Иван Завитуха в двадцать пять лет остался один на всём белом свете. Родители погибли ещё пять лет назад, а теперь жена выгнала его из дома. Прожили они с Софьей четыре года. Она пришла к Ивану из студенческого общежития пешочком, с одним пакетом вещей. Расположилась, навела порядок, накормила. С ней было просто, она всегда чётко говорила Ивану, что ему делать и как жить. Завитуха не грубил, не спорил, всю зарплату отдавал, любил Сёму, Сёмушку, сыночка своего. Ему же ещё двух лет нет, как он без отца расти будет? А Иван как без него?

Стоя под козырьком на Балтийском вокзале и глядя на вечный дождь, Завитуха жалел себя и постоянно проверял карманы куртки: паспорт на месте, мобильник и кошелёк тоже. Нет, ну как так получилось, что его, взрослого мужчину, выперли из собственной квартиры?! Соня давно начала ворчать, что Иван совсем не царевич, а дурак слабохарактерный. Начальство им помыкает, друзья верёвки вьют. Дома всё на одной только Соне и держится. И убирает она, и стряпает, и работает не меньше Завитухиного, а он на всём готовом живёт. Да, Сёма поплачет немного, зато человеком вырастет. Лучше одним тянуть лямку, чем с таким отцом, с рохлей.

Электричка несла Ивана в Поддубье. Завитуха с трудом нашёл летний домик в садоводстве рядом с деревней. Ожидал чего угодно: сгоревшего остова, развалин, хотя бы сорванной двери. А домик встретил его яркой салатовой краской, новым заборчиком, выкошенным участком с грядками и цветами. На крылечке сидел какой-то дед.

— Простите, — сказал Иван, — это вроде как мой дом.

— И ты прости меня, — прокряхтел дед. — Заходи, раз дом твой.

Завитухе казалось, что он всё-таки ошибся, попал не туда, ведь последний раз он был тут с родителями лет десять назад. Но Иван пошёл к старику. Тот уже отворил дверь и прошёл внутрь дома. Мужчина несмело следовал за ним. Нет, это был домик Ивана. Вот и письменный стол, который они с батяней везли на тележке от станции, вот и Ивановы дачные куртки висят на крючках. Только малы, наверное, стали. А печки раньше в домике не было.

— Проходи же. Что встал, как будто не дома? — буркнул старик.

— Изменилось тут всё. Вы давно здесь живёте?

— Два года. Тебя жду.

— Мы знакомы? Что-то я…

— Нет. Мы не знакомы. И времени у меня совсем не осталось, чтобы тратить его на знакомство. И так уж на год задержался. Поэтому просто слушай меня.

Завитуха приоткрыл рот от удивления. Старик расправился, стал как будто выше и моложе, говорил твёрдым, сильным голосом:

— Наша встреча не случайна. Я отжил своё, и мне нужен наследник. То, чем владею, должно остаться в мире. Я молил жизнь послать мне того, кому передам свой дар. Того, кто сможет им воспользоваться. Я художник.

Старик замолчал, а Завитуха подумал, что дед, видно, больной. Но грубить или смеяться Ивану и в голову не пришло.

— Я совсем не разбираюсь в живописи. Простите, но я, наверное, не тот, кто Вам нужен.

— Это мы сейчас проверим.

Дед прошёл к угловому шкафу, достал оттуда чемодан, открыл его и вытащил небольшую коробку.

— Иди сюда, — позвал он Ивана. — Смотри, слушай. Можешь дотронуться до коробочки. Только не открывай. Я подожду. Потом скажешь, что в ней.

Завитуха взял в руки деревянную плоскую коробочку, потянулся к замку.

— Не открывай! — властно повторил дед.

Иван чувствовал себя глупо, но спорить с дедом не хотелось. Он вообще не любил спорить. А несколько секунд спустя ему стало интересно. Коробочка потеплела и захватила Завитуху, поглотила его внимание целиком. Он не помнил уже ни о ссоре с Соней, ни о Сёмушке, ни даже о странном старике, который стоял совсем рядом и наблюдал за ним. Иван поднёс коробочку к лицу и ощутил человеческое тепло. Сквозь дерево проступил силуэт женщины, обрёл объём, насытился мельчайшими деталями, зашевелился. Страшно, но возможно было лишь смотреть, стараясь не моргать, и дышать как можно тише, не выпуская коробочку из рук. Женщина отошла в сторонку, за ней появился мужчина, маленький мальчик, старик на инвалидной коляске.

— А ты говорил «не тот»! — старик забрал коробку у Ивана, и видения тотчас же рассеялись.

— Что, что это было? И что в коробке?

— Сперва скажи, что ты чувствовал и видел.

— Людей. Разных людей. Они были как живые, как будто находились здесь, рядом с нами. А Вы их не видели?

— Я вижу пейзажи. Так точно к тебе шли только люди?

— Да. Они выходили из этой коробки.

— Я боялся, что ты увидишь войну, кораблекрушения, болезни. Но всё хорошо. Теперь можешь открыть.

Иван жадно потянулся к коробочке, откинул защёлку замка. И увидел краски. Набор потёртых и смятых тюбиков. От них исходило даже не тепло, жар, требование, мужчина был в их власти.

Старик вновь взял коробочку у Завитухи, причём последний не сразу разжал ладонь.

— Времени всё меньше, — сказал дед, — выслушай меня, чтобы хоть на какие-то вопросы тебе не пришлось искать ответы самому. И старик начал свой рассказ.

Полвека назад в подмосковной деревне помирала художница, тётка старика. Сам он оказался там случайно, по какому-то стечению обстоятельств. И тётка передала ему этюдник с этими самыми красками. Успела убедиться, что юноша понял, что же именно он получил в руки. Его видения были о природе, полянах и лесах. Когда старая художница вдохнула и выдохнула в последний раз, руки её держали ладонь племянника. Он ощутил зуд в пальцах и понял, что может нарисовать недавние видения. Картины получались живыми. Казалось, смотришь на кусочек мира из окна. Полотна разошлись по свету. Что-то художник подарил, что-то продал. Их нельзя было держать при себе, а обязательно нужно было выпустить в жизнь. Два года назад видения закончились, старик продал последнюю картину на аукционе, получил хорошую сумму и отправился искать наследника. Он не мог объяснить, почему приехал в Поддубье. Может быть, краски знали, где им лучше дождаться нового хозяина.

Старик прилёг на кровать. Говорил он медленно, с усилием:

— Краски любят одиночество. Они увели меня от родителей, и всю жизнь я провёл затворником. Делал то, что должен был. Я доволен.

Дед прикрыл глаза и замолчал. Завитуха испугался, что старик умер, нагнулся, прислушался к дыханию.

— Начинай новое полотно, только когда ничто не мешает! — внезапно выкрикнул дед в ухо Ивану. — Ешь. Обязательно ешь и спи про запас. Открывай коробку, только когда сделаны все дела, — старик снова закрыл глаза.

— Кому сообщить? Как вас зовут? — Иван понимал, что незнакомый дед уходит из жизни в его домике, и это надо будет объяснять милиции, родственникам.

— Скажи, что бродяга. Забрался в дом. В чемодане деньги. Это тебе. Ну. Всё, — и ладонь ослабла.

Иван не почувствовал, что к нему перешёл какой-то особый дар в тот момент, когда старик умер. Потом уже не размышлял, а действовал. Позвонил в милицию, в скорую. Дождался их, дал объяснения, подписал какие-то бумаги. Ни милиционеры, ни врачи не удивились. Пошли опрашивать соседей. Тело увезли. «Удивительная история», — думал Завитуха. А настроение у него, несмотря на все недавние злоключения, поднялось. Изучил содержимое чемодана. Этюдник, холст, карандаши, палитра, газетный свёрток. В нём оказалась увесистая пачка пятитысячных. Завитуха пересчитал: четыреста восемьдесят пять тысяч рублей. Разделил деньги. Четыреста тысяч отложил, чтобы каждый месяц отправлять немного для Сёмушки. Остальные на крайний случай и для пропитания, пока не найдёт какую-нибудь работу.

На следующий день, умывшись и выпив чаю, мужчина открыл коробку с красками. Образы хлынули наружу, встали перед глазами Ивана, оттесняя друг друга. Силуэт женщины, который он видел и вчера, проступил ярче остальных. Она смотрела на Завитуху выжидающе. Он установил раскладной мольберт, взял деревянную палитру, накинул её на большой палец, выдавил краски. Делал всё механически, как будто всю жизнь писал картины.

Весь день краски не отпускали его. Очнулся, когда за окном было темно. Быстро поужинал и моментально уснул. Через три дня, слившихся для Завитухи в одно долгое мгновение, картина была готова. Иван убрал краски, кисти, упаковал всё в чемодан и взглянул на картину. Черноволосая женщина смотрела на него строго и ласково одновременно. Она была живая. От картины исходило тепло, лёгкий аромат духов и жизнь, чужая жизнь. Иван молчал, женщина тоже. Она была где-то далеко, но существовала на самом деле, художник это точно знал.

* * *

Беатрикс Шондервул жила в маленьком городке на юге Нидерландов. Жила спокойно и счастливо двадцать девять лет, пока не почувствовала, что за её жизнью наблюдают. «Виллем, — сказала она мужу, — за мной наблюдают. Я чувствую чей-то пристальный взгляд с утра до ночи». Виллем обратился в полицию, Беатрикс дала пояснения в участке… Один раз, когда незримый человек снова читал в её мыслях и спрашивал о её жизни, она решилась и сама спросить его: «Кто ты?» Ответы приходили как отголоски далёкого разговора. Мужчина, художник. Россия. И совершенно непонятное слово «завитуха». Беатрикс поняла, что это не враг, просто с кем-то далёким у неё установилась необъяснимая связь.

Иван устроился на работу обходчиком путей. С прежнего места не звонили. Не иначе, Соня постаралась и рассказала начальству свою версию событий. Ну и пусть, ну и ладно. Думать не хотелось о возвращении в Питер. Если только ради Сёмушки. Да краски не отпустят.

После Беатрикс к нему пришёл мальчик Богдан с Украины. Он рассказывал о себе охотно и много, советовался с Завитухой, даже спорил о чём-то. Богдан любил читать. Он жил в мире приключений и фантастики, с книгой ему в двенадцать лет было интереснее, чем с ровесниками. И он мечтал, чтобы с ним самим случилось что-то удивительное. Когда по пути из школы Богдан ощутил на себе чей-то взгляд, он ничуть не испугался. Ему стало интересно. Решил, что это инопланетяне или маг из секретной школы для юных волшебников. Когда кто-то полез в его мысли, листая воспоминания как книгу, Богдан просто был рад, что свершилась его мечта. Сам долго ни о чём не спрашивал, боясь спугнуть невидимого гостя. А когда всё-таки спросил, и оказалось, что это какой-то русский художник, мальчик не поверил. Но фамилия Завитуха ему запомнилась и даже понравилась.

Иван жил и чувствовал по-настоящему, только когда писал очередной портрет или разговаривал со своими картинами. Остальное он делал вынужденно: ходил на станцию, отправлял почтовые переводы Соне, копал картошку и колол дрова.

Через двадцать три года Завитуха достиг полной гармонии. Дописал последний портрет. Всего их насчиталось девяносто восемь. Иван понял, что краски больше не зовут его, и образы не приходят. Тюбики были такими же, как в тот день, когда он впервые увидел их. Краски не кончались. Они были готовы перейти к следующему живописцу. «Наверное, близится мой час, — думал Иван, — ведь жить без них я больше не умею, да и не хочу». За эти годы художник сроднился со всеми своими незримыми натурщиками. Но слова старика о том, что картины надо отпустить в мир, Иван помнил и знал, что это правильно. Просто никак не мог отдать хоть один портрет в чужие руки. И тогда он решил подарить картины прототипам. Поговорил с каждым и пригласил приехать в Поддубье за подарком.

На следующий день в дверь Иванова домика требовательно постучали. На пороге стояли Софья и Сёмушка, да теперь уже Семён, был он выше и шире в плечах, чем отец.

— Принимай гостей, Завитуха, — сказала жена.

Иван отступил от двери под натиском сумок и пакетов.

Софья привезла сына на перевоспитание. Всё шло неплохо, вырос Сёма крепким, ладным парнем, закончил школу, отслужил в армии, Соня устроила его на работу, невесту стала подыскивать. Но вдруг парень изменился, перестал слушать мать, уходил неизвестно куда, общался неизвестно с кем. Софья была уверена, что он принимает наркотики.

— Какие? — спросил Иван.

— Да не всё ли равно какие! — запальчиво ответила Соня. — Устала я всё одна тащить. Пусть поживёт тут с тобой. Люди говорят, на природу надо таких, в деревню куда-нибудь. Вот я и решила, что Поддубье подходит.

Соня всё решила, поставила Ивана в известность и принялась осматривать жилище.

— Откуда у тебя столько картин?

— Да вот, пишу на досуге.

— Да они же столько места занимают! Надо убрать. А то пылищи от них…

— Соня, скоро картины заберут. Их нельзя убирать.

— Нельзя?! — слово подействовало на Софью, как красная тряпка на быка. — Их надо убрать! Надо убрать немедленно. Ты смотри, приехали через столько лет, а он и клочка места сыну освободить не может!

Завитуха сник. Он по-прежнему любил Сёму и по-прежнему не хотел перечить. В конце концов, можно убрать картины аккуратно, дождаться приглашённых гостей и отдать им их портреты. Иван завернул последний портрет в тряпицы и украдкой смахнул слезу.

* * *

Медицинское сообщество кипело. Учёные мужи и именитые практики изучали, спорили и разводили руками. Девяносто восемь зарегистрированных случаев внезапного паралича неизвестной этиологии. Заболевшие проживали в разных странах мира, принадлежали к разным возрастным группам и социальным слоям. Удивительно было и то, что почти полностью парализованные пациенты сохраняли способность говорить и повторяли одно и то же слово: «завитуха». Заболевание приобрело рабочее название «синдром завитухи».

Иван начал ощущать онемение в теле, слабость в мышцах. На работе он взял отпуск за свой счёт. Соня уехала в город, Семён пропадал где-то целыми днями. Завитуха сел перед печкой, открыл топку, чтобы подкинуть пару поленьев. Кочерга внезапно дёрнулась. Мужчина упал на пол. Из печки выпало несколько горящих углей. Когда огонь жёг Ивана, он кричал от боли, просил прощения у кого-то и радовался, что Сёмушки нет дома.

* * *

Необъяснимые возгорания в палатах пациентов с синдромом завитухи не затронули соседних помещений и были быстро ликвидированы. Однако все девяносто восемь больных погибли от множественных ожогов. Медицинское сообщество совместно с органами правопорядка анализировало, спорило и решило оставить выводы по данным делам под грифом «секретно» и воздержаться от комментариев средствам массовой информации.

Екатерина БЕЛОУСОВА