — обещалась в отпуск с семьей приехать. Все было хорошо: тепло, уютно, Наталья обложила заботой, как мягкой ватой. Матери только и оставалось делов, что есть и спать. Дочка провезла ее по всем врачам, Никитиху обследовали, выписали таблеток.
Минула осень, пролетело новогодье. Город укутывался январскими снегами. Щедра нынче зима на снег. Из окна кухни Никитиха каждый день наблюдала, как дворник борется со снежными заносами. Дожидалась, пока очистит место у лавочек, и спускалась к подъезду. Воздуха, вольного воздуха в городской квартире ей не хватало, да и скучно без дела сидеть. Одно развлечение — выйти к подъезду на лавку и смотреть, как копошится и торопится городская жизнь. Изредка компанию Никитихе на лавочке у подъезда составляла сухонькая старушка со второго этажа — Таисия Григорьевна. Но с ней было жуть как скучно — скрипучим голосом соседка всегда с упоением рассказывала о своих болячках и стерве-невестке.
Никитиха затосковала, а через месяц слегла. Однажды не смогла встать с кровати — не стало сил. Робкие попытки оторвать голову от подушки заканчивались ничем.
Началась круговерть больничных коридоров, кабинетов, врачей, обследований, каких-то уколов, пилюль. Никитиха умом понимала, что бороться следует, бороться необходимо. Но сердце чуяло другое. Однажды она случайно подслушала, как Наталья разговаривала с врачом.
— Сердце может не выдержать операции. Да и нужна ли она…
— Доктор, поверьте, мама никогда ни на что не жаловалась, — звучало отчаяние в дочкином голосе.
— Есть такое понятие — усталость металла. Это, милочка, похожий случай. Организм устал жить. Я не хочу вас обнадеживать…
Приехала из Москвы старшая Валя, Митя каждый вечер подолгу сидел у маминой постели. В один из дней Никитиха позвала Наталью:
— Так-то, дочка, прощаться будем… Не реви, ты старшая. Если раскиснешь, кто меня хоронить будет? — Никитиха насупила брови, и Наталья вдруг вспомнила, как в детстве это мамино «ты старшая» всегда приводило ее в чувство. — Ничего не говори, все сама знаю про себя. Только одна у меня к тебе просьба — помереть хочу в родных стенах, в деревне. Отвези меня домой. Там у меня в шифоньере и смерётное все приготовлено. А хоронить меня надо рядом с Федором.
* * *
Наталья взяла на работе отпуск. Сборы в Марьино были недолгими, отправились следующим днем. Никитиха полулежала на заднем сиденье машины, дочка всю дорогу поглядывала в зеркало заднего вида. Чувствуя ее взгляд, Никитиха открывала глаза, кивала головой, мол, все в порядке, доеду. Следом на машине ехал Митя с сыновьями.
А за окном мелькали проснувшиеся от снега поля. Кромка леса и придорожный бредняк, подернутые зеленой дымкой, выдавали свою готовность одеться первыми листочками. Так бывает только в конце апреля. Никитиха страсть как любила это время года. Любила…
Запах родного дома пахнул в лицо, обнял, окутал. В окно заглядывала знакомая до последней веточки рябина — теперь голая, без единой ягодки. «Съели-таки пернатые»,- подумала Никитиха. Вслух сказала:
— Наташа, хорошо-то как дома, а? Тепленько!
— Хорошо, мам, — Наталья погладила мать по голове, поправила выбившуюся седую прядь из-под платка. — Ты спи, отдыхай. Дорога трудная была. А я тут буду.
Что ни день забегали проведать соседки. Сегодня пришла Галя Бобылиха, протрещала все деревенские сплетни. Уходя, словно невзначай, спросила:
— Вы ж, наверное, огород садить не будете? Так, может, мне отдадите? Ртов море — картошки не набраться.
Наталья что-то забормотала, выпроваживая соседку за двери, подумаем, дескать, потом.
Ночью Никитихе снился Федор, почему-то ругался и грозил жене кулаком. За что ругал — она так и не поняла. Сказал: «Только попробуй мне!» Топнул ногой, отвернулся и заковылял прочь. Никитиха открыла глаза. В темноте мерно тикали ходики на стене. «Утро должно быть скоро, — подумала она. — А спать совсем не хочется. Капустки квашеной бы сейчас, да Наташку будить жаль, намаялась со мной». Никитиха, кряхтя, спустила ноги с кровати и босая, держась за стеночки, пошлепала к кухне…
…Через окно в комнату врывалось начало нового дня. В солнечном луче копошились пылинки, соседские петухи наперебой драли горло, а за окном на рябине щебетали птахи. Наталья сладко потянулась в кровати. Все как в детстве, как будто и не было этих лет, этих переживаний, слез. И звуки те же, и запахи в мамином доме. Наталья повернула голову и увидела, что соседняя кровать пуста. Внутри похолодело. Дрожащими руками она натянула халат и позвала:
— Мам, ты где?! Мама!
Тишина в ответ. Наталья заглянула во все комнаты, сбегала на двор, в палисадник — матери нигде не было. Она прошла через двор, отворила калитку в огород и остолбенела: возле осевших после зимы грядок, согнувшись, стояла мама и яростно выдергивала первые сорняки из поросли зимнего чеснока.
— Мам…
Никитиха повернулась на всхлипы и, увидев зареванную Наталью, сказала:
— Собирайся в город, доча. Похороны отменяются, я нынче картоху садить буду.