Окончание.

Начало в N№ 6

Филлиса, слава богу, все мы прочли, равно как и еще пяток книжек, ставших лошадиной классикой. И все, что касалось режима и сохранения лошадей в работоспособном состоянии, знали. Теоретически. Готовы были бы и применять на практике (уж засечь продолжительность общей работы и отдельных составляющих ее аллюров мы были в состоянии), но сквозь толстый череп председателя эти сведения, даже переработанные до удобоваримого состояния, не проникали.

Проблемы с нашими лошадьми были не столь выраженными, если не поднимать их (то есть коней) в галоп. По-настоящему рискованной была только езда на Затоке — и закидки Вихря, и разносы Серого, и свечки Мамая не представляли угрозы для сколько-нибудь подготовленного (или «присиженного») всадника. А если лошадей работали только на шагу и рыси — это было и вовсе безопасно, и, пожалуй, даже скучновато. Мамай и Вихрь многократно привозили назад в конюшню абсолютно довольный благостный прокат, который пребывал в уверенности, что уже ездит самостоятельно на  серьезных лошадях…

Чувство Родины приходит к каждому человеку собственным путем. Можно обругать ее, болезную, попенять на странную историю, извилистую и неоднородную, как комковатое тесто, из которого зреет кособокий пирог. Можно бежать, уповая на остальной цивилизованный мир. Бежать, даже не узнав ее хорошенько! Чувству Родины в школе не научишь, как доказывает практика, потому что бодрые лозунги никогда не обратятся к душе человека напрямую…

Это присказка, сказка впереди.

Ольга седлала себе Затока, или Старого Хрыча. Тошка страдал ногами, а потому Ольга бинтовала его от запястья до самого венчика, захватывая деформированную бабку, тугими эластичными бинтами. Впрочем, какие в 95-м бинты? Человеческие, варикозные, приобретаемые в аптеках. Фирменное яркое снаряжение в России видели тогда только на случайных забугорных картинках, долго мявшихся в чемоданах энтузиастов. Бинтовать, между тем, было необходимо. В противном случае неоднократно травмированные сухожилия Затока снова растягивались или вовсе рвались, и лечить его приходилось долго и мучительно. Ноги отекали, наливались, и гнедой напряженно переступал по опилкам, покорно подставляя шею под укол.

— Вы думаете, в нашем мире нет магии? — спросила Полина Дмитриевна.

Два десятка заинтересованных детских глаз смотрели на нее.

— На самом деле она есть, и она — в каждом из нас. Волшебство витает в воздухе и заключено в человеческом помысле и поступке. Образы и мысли рождают чудеса, так как они предшествуют делам. Сейчас я это докажу. Девочки! Представьте, что на вас надето средневековое платье придворной дамы. Юбка из парчи, тугой корсет, талия затянута, плечи открыты…

Девчонки невольно выпрямились. Изменилось выражение лиц, подбородки поднялись. Каждая словно стала чуть выше и тоньше.

Мальчишки зашушукались.

Нет, нет, нет, она никогда Володю не простит.

Марина стояла на кухне и резала салат.

Так много еще предстоит наготовить — это ее первый Новый год в собственной квартире! Хорошая работа в известной корпорации дала возможность снимать жилье… и хозяйка не возражает продать потом ей эту замечательную квартиру, а банк согласен дать ипотеку. Двуш-ка, и вторая комната совсем маленькая, даже двухспальная кровать еле влезла — зато из нее потом получится отличная детская.

Но о детях временно решено
забыть.

Марина, наверное, все же слишком молода пока. Надо пожить для себя, окончательно встать на ноги на работе, расплатиться за симпатичный внедорожник, выкупить жилье, покататься по миру…

И она никогда не простит Володю.

За окном наметала сугробы белоснежная бриллиантовая вьюга, а нож споро перепрыгивал с отварной говядины на соленый, хрусткий огурчик.

Стол должен быть достойным — вечером придут родители и бабушка Клава, а потом девчонки. А вот Володя теперь не придет, и Карина с Лелей, зная о прогрохотавшей ссоре, из чувства солидарности согласились оставить своих парней в их мужских компаниях и отметить Новый год в режиме девичника. Почему бы нет.

Окончание

Начало в N№ 27

Валентин Петрович Пушко сорок лет отработал на предприятии, но такого он не видел никогда.

К стеклянному аквариуму проходной быстрым шагом шел высоченный худощавый мужик. За ним реяли, как флаг, длиннющие волосы странного оттенка — то ли рыжие, то ли русые — и драный коричневый плащ с вышитым золотым цветком.

Но не это главным образом привлекало внимание — а то, что мужик держал в руке меч, и меч этот размером был больше, чем палка турникета. Турникет он даже не перепрыгнул — перешагнул, вызвав в памяти слово «циркуль».

Валентин Петрович с тоской посмотрел на красивую грамоту «40 лет безупречной работы» за подписью генерального, и ему почудилась поверх черная надпись «Посмертно»…