Кирпич

— Кошку — нельзя. Собаку — нельзя. Хомяка — нельзя. А кого можно?

— Никого.

— Почему?

— Потому. Не маленькая уже — соображать должна.

— Что соображать?

— То!

— Раньше было нельзя, потому что маленькая.

— Не делай из матери идиотку!

— Я и не делаю.

…

— Хотя бы лягушку?

— Нет.

— Червячка?

— Нельзя.

…

— Ну пожалуйста!

— Не беси меня!

…

Катя осторожно закрыла за собой дверь и спустилась во двор.

…

Посреди двора лежал кирпич — раньше Катя его не видела.

— Ты чей? — заговорила Катя с кирпичом.

— Ничей. Бросили меня.

Кирпич был красно-рыжий, из обожженной глины, весь в сколах и выщербинах, один край сильно отбит. Катя протянула руку, кирпич пугливо сжался, попятился, глядя на Катю.

И все-таки позволил себя погладить — желание ласки одолело страх удара.

Катя расплела с головы ленту, привязала к кирпичу — получился поводок.

— Теперь ты мой. Я тебя не брошу.

Девочка пошла по двору, кирпич захромал следом.

…

— Тебя как зовут?

— Никак меня не зовут.

— Я буду звать тебя Жора.

…

— Зачем ты притащила в дом кирпич?

— Ему было плохо. Это не простой кирпич. Это Жора. Он будет жить с нами.

…

Кирпич жадно лакал молоко из блюдца. Недоверчиво скашивал назад то один, то другой глаз, не прекращая лакания. Девочка восторженными глазами смотрела на него, не веря в свое счастье.

…

— Вдруг он больной?

— Он не больной! Он хороший. Его бросили!

— Хороших не бросают.

Катя не ответила.

…

Мама запнулась о кирпич и долго, с вдохновением ругалась.

— Он хотел поиграть с тобой, — оправдывала его Катя.

Жора заполз под диван и затаился.

…

В отличие от матери, отец не замечал его вовсе, не веря в способность глины ощущать жизнь. При появлении отца Жора забирался на подоконник и тихо лежал там, рассматривая движение уставших людей, бредущих далеко внизу по земле.

…

На ночь Катя укладывала кирпич на своей подушке и, обняв его, сразу же засыпала беззаботным детским сном.

Кирпич лежал рядом и глядел на спящую Катю преданными глазами. Осторожно выбирался из-под ее руки, спускался на пол и бродил по квартире — наблюдал прекратившееся существование семейства, испытывая редкое для себя удовольствие безмятежности.

Перед рассветом он возвращался к Кате, ложился в ногах и засыпал.

…

Утром мама находила красно-рыжие следы на полу и привычно ругалась.

Она ругалась, что из-за кирпича везде пыль, и не продохнуть, и что, наверное, кирпич медленно их убивает.

…

Однажды отец проснулся ночью и увидел напротив неподвижный темный силуэт.

Он нащупал в темноте тапок и швырнул. Жора ушел в комнату Кати, и утренние красно-рыжие следы появляться перестали.

…

Жора старался не попадаться на глаза, днем он предпочитал лежать под диваном, изредка выбираясь на подоконник — посмотреть на жизнь.

…

Как-то раз отец пришел домой раньше обычного. Раздраженный. Злой.

Жора был на кухне, пил воду из миски. Проскользнуть в комнату Кати незаметно от отца он не успевал.

Отец увидел его. Жора припал к полу и ждал, поняв, что будет дальше.

— Что ты тут прикидываешься живой тварью? Кирпичи не пьют воду!

Он вдруг пнул Жору, вложив в удар давно копившуюся ненависть к поддельной жизни, и запрыгал на одной ноге. Лицо его оскалилось от боли и бешенства.

— Паскуда! Вы видели — он сломал мне палец!

— Папа, это ты его пнул.

Катя подняла Жору и, прижимая к груди, убежала к себе, заперлась.

Отец ворвался. Он выдернул кирпич из рук Кати и затряс им в воздухе.

— Это кирпич! Всего лишь кирпич. В нем нет ничего живого. Это мертвая, бесчувственная глина.

Пальцы отца впились в твердый керамический бок с нечеловеческой силой и начали крошить. Кирпич сжался в руке, чувствуя, как разрушается его тело, и, не имея сил вытерпеть боль этого разрушения, начал скрючиваться, сминаться, ища новое положение и форму своей жизни и не находя их. Он побелел от боли. Отец распахнул окно и бросил кирпич вниз.

…

Сердце Кати оторвалось и полетело в бесконечную, бездонную пропасть.

…

Катя побежала следом в эту пропасть, с каждой ступенькой исчерпывая остатки надежды, с каждым пролетом проваливаясь в страшное, неминуемое.

Большое красное пятно на треснувшем асфальте запечатлело последнее движение жизни и мгновенно наступившую за ним неподвижность. Мелкие кусочки обожженной глины лежали, разметавшись, заполнив собой все вокруг. Нашлось несколько обломков покрупнее. Катя принялась складывать их друг с другом, но они не соединялись, разваливаясь в бесформенную кучу. Тихие слезы текли по Катиному лицу, мешая видеть новый мир. Она отодвигала их руками, и лицо ее делалось красным от потеков кирпичной пыли.

…

Дворник Галактион принес старую ненужную коробку от обуви и помог собрать останки.

…

Девочка с крепко прижимаемой к груди ношей села в поезд.

Некоторые из людей замечали ее, удивлялись, что такая маленькая девочка едет одна, порывались заговорить, расспросить или даже помочь. Но подойдя и заглянув в ее глаза, поспешно уходили прочь.

 

Ветер

Тихая погода стояла уже три недели. Катсуро три недели лежал под дубом и безмятежно спал. Не беспокоимый никаким дуновением, спал и дуб. И все ветви и листья дуба тоже спали.

Один молодой листок, не выдержав тяжести бездействия, сорвался с ветки и озорно закружился в загустевшем воздухе.

Разбуженный его падением Катсуро открыл один глаз.

— Быть буре, — сказал он и открыл другой глаз.

Катсуро поднял голову, и потревоженный им воздух ухватил танцующий лист у самой земли, не дав ему упасть. Катсуро встал, и его волосы растрепал порыв ветра.

Лист унесло. Дуб взволнованно заскрипел.

Ветер крепчал — с крестьянина, работавшего неподалеку, сорвало шляпу. Кресть-янин побежал было за ней, но шляпа быстро скрылась за мельницей, что стояла на холме. Мельница расправила крылья, мечтая о полете и воображая себя необыкновенной летательной машиной, но ветер так ее скрутил, что она взмолила о пощаде.

— Я остановлю тебя, — прокричал Катсуро ветру, и огромная бочка с дождевой водой, стоявшая в соседней деревне, тут же поднялась и с силой пушечного ядра была брошена в грудь Катсуро.

Катсуро не сдвинулся с места, он стоял, подставив ветру лицо, и смеялся.

— Ты слаб, если зовешь на помощь старую бочку.

Ветер рассвирепел. Он хватал с земли и поднимал в вихре стада коров и овец, срывал крыши с домов, вытряхивал оттуда испуганных людей. Катсуро даже не покачнулся.

Огромный военный корабль с хмурыми моряками пролетел над Катсуро. Моряки кричали ему, что восхищаются храбростью его, но ветер сразу уносил их слова за вереницу гор.

Катсуро оглянулся на корабль и увидел, что ветер, как лепестки с цветка, обрывает с мельницы на холме ее парусиновые крылья — насмешливо, одно за другим, то подкидывая вверх, то с треском обрушивая о землю и волоча низом. Лишившись их, мельница сделалась похожей на человека с отрубленными руками, мечтать ей стало не о чем, и ветер смел ее, словно спичечный домик.

Монастырь с монахами пролетел над Катсуро. Монахи выглядывали из окон и говорили, что завидуют его стойкости, но ветер сразу уносил их слова за бескрайнее море.

Катсуро посмотрел вслед монахам и увидел, как его дом, в котором он родился, зашатался, беспомощно моргая глазницами окон, рассыпался и скрылся из виду. Но сам он не сдвинулся с места.

Огромный императорский дворец с золотыми фонтанами, чудесными садами и семиярусной башней пагоды пролетел над Катсуро. Сам император, увидев Катсуро, обмолвился, что преклоняется перед величием его духа. Но ветер сразу унес слова императора на другой конец земли.

Катсуро оглянулся полюбоваться семиярусной башней пагоды и увидел, что голый дуб лишился сил своих, и рвутся жилы, державшие его за землю. Тысячелетний корень лопнул, как годовалый тростник, и дуб унесся вдаль. Ветер теперь разрывал землю, на которой не осталось ничего и никого, кроме Катсуро.

— Ты слаб! — сказал ветру Катсуро, — если ломаешь других, чтобы сломить меня.

— Ты проиграешь, Катсуро, — шепнул ему на ухо ветер. — Невозможно победить того, кого нет.

И ветер вдруг исчез, стих в одно мгновение, и его вовсе не стало. Катсуро со всей силой, с которой он сопротивлялся ветру, подался вперед и упал. Поднялся и упал снова. Без ветра стоять он уже не мог и остался лежать, закрыв глаза, сокрушенный…

Вокруг не было никого, кто бы мог помочь Катсуро подняться. Даже дуб — преданный друг его — погиб.

Прошла неделя — Катсуро был недвижим.

Еще одна — кривой желудь, ухватившийся за трещину исковерканной земли, дал росток, но закрывшиеся глаза Катсуро не могли его увидеть.

Через три недели пустынная земля отозвалась едва уловимой поступью босых ног. Юная девушка, легкая, как воздух, подошла к телу Катсуро и села рядом.

— Здравствуй, Катсуро. Я так много слышала о тебе. Там, за вереницей гор, за бескрайним морем, на другом конце земли, только и разговоров о Катсуро, победившем ветер.

Катсуро приоткрыл один глаз и посмотрел на девушку. Она была мила. В глазах ее таилась невесомая неж-ность. А в длинных вьющихся волосах запутался высохший дубовый листок.

Заметив его, Катсуро открыл второй глаз…