Нельзя забывать детство, счастливым оно было или никудышным. Непомнящих его, наверное, просто нет. При воспоминании о своём мне становится тепло и уютно…

Сегодня день моего рождения. Мне пять лет. Но никто не дарит подарков. Бабушка говорит, что в доме нет денег, и подарок купить не на что, если ей не принесут пенсию. Хорошо, что бабушке приносят пенсию в день моего рождения.

Мы пообедали, и она, напялив мне тесноватое пальтишко с вытертым кроличьим воротником, завязав шапку и укутав шею шарфом, отправила гулять во двор, как всегда наказав:

— Витенька, гуляй во дворе, на улицу не выходи.

А я, как всегда, ответил.

— Такой большой мальчик, четыре годика — и гуляй во дворе…

Но сегодня мне пять лет, и очень грустно, что нет подарка и нет в доме денег. Я гуляю один в своём дворе. День бесснежный, солнечный и морозный. Даже песок замёрз в песочнице, но я терплю, потому что хочу первым увидеть почтальона, который принесёт бабушке пенсию. Почтальона зовут тётя Фрося, и она наша соседка. Тётя Фрося часто заходит к бабушке. Они садятся на диван, разглядывают фотографии и плачут. У тёти Фроси погиб на войне муж, а мой папа задержался в Германии и почему-то долго не возвращается.

Солнце пряталось за дальние дома, становилось темнее и холоднее. Я едва не плакал, когда, скрипнув калиткой, во двор вошла тётя Фрося с сумкой через плечо. Усевшись на край песочницы, стал ждать, когда она выйдет из нашего подъезда, и только хлопнула дверь, выпуская тётю Фросю, я, сломя голову, помчался домой.

— Бабушка?.. — выпалил я, задыхаясь.

— Принесли, сынок, принесли… — успокоила она, суетясь возле плиты.

— Бабушка, а за подарком когда?

— Сейчас и пойдём… Вот только с пирогом управлюсь.

Бабушка осторожно извлекла пирог из духовки, выложила его на большую красивую тарелку, покрытую белой тряпицей, укрыла вышитым полотенцем и поставила на середину обеденного стола.

— Ну, сынок, пойдём за подарком.

…Вечером становилось холоднее, и мороз забирался под старенькое пальтишко. Дождавшись трамвая, поехали в центр. Магазин «Детский мир» был уже закрыт. Стало обидно до слёз, что останусь сегодня без подарка, а бабушка предложила:

— Пойдем на Урицкую…

Я был готов идти куда угодно, был согласен и на краски, которые она обещала купить, когда подрасту, и, даже на обыкновенный резиновый мячик…

— Витенька, а эта лошадка тебе нравится? — на хорошо освещённой полке, покрытой серебристой бумагой, стояла деревянная лошадка, коричневая, с чёрной гривой и чёрным хвостом. На боку у неё синей лентой с большим бантом была привязана шоколадка в красной с золотом обёртке.

— Нравится? — ещё раз спросила бабушка.

В носу у меня защекотало, и я уткнулся в бабушкин рукав. Глаза почему-то стали мокрыми.

— Нравится, сынок?

— Да! — пряча слёзы, ответил я.

Бабушка купила к чаю «подушечек» с патокой и сказала, что сегодня у нас будет пир…

Дома она сразу же поставила чайник на плиту, включила в большой комнате свет. Оранжевый абажур сделал всё вокруг тёплым и уютным. Уже стояла на столе вазочка с конфетами, две синих чашки, пирог на большом блюде, а бабушка на кухне заваривала чай. За окном темно и холодно, ветер качает голые деревья, срывая последние листья.

Забравшись на стул, я включил старенький репродуктор — полилась тихая печальная музыка. Бабушка пересела на диван и задумалась, подперев голову рукой, а я разглядывал фотографии над диваном. На одной я с бабушкой, на другой папа сидит на траве аэродрома под крылом своего самолёта, и фотография дяди Коли, папиного брата, тоже лётчика.

Когда закончилась музыка, бабушка сказала, что это была песнь Сольвей из оперы Грига.

— Постарайся запомнить и музыку, и название. В жизни всё пригодится.

Достав коробку с письмами, бабушка с нежностью перебирала их, расправляя загнувшиеся уголки, разглаживая в ладонях неправильно сложенные листы писем, и аккуратно складывала в одну стопку. Все письма были от дяди Коли. Папины письма с фронта бабушка хранила в отдельной коробке. «Погладив» послед-нее письмо, она начинала беспокоиться, что пора бы быть и следующему, не случилось ли чего, а я, чтобы отвлечь её, врал, что чуть не поймал сегодня ворону во дворе, у помойки…

Всё началось с радостного предчувствия. Не было никаких известий, никакие события не указывали, что сегодня произойдёт что-то счастливое, однако, предчувствие не покидало меня на протяжении всего дня, и, как оказалось, не напрасно. Накануне праздника приехал дядя Коля. Неожиданно. Мы ждали его только летом.

Едва он расстегнул шинель, бабушка обняла его, долго целовала и плакала, а он гладил её седеющие волосы и молчал. Потом поцеловал меня и несколько раз подбросил под потолок, отчего сладко замирало сердце. Пахло от дяди по-особенному: одеколоном, немного табаком и чуточку морозом.

В комнате он распаковал чемоданы и достал подарки. И опять у нас был «пир», как в день моего рождения. Взрослые разговаривали, а я играл на полу с новым самолётом.

— Дядя Коля, а ты папу в Германии не встречал?

Он замолчал, словно я задал трудный вопрос, а потом сказал:

— Нет, Витя, если бы встретил, мы бы вместе приехали, — он загрустил, а бабушка задумчиво смотрела на фотографии над диваном. В комнате надолго повисла тишина…

У меня слипались глаза, когда бабушка сказала

— Коля, я тебе в маленькой постелю…

— Хорошо, мама.

Теперь дядя служил в нашем городе и жил вместе с нами, но видели мы его редко — командировки и вызовы в часть даже ночью. В ави-ации это были годы перехода на реактивную тягу.

Летом, уходя на службу, дядя Коля иногда просил меня накопать червей для рыбалки. Я перекапывал все укромные уголки в нашем дворе, копал за сараями в зарослях лопухов, и к его приходу баночка из-под консервов была полна дождевых червей, пересыпанных землёй. Поужинав, мы брали удочки и, как два заядлых рыболова, отправлялись на Волгу. А когда возвращались, наш проспект заметно пустел, запах бензина рассеивался, в вечернем небе было чисто, а над соседним домом мигала неоновая реклама Госстраха.

Незаметно, крадучись, пришла осень. Промелькнул мой шестой день рождения, и опять деревянная лошадка с новым бантиком и другой шоколадкой поздравляла меня, расположившись посреди праздничного стола. Слякотная погода продержалась до середины декабря, но к празднику всё же выпал снег и подморозило. Дядя установил в большой комнате ёлку под потолок. Мы с бабушкой украсили её и, кроме игрушек, развесили конфеты в красивых обёртках и печенье.

Проснувшись в утренних сумерках, я лежал и смотрел на наряженную ёлку. Что-то зашуршало под ней, и я замер. Сейчас появится из тени марширующий оловянный солдатик, хотя как он будет маршировать на одной ноге? Щелкунчик со своим войском пойдёт в наступление на крысиного короля, и подкатит Золушка в золочёной карете… Как здорово! Только бы не пропустить… Из-под ёлки, потягиваясь, появился наш кот. А может быть, он волшебный? Коты-волшебники тоже бывают.

— Барсик, Барсик… — позвал я. Но он только зевнул и ушёл на кухню.

В новогоднюю ночь дядя был занят по службе, и мы остались вдвоём с бабушкой. Слушали радио, дожидаясь боя курантов, и после гимна недолго посидели за столом. Наступил пятьдесят первый год.

Первого января прекрасное новогоднее солнце било сквозь морозное стекло. Ночью выпал свежий пушистый снег, и мой друг Валерка Костин уже прокладывал во дворе лыжню. Дальше двора уходить на лыжах нам не разрешали, но двор казался огромным, и обойдя его несколько раз, мы, пыхтя, останавливались, вытирая выступивший на лбу пот…

Снег детства незабываем. Морозный, шуршащий под лыжами, скрипящий под валенками на тропинках бульвара. Сырой, тяжёлый, в круглых снежках и огромном снеговике. И, главное, всегда белый, чистый и пахнущий, наверное, детством.

Набегавшись, возвращался домой. Чистил лыжи у подъезда, сбивал голиком снег с валенок и, поднявшись на свой этаж, стучал в дверь — до звонка ещё не дорос. Дома на диване, в приятном тепле разглядывал свои «сокровища», которые хранил в коробке в углу шкафа: настоящую лётную кокарду, завёрнутую в вату, подаренный компас и перочинный нож, и даже два автоматных патрона, которые я прятал и от бабушки, и от дяди Коли. Подходила бабушка, садилась рядом, и я читал ей сказки, иногда прерываясь, чтобы взглянуть на ёлку с блестевшими украшениями, и сам, как в наступающие сумерки, погружался в волшебный мир. В нём было всё, о чём читал и о чём грезилось: полёты на самолёте и воздушном шаре, плаванье на большом корабле, Руслан, сражающийся с Головой, царевна Лебедь, красавица Мальвина и тоска до слёз о растаявшей Снегурочке. Сладко сжималось сердце, и вдруг, голос бабушки «О чём задумался, сынок»? И всё исчезало. Оставалась только лёгкая грусть и желание быстрее вырасти, и бабушка, такая родная и домашняя.

Пришёл со службы дядя, и мы уселись за поздний обед. За столом часто упоминали слово «Корея». Дядя Коля что-то возбуждённо говорил бабушке, и у неё в глазах появились слёзы.

А через неделю мой дядя уезжал в командировку. Прощаясь, я подарил ему свой старый пистолет. Очень не хотелось, чтобы он уезжал. Поцеловав нас, он быстро вышел к ожидавшей его машине…

…Вечером я играл в комнате с котом. Бабушка на кухне готовила ужин. Заходящее солнце рисовало замысловатые узоры на обоях, на спинке дивана, на полу. Постучали в дверь, негромко. Бабушка, вытирая руки о передник, пошла открывать. Я привязывал коту бантик, а бабушка с кем-то разговаривала в прихожей, потом хлопнула входная дверь, бабушка вошла в комнату и чужим, высоким голосом выкрикнула: «Вот и осиротели мы, сынок»!

До меня дошло, что погиб мой дядя — самый весёлый и самый добрый после бабушки человек на свете. И я заревел.

Сиротами становятся не только дети… Всё теперь изменится: бабушка сразу постареет и сгорбится, я уже не буду беззаботным и глупым ребёнком…

На другой день пришли соседки, чтобы готовиться к поминкам, а у бабушки всё валилось из рук. «Готовимся к поминкам, а похорон-то и не было. Кто и как Коленьку там похоронил?» Не было старушек в чёрных платочках, разбрасывающих еловые веточки, угощающих «панафидкой». Горький, но нужный ритуал.

Погибших в акварельном небе над Страной утренней свежести вспоминали нечасто, и будут вспоминать чем дальше, тем реже, а потом забудут совсем. Они уйдут из памяти, и их имена и «дела» останутся только в архивах министерства обороны.

Поминки закончились. Женщины вымыли посуду, навели порядок и ушли. Мы остались одни: бабушка, я и большая, перевязанная чёрной лентой фотография улыбающегося подполковника, перед которой стояла рюмка водки, накрытая хлебом. И ещё молчаливое одиночество на весь вечер. За окном — яркая и липкая зелень тополей, шум улицы, а в квартире почти осязаемая тишина.

Постепенно время всё меняло. У бабушки вновь появился интерес к жизни, и думаю, главной причиной этого был я. Сознание того, что есть человек, чья жизнь всецело от тебя зависит, привязывает к жизни, придаёт твёрдость духа. А вид страданий других укрепляет и успокаивает, потому что начинаешь понимать, что твои горести только частица большого общего несчастья. Пока оно существует, ты не одинок.

Она часто напоминала о моей будущей учёбе. Если мне казалось, что до школы ещё далеко — три долгих летних месяца, то бабушка беспокоилась, успеет ли собрать меня в срок.

В один из июньских вечеров, рассматривая фотоальбом, она попросила меня подойти и положила на скатерть две фотографии — отца и дяди Коли.

— Сынок, я хочу тебе про Мишу, отца твоего, сказать. Ты уже большой, всё поймёшь… Погиб он, Витенька, в Германии, в конце войны погиб…

Опустив голову, я сказал:

— Бабушка, а я чувствовал, что он не вернётся…

А она, обняв меня, продолжала:

— Миша младшенький был, а погиб, видишь, первым. И на могилку ни к нему, ни к Коле не сходишь. По всему свету разбросала судьба: один в Германии голову сложил, другой в Корее… Два соколика, а ни одного не уберегла. Видно, так тяжко им было, что и молитва моя не помогла…

Я смотрел в окно: белый подоконник, темнеющая синева неба и серебристый серпик молодого месяца, подвешенный над домами. И грусть, почти до слёз. Вдруг у меня неожиданно вырвалось:

— Только ты не умирай, бабушка!

— Да что ты такое говоришь, милый… Мне тебя ещё вырастить надо, выучить, чтобы человеком ты стал, как папа, как дядя Коля…

А за окном миллионы «снежинок» кружились в вечернем воздухе: их рассеивали старые тополя, помнившие и отца, и моего дядю такими же пацанами, как я…