Рыжик (рассказ)

29.06.2015 Наши публикации

Эта история — не выдуманная, в ней правда все, до мелочей. Изменены только имена.

45 лет я знакома с Ольгой Антоновной и ее сыном Антоном. Мы — большие друзья. А познакомились случайно, в поезде. Вот как это было.

…Я приоткрыла глаза и в первую минуту не поняла, где нахожусь. Мерное покачивание, шум за окном и смотрящие в упор два большущих зеленых глаза. К глазам полагался обыкновенный курносый нос с умеренным количеством веснушек и лихой чубчик соломенного цвета. Обладатель всех этих прелестей, мальчуган лет пяти-шести, не более, сидел на противоположной полке и с любопытством разглядывал меня.

— Здравствуй, Рыжик, — сказала я и почувствовала, что никак не могу сдержать улыбку. Зеленые глаза стали бирюзовыми от удивления, а веснушки на носу подпрыгнули от любопытства.

— Вы меня знаете? Мама, она меня знает? — он повернулся к сидевшей рядом с ним женщине. Вид у него был препотешный.

— Да кто тебя не знает? На тебе же неоновыми буквами начертано: «Рыжик», — рассмеялась женщина, с любовью глядя на сына, а он продолжал таращить удивленные, ничего не понимающие глазищи.

Солнце за окошком светило вовсю, и я откровенно и с удовольствием рассматривала обоих. Он не был похож на нее — это она была похожа на него много лет назад. Взглянув с этой дистанции, я увидела вместо стройной миловидной женщины тощего курносика с бантиками в косичках и удивленными синющими глазами. Сейчас они голубоватые, почти серые. И совсем спокойные. Только там, на самом донышке, притаилось что-то такое: не то искринка, не то слезинка, не то камушек с переливом. Может, это солнечный луч отражается в глазах, а может, сама душа высвечивается в солнечных лучах.

Почему-то вспомнилось:

«Живут на белом свете люди русские,

У них глаза веселые и грустные,

А в тех глазах, подобных нежной просини,

То смех весны, то небо доброй осени.

И в тех глазах за голубыми волнами

Порой сверкают голубые молнии…»

Эти затаившиеся молнии притягивали меня, как магнит иголку.

Мы познакомились. Женщину звали Олей, Ольгой Антоновной, а Рыжика — Рыжиком, хотя в метрике он значился как Антон.

«Мама, а я — всадник», — объявил Рыжик и втолковал мне: те, кто ходят в школу, называются школьниками, а он посещает садик, значит — всадник. Потом рассказал, что едут они к дедушке под Ржев.

Я представила деревенское раздолье и загоревшего Рыжика, важно вышагивающего рядом с дедом, крепким еще мужчиной, с таким же лихим чубом и веселыми глазами. Почему-то мне подумалось, что человек этот должен быть колхозным бригадиром.

— Ну что, опять угадала? — спросила я Рыжика, заранее торжествуя победу и намереваясь и дальше разыгрывать его.

Но Рыжик не принял шутку, нахмурился, помолчал секунду и отрицательно покачал головой:

— Мой дедушка — артиллерист. И совсем он не старый. Он такой, как мама.

Наверное, у меня тоже был удивленный вид, но Рыжик не стал ничего объяснять, так как в эту минуту в купе вошел проводник за стаканами, потрепал Рыжика по плечу и позвал с собой. Тот с радостью выбежал следом.

Мы остались в купе вдвоем. Ольга Антоновна вдруг заговорила:

— Антошка сказал правду: моему папе, а его дедушке, столько же лет, сколько мне. Он погиб под Ржевом в 1942-м. Похоронен в братской могиле в деревне Зальково. Антошка едет туда уже второй раз.

Когда началась война, мне было столько же, сколько сейчас Антошке. Я хорошо помню годы войны (мы были в глубоком тылу), но помню и довоенное время. Это как кадры из цветного кинофильма, очень интересные, иногда непонятные и всегда отрывочные. И везде в этих кадрах — отец и я. Вот мы едем с ним на велосипеде вдоль железнодорожного полотна — я впереди, на раме. «Кем ты будешь?» — спрашивает он. И я отвечаю: «Машинистом!» Вот мы выходим из магазина и в руках у меня новенькая кукла с закрывающимися глазами. Или вот еще: в комнате стоит нарядная елка, я лечу под самый потолок, сердце замирает, я зажмуриваю глаза, но папа подхватывает меня большими сильными руками, весело смеется и говорит: «С Новым годом, дочурка!»

…Кадры мелькают, мелькают, и везде он, мой папа, моя гордость. Мне нравилось, как скрипят ремни на его форме, нравился планшет с таинственными картами, нравилось, когда он брал меня с собой в воинскую часть, и бойцы весело шутили со мной. Не знаю почему, но начало войны выпало из моей памяти. Я не помню, как папа уезжал на фронт. В памяти остались только дни нашей эвакуации в тыл, в Алтайский край. Здесь мы пережили войну. Сюда шли папины письма с фронта. В одном была небольшая дырочка. Папа просил прощения и объяснял, что это не из-за неаккуратности, просто пуля пробила планшет.

Папа уходил на фронт капитаном, и во дворе меня звали «капитанская дочка». Мне нравилась моя кличка, и когда отцу присвоили звание майора, я даже немного огорчилась. Но, к счастью, мальчишки не придавали большого значения воинской субординации. Кличка есть кличка, и изменить ее не так просто, как получить на фронте повышение в звании.

К дню моего рождения папа написал: «Дочурка, я не могу сейчас прислать тебе подарка. Подожди, пока разобьем проклятых фашистов. Посылаю тебе хорошее стихотворение, выучи его и расскажи всем друзьям и знакомым». Это было стихотворение С. Михалкова, вырезанное из газеты. Называлось «В том краю, где ты живешь». Я выучила его и запомнила на всю жизнь — это был последний папин подарок и одновременно завещание. Заканчивалось оно так:

«Кто сегодня неизвестен.

Но бесстрашен, смел и честен,

Тот, кто любит свой народ,

Кто хоть что-то делать может,

Тот стране своей поможет,

В том краю, где он живет».

Через месяц он погиб. И как-то уж так получилось, что даже в ссоре никто больше не называл меня «капитанской дочкой», это стало «табу» у нас во дворе. Не слышала я больше и слова «дочурка».

Нам с мамой было потом очень плохо. Я помню, как мечтала о куске хлеба и носила перешитый из отцовского кителя пиджак, но мне никогда не приходилось отводить глаза в сторону при вопросе: «Где твой папа?» — «Погиб на фронте», — отвечала я.

Антошка ни в чем не знает нужды: одет и обут не хуже других детей. И все-таки ему хуже, чем было мне, потому что его отец предал его.

Я понимаю Антошку, вижу, как отводит он в сторону глаза при вопросе: «Где твой папа?», как жадно тянется к мужчинам, даже незнакомым. Вы видели, как он увязался за проводником?

Однажды во дворе Вовкин папа катал своего Вовку на новеньком велосипеде. Антошка подошел и стал глядеть жадными глазами.

— А что же тебе велосипед не купят? Или денег жалко? — спросил Вовкин папа.

— Нет, не жалко. Просто их нет, — чистосердечно признался Антошка.

Но, как видно, Вовкиного папу это объяснение не растрогало, и домой Антошка пришел совсем грустный, а когда рассказывал мне обо всем, даже расплакался. Чтобы отвлечь его, я достала папины письма, и мы стали перечитывать их. Неожиданно Антошка спросил:

— Дедушка покатал бы и меня, и Вовку, правда же, мама?

— Да ты не тужи! Вот я надену брюки, попрошу у соседей велосипед и покатаю тебя!

— Не надо, мне уже не хочется.

А в другой раз я была свидетелем такой сцены. К Антошке пришел его друг Сергей и стал рассказывать, как его папа милиционер поймал уголовного преступника. Сергей очень подробно описывал, какой нож был у преступника, а папа не забоялся, потому что он знает приемчики, у него есть пистолет и вообще — он сильный, сильней всех в городе.

Антошка слушал с большим интересом, а потом вскочил и закричал нараспев:

— А мой дедушка сильнее всех в мире, потому что он Гитлера победил!

Как-то мы ехали в трамвае. Антошка сидел рядом с пожилой словоохотливой женщиной, которая расспрашивала его, сколько лет, как зовут. Антошка охотно отвечал. Но вот женщина спросила: «А как папу зовут?» Антошка нахмурился: «У меня дедушка, его зовут Антон». И замолчал.

Да, характер у него проявляется частенько. Иной раз это меня огорчает. На работе устану, приду домой. Нужно и то, и это сделать, а тут он что-нибудь натворит. Не настираешься на него, обуви не напасешься.

Но если не вижу его день, жду с нетерпением вечера, чтоб скорее обнять. Знаете, я часто думаю, как отцы живут, почти ничего не зная о сыне или дочери? Я бы, кажется, на коленях поползла за тысячу верст, а отец Антошкин присылает раз в году телеграмму на цветном бланке к дню рождения сына. Подписывает: «Папа». В первый раз Антошка обрадовался, потом потерял к ним интерес. Зато очень часто мы перечитываем дедушкины письма и декламируем вместе то стихотворение, которое прислал мне папа с фронта. И очень бережно храним все оставшиеся папины вещи — его логарифмическую линейку, книги, шахматы, пластинки с записями классической музыки, старенькую куклу с разбитым носом — папин подарок. Когда передают по радио «Застольную» Бетховена, Антошка знает, что это любимая дедушкина песня. У нас с Антошкой даже позывной «та-та-та-та» из Бетховенской пятой симфонии, которую очень любил мой папа.

Стоит мне только сказать: «А вот дедушка любил…», — и Антошка тут же уверяет меня, что он тоже это любит. Я в нем воспитываю и рыцарство, и смелость, и честность. Он не обижает девчонок, мужественно переносит поражения в драках со старшими, не обманывает. Не знаю, как у нас пойдут дела дальше… Так хочется, чтобы вырос настоящий мужчина.

… Дверь в купе с шумом отодвинулась — в проеме стоял сияющий Рыжик с игрушечным пистолетом в руке.

— Тах-тах-тах, тах, тах, — застрочил он из пистолета, целясь в окно. Потом провозгласил, повернувшись ко мне:

— Я, когда вырасту, буду на пушке работать, как мой дедушка. — При этом изо рта его вылетел свистящий звук, имитирующий полет снаряда.

Ольга смотрела на сына так, как может смотреть только мать. И нет на земле выразительнее этого взгляда, который вместил бы в себя и радость, и гордость, и надежду, и тревогу одновременно. Она улыбалась, но слезы полились вдруг, неожиданно даже для нее самой. Рыжик подбежал к ней, ухватился ручонками за шею, прижался крепко-крепко и, гладя ее по голове, как маленькую, начал успокаивать: «Мамочка, ну не надо, не надо! Ты не хочешь, чтоб я на пушке работал? Ну хорошо… хорошо… не буду. Ну хочешь я стану как ты, инженером. Хочешь?»

* * *

Он стал геологом. Такая вот нетипичная для нашего времени романтическая профессия. Да и сам Антон — человек, по моим понятиям, исключительный. История его взросления и мужания — тема отдельного разговора. Скажу только одно: он стал таким, каким хотела Ольга. В жизни у него своя шкала ценностей: он не предаст, не продаст, «не забудет, что обещано»…

И свято чтит память погибшего в боях за Родину деда. Всё то же трепетное отношение, тот же культ. В их семье это — святое!

Ольга гордится сыном и по-прежнему души в нем не чает… но!

Теперь в ее жизни — еще трое любимых мужчин. Сыновья Антона. Взрослые уже ребята, каждый замечателен и интересен по-своему. Общее в них — это глубокое почитание светлой памяти прадеда.

Ольга их обожает. Я, признаюсь, тоже.

ОТЦУ

Я под бомбежкой не была с тобою

И в рукопашный не ходила никогда.

Но тою трижды проклятой войною

Я в раннем детстве ранена была.

Осколок, что пронзил тебя под Ржевом,

Пронзил и душу детскую мою.

Уж сколько зим и вёсен пролетело…

Я эту боль таю в себе, таю.

Как будто ничего не понимала,

Как все детишки, прыгала, росла…