Проводив Машу, Павлова устало опустилась на стул.

— Голова что-то разболелась… — призналась она коту.

Кот понимающе молчал.

— Клиентка какая… тяжелая.

Кот понимающе молчал, о да.

Ветеринар подошла, открыла переноску, достала замурзанную, но все еще упитанную пушистую белую тушу. Дмитрий Георгиевич ощутимо дрожал под теплыми пальцами, как не дрожал со времени первого свидания — в школе.

— Не бойся, котик, — пальцы огладили, потрепали колтун за ухом — Ох, а вонючий какой… Ты в судьбу веришь?

Кот ничего не отвечал в силу понятных причин, но в судьбу он верил. Теперь — очень.

— Мне сегодня с утра принесли усыпить старого кота. Он болен был, мучился. Такой же белый, как ты, только глаза голубые. А у тебя зеленые, зеленые глазки. Я когда тебя вчера приметила, подумала — хороший какой кот, только неухоженный очень и грустный.

«Загрустишь тут», — подумал превращенный Трофимов.

Спина беспощадно болела от квадрупедальной локомоции, в висках колотилась паника. Он даже пропустил мимо ушей «неухоженного», хотя в любой другой час запулил бы за такие слова обидчику в голову одной из склянок дорогущего одеколона, которые водились у него в изобилии.

Но теперь…

— Я твоей хозяйке отдам того кота, он сейчас в холодильнике лежит, я утилизаторов завтра с утра ждала. А тебя — к себе… пойдешь ко мне?

Он напыжился заплакать, но не заплакал, потому что плакать коту никак, а мужчине в некоторых случаях можно.

Кажется, это был как раз такой случай.

* * *

Принеся кота домой, Наталия Петровна немедленно стала проводить его санитарную обработку. В красочно-розовый пластиковый таз была налита вода с ароматнейшей пеной, и запаршивевшее от невзгод тело животного погрузилось туда, как в старые добрые человекообразные времена.

Ветеринар мыла его нежно, ласково и очень тщательно. Разбирала сильными уверенными пальцами многочисленные колтуны, не уставая поражаться тому, как кротко и спокойно стоит в воде большой, оказавшийся чисто белым котяра.

Дмитрий смущался, но давал себя мыть в различных, в том числе и труднодоступных местах.

— Спасли, спасли твои динь-диньки, — утешительно говорила Наталия Петровна, щедро намывая обозначенные участки.

Кот густо краснел, но под шерстью это было совершенно не видно.

Вымытый Дмитрий Георгиевич был щедро опрыскан хорошим немецким спреем от блох, вызвавшим приступ необоримого чихания, до красноты в глазах высушен феном и закутан в хорошее махровое полотенчико.

— С легким паром, котик, — улыбнулась женщина. — Покушаешь теперь?

Выбор новосела ее несколько озадачил — от хорошего мясного фарша животное гневно отказалось, зато с жадностью наелось нетеплых макарон и с интересом поглядывало на случившуюся в холодильнике бутылку пива. Пива ему, конечно, не дали, но от всего прочего Дмитрий Георгиевич впал в давно забытую истому.

— Мур, — сказал он честно. — Мур, мур.

Тяжело присев, он оттолкнулся всеми лапами и взгромоздился к Наталии Петровне на колени. Дальнейшее помнилось в каком-то полузабытьи. Макароны мирно приживались в истосковавшемся желудке, наполняя все существо ощущением дома и уюта, от которого уже, казалось, не осталось и следа. Сильные пальцы с аккуратными докторскими ногтями чесали за ухом и живот; Дима поерзывал от несвойственной коту щекотки и причудливого смешения неловкости и некого лирического чувства, которое вскоре разрослось в нем настолько, что он смутился и ушел.

Наталия Петровна попила чаю, разложила постель на хорошем диване и улеглась. Трофимов, сладивший с чувствами и закрепивший покой остатком макарон, после некоторого раздумия пришел и лег в ноги.

Он уже задремывал, когда женщина сгребла его в охапку, щедро зацеловала в сонную морду и вернула на место.

* * *

Павлова Наталия Петровна, 19.11. 197…-го года рождения, русская, беспартийная, проснулась от того, что ее ногам было тяжело.

Она приподнялась, протирая глаза, и увидела, что внизу дивана прямо на ее лодыжках лежит увесистый встрепанный и абсолютно голый мужик.

Она коротко вскрикнула, укрываясь одеялом до подбородка, отчего мужик скоропостижно проснулся и вскочил почему-то на четыре точки. Из такого положения он попытался непродуктивно побежать и даже добежал до окна, засим захотел вылезти в открытую створку, пребольно ударился лбом в стекло и только тогда, кажется, пришел в себя.

— М-мя… ть ети… — хриплым шепотом проговорил он и медленно, оторопело поднялся с карачек.

Он оглядел сначала руки, потом всё своё прочее, доступное взору, а потом — Наталью Петровну.

Женщина, в принципе, сделала то же самое.

— Вы кто? — робко спросила она.

— Я… кажется, самый благодарный ваш пациент.

— Пациент?

— Я котом был, — честно признался Дмитрий Георгиевич.

Наталья Петровна зарделась и закрыла одеялом нос.

— Котом? Господи… Я… Динь-диньки… Вы простите, простите меня!

Бывший кот осторожно подсел на краешек дивана, взял угол одеяла и накрыл упомянутое.

— Ни слова больше, — сказал он. — Про динь-диньки особенно. Мне б треники какие — и я кофе сделаю. Я целую жизнь не пил кофе.

* * *

У ветеринарной клиники остановилась серая «Киа». Из машины вышли двое — высокая женщина с короткой стрижкой и бодрый светловолосый мужчина.

— Наташ, ты долго? Я пока до магазина доеду, маме ирисов куплю.

— Езжай, Дим. Нет, недол-го. Ох, а вы ко мне?

От стены отлепился местный бомж Иваныч. Он распахнул полу замурзанной пальтухи и показал Наталии Петровне маленькую тощую кошечку редкого каштаново-коричневого цвета. Глаза у кошечки были пронзительно зеленые, с горящей желтой искрой.

— Я… Петровна, кошечку вот подобрал. Машкой назвал. Злющая, как ведьма, исцарапала меня всего. И так драла, будто в жизни у нее вообще никакой любви никогда не было. Вот как так бывает — красивая, вроде, а злобы — на тысячу чертей хватит… Я вот тут сэкономил, Петровна, — бережно придерживая кошку за пазухой, Иваныч показал в горсти смятые сотни. — Ты прививки ей сделай, самые хорошие. Я теперь ее любить буду. За все прошлое, за всех на свете. Глядишь, и жизнь наладится.

Любовь КОЛЕСНИК