Это случилось в промозглую, по-зимнему холодную ноябрьскую ночь. В темном сыром подвале, в гнезде, любовно свитом из когда-то кем-то забытого тряпья, дворовая кошка без имени рожала котят. Она была серой и грязной. От напряжения и боли она нервно мурчала и прикрывала от усталости глаза. Один за другим на свет появлялись такие же, как она, серые котята. Скользкие и слепые, они возились у ее живота и, вяло ища материнскую грудь, еле слышно попискивали. Под утро у изможденной кошки совсем не осталось сил, но она чувствовала, что еще не все. Еще бьется внутри нее жизнь. Собрав последние силы, она напряглась, и на свет появился последний котенок. Он не двигался, будто был мертв, но материнское чутье подсказывало, что это не так. Кошка с удивлением смотрела на последыша: среди серых и одинаковых шестерых котят лежал этот, рыжий, словно весеннее солнце. Она вяло вылизывала его и носом толкала к груди, пока он не зашевелился. С первыми лучами холодного осеннего солнца кошка наконец забылась тревожным сном. Впереди у нее было тяжелое время. Ей нужно будет прокормить эту ораву, хотя этого не получалось никогда. Почти все они умирали, кто от холода, кто от недостатка пищи, а кого замучили люди. Люди, которых кошка боялась больше всего. Твари, которые бесцельно издевались над ней всю ее недолгую жизнь. Они пинали и били ее. Они отгоняли от еды. Мучили. Ей было за что их ненавидеть. Но в то утро она не думала о них, она крепко спала, набираясь сил.

От первой недели не осталось воспоминаний, за исключением слепых попыток бороться за тепло и материнскую грудь, в которой было так мало молока, что наедаться не получалось ни одному. Потом внезапно стало светло, еще слабые и размытые, но появились очертания труб и маленьких окошек, свет от которых неверно освещал подвал. С каждым часом все виделось четче и понятнее. Рыжий котенок наконец увидел братьев и сестер, с которыми возился в гнезде все это время. Они были одинаково серые, с короткой шерстью. Их цвет напоминал грязь, был похож на стены подвала. Будто нарочно создала природа их такими, чтобы сделать незаметными среди ночи и этих стен. Мать приходила редко, тогда, когда от голода и холода становилось больно. Она, худая и костлявая, с надорванным ухом и запуганными глазами, несла детям все, что смогла найти за день. Отдавала им все силы. Суетливо укладывалась она и подпускала их к животу. Все малыши тут же кидались к ней, они по-звериному рвали ее на части, боролись друг с другом, отталкивая слабых. Лишь рыжий сидел в стороне, глядя на мать. Его длинная шерстка была еще мягкой, и в свете, пробивавшемся через окна, он казался рыжим облачком. Казалось, что светится он сам. Кошка смотрела на него с печалью и тревогой. «Не выживет» — думала она. «Не умеет бороться, не сможет найти еду». Котенок не знал о ее мыслях. Он просто наблюдал.

Спустя месяц котят осталось всего трое. Один за другим от голода и холода умерли четверо из них. Но рыжий, вопреки мыслям матери, выжил. Он окреп, и вдруг в его голове появилась, будто навязанная кем-то мысль, что пора уходить. Уходить туда, откуда каждый день приходила мать. Туда, где придется жить одному. Он выпрыгнул из уютной и знакомой кучи тряпья и пошел в сторону одного из окон. Сначала робко и несмело, потом быстрее и быстрее. Он выпрыгнул в окно, и свет ослепил его. Мир был таким большим, таким ярким. Декабрьский день показался ему полным красок. Они переливались и искрились так, что у котенка захватывало дух. Он понятия не имел, куда держит путь, он просто шел, куда глядели глаза. Оборачиваясь и разглядывая все вокруг. Все было невероятным и интересным, ведь он видел это впервые.

Вдруг его носа достиг запах. Таких запахов он еще не чувствовал. От него рот наполнялся слюной, он манил к себе, был настолько привлекателен, что котенок не смог противиться и пошел туда, откуда он исходил. Запах привел его на площадь, полную людей, снующих туда-сюда. Они, казалось, не замечали котенка. Ходили вдоль рядов столов, на которых лежало то, что испускало те самые запахи, что привели рыжего сюда. Не зная страха и не ведая опасности, котенок вошел в толпу и бросился к прилавкам, но схватить то, чего он так хотел, ему не удалось. Огромные руки больно схватили его и отшвырнули от еды. Он пробовал снова и снова, но каждый раз его хватали и кидали все сильнее и больнее. Отчаявшийся, обезумевший от голода он метался в толпе, а люди пинали его, будто не замечая. Огромный ботинок наступил ему на лапку, и острая боль пронзила тело. С трудом переставляя лапы, он заполз под один из прилавков и испуганно смотрел на людей, которые шли мимо нескончаемым потоком. Никому не было дела до измученного рыжего комочка.

Когда настала ночь, он вышел из укрытия и, хромая, пошел рядом с прилавками, ища все же что-нибудь, что мог бы съесть. Но обнаружив небольшой кусочек чего-то съедобного, он был отогнан другим котом, огромным и злым. Таким же серым, как и его мать, но в отличие от нее, с рыжим он не стал делиться. В короткой схватке с серым котенок получил большую царапину на спине, которая тут же начала саднить. В унисон с отдавленной лапой боль в спине пульсировала и нарастала. Голод совсем лишил рыжего сил. Он брел по ночным зимним улицам, боясь издавать звуки, быть кем-то замеченным.

Утро котенок встретил на крыльце деревянного домика. Он хотел найти подвал, но тут его не оказалось, а идти к другому дому он уже не мог. Замерзшие лапы отказывались передвигаться. Свернувшись в клубок, рыжий, нервно дергаясь от каждого шороха, ждал, когда придет его конец. Вспоминал теплый подвал и маму, ее шершавый язык и тепло ее живота. Скрипящие шаги, приближающиеся к нему, напугали, но убежать он уже не мог. Как и на рынке, человек не заметил котенка, просто равнодушно прошел мимо, открыв двери. Створка лишь прикрылась, но осталась щель, в которую котенок вполне мог пролезть. Из этой щели повеяло теплом и пылью. Медленно хромая, рыжий дошел до двери, оглянулся и прошмыгнул внутрь, в пустое, казалось, здание. Пройдя по коридору, он заполз под лестницу и там, у батареи, наконец смог уснуть.

Тревожный сон котенка прорезал звук. Красивый и неземной. Ничего подобного рыжий не слышал еще. Звук будто тек под батарею, где он спал. Переливался, двигался. Был и быстрым, и медленным одновременно. Рыжий встал и пошел на звук, который растекался по коридору и, как казалось котенку, шел из-за приоткрытой двери. Он привычно проскользнул за дверь и заслушался. Комната была наполнена этим прекрасным звуком и, не удержавшись, котенок запел. Запел хрипло и тихо, но все громче и громче. Звук наполнил его изнутри, и все неприятности, случившиеся с ним, ушли и забылись, стали не важны. Рыжий пел и не замечал десятка глаз, смотрящих на него с удивлением и восторгом. «Смотрите! Он поет!» — закричал вдруг кто-то, и музыка стихла. Тут же рыжего схватили руки. От испуга его тельце будто сковало, он хотел бежать, но не мог. Почти теряя от ужаса сознание, он вдруг почувствовал, что те руки, которые причиняли ему боль, те руки, которые ненавидела его мать, те руки, которые успел возненавидеть он, держат его нежно и осторожно. Они гладят его и ласкают так, как когда-то ласкала его мать. Откуда-то появилось блюдечко с молоком, не таким, каким было материнское, но тоже очень вкусным. Множество рук совали ему кусочки чего-то вкусного, гладили его, а он жадно ел и не верил своему счастью.

Прошло полтора года. На окне музыкальной школы, пустой на время летних каникул, лежал большой рыжий кот. Он грелся на солнце и еле слышно мурчал. Его длинная пушистая шерстка в солнечных лучах казалось оранжевой и будто сама светилась. Добрая уборщица только что заботливо накормила его сметаной, и он был самым довольным из всех котов. Скоро начнется учебный год, в школу вернутся дети. Они опять будут таскать его на руках, гладить и кормить бутербродами, положенными им на обед матерями. Потом строгие учителя будут загонять их в классы, откуда опять будет литься волшебная музыка, которую кот так любил. Он будет сидеть на батарее под лестницей и тихонько подпевать.

Станислава КИНАШ