(Отрывок из повести)

В 1960 году дядя Миша попал под «хрущёвское» сокращение армии. Ему было 44 года, и он вполне мог бы ещё служить и служить. Людям, верой и правдой служившим Отечеству по диким, необустроенным нашим гарнизонам — в песках, горах, таёжных лесах, приграничье, где только ветер, снег и скалы — порой не давали дослужить месяц-другой хотя бы до минимальной пенсии. И, наверное, в «хрущёвские» времена впервые проявилось снисходительно-пренебрежительное отношение к армии как к второстепенному «институту» государственного устройства. Такое отношение не преминуло сказаться на бытовом уровне.

Армия — победительница в самой жестокой войне в истории — постепенно становилась в глазах обывателя армией неумех, невоспитанных, необразованных, некультурных людей, которым зарплату платят «ни за что». А среди выпускников школ часто можно было услышать такой диалог:

— Ты что, в военное училище собрался?

— Ну, собрался…

— Надумал тоже… Туда идут, кому ничего не светит на гражданке.

Из жизни молодёжи уходила, выдавливалась необдуманными заявлениями и действиями «мода» быть военным, служить в армии, служить Отечеству. Исчезал ореол романтики, окутывающий военную службу.

Дяде Мише повезло — с выслугой лет у него было всё в порядке, выслужил полную пенсию. А местом жительства после увольнения в запас Александровы выбрали наш город. В Одессе родственников у тёти Розы не осталось. До получения квартиры, полных пять месяцев, они жили у нас, а Ольга училась в нашей школе. За это время мы с ней здорово подружились. По вечерам, гуляя по проспекту, я пересказывал ей «Графа Монте-Кристо», недавно мной прочитанного, бессовестно привирая, вставляя в сюжет романа самим придуманные страшные эпизоды. В этом мне позавидовал бы сам Дюма. Ольга в такие моменты прижимала ладони к щекам, останавливалась и спрашивала.

— Неужели такое может быть?

— Если написано — значит может, — авторитетно заявлял я и продолжал рассказ.

Мальчишки из нашего двора, которых я временно покинул, ждали меня на залитом катке, и, не дождавшись, начинали гонять шайбу. Когда мы с Ольгой возвращались, цедили сквозь зубы, громче всех близкий друг Мишка Псахис:

— Жених и невеста…

От Мишки я такого не ожидал, молча показывал ребятам, в какой части головы им необходимо подкрутить, и мы с независимым видом проходили мимо. Тётя Роза в разговорах с мамой часто повторяла:

— Мария, я так рада, что Ольга и Саша подружились.

Мама обнимала Розу Эммануиловну, они усаживались на диван, и у них начинались какие-то свои разговоры.

Изложение «Графа Монте-Кристо» затянулось у меня до начала весны, когда Ольга почувствовала непреодолимую тягу к кройке и шитью и стала посещать «кружок» с таким же названием. Занятия поглотили её с головой, и даже дома она занималась шитьём платьецев, сарафанчиков, конечно, для кукол.

— И для чего тебе это нужно? — спрашивал я.

— Для моей будущей профессии…

К майским праздникам Александровы переехали в новую квартиру, отпраздновали новоселье в новенькой «хрущёвке», и Ольга опять оставила мне свою бумажную коллекцию девочек в купальниках.

Теперь я стал ходить к Александровым в гости. Меня необъяснимо тянуло туда, а тётушка всегда с радостью меня принимала, и общение со мной, я чувствовал, доставляло взрослым удовольствие. Из разговора своих родителей я случайно узнал, что дядя и тётя в своё время мечтали о сыне. И я стал для них, по чувствам, ко мне питаемым, более чем племянником. И был ещё один момент, для меня очень щекотливый: моя мама! По-видимому, материнство не было её стихией, и я, вырастая, всё больше понимал, что никогда не найду на материнской груди утешения в моих детских горестях, никогда не ждал маму, готовую приласкать, расспросить, понять и объяснить…

Как-то тётушка предложила мне:

— Саша, ты вполне можешь пригласить с собой друга. Посидите у нас, попьём чая, сходите в кино. Ольга тоже имеет намерение пригласить подругу.

Предложение сделано, отказываться неудобно… Мишка Псахис на роль «кавалера» не годился — он был слишком увлечён математикой. Невозможно представить, о чём бы он говорил с Ольгой. Рискуя, я взял ответственность на себя и пригласил одноклассника Пашку Гвоздева.

Тётушкой, как приглашающей стороной, был изложен «краткий курс придворного этикета», которым я, впрочем, до этих пор никогда не пользовался по причине его полного незнания, и всё проходило отлично.

Заранее договорившись с Ольгой, в один из воскресных дней, в послеобеденный час мы звонили в квартиру Александровых. Нас ждали. Все расселись по стульям и креслам, и началось то, ради чего мы сюда пришли. Нет ничего на свете драгоценней умного, весёлого и непринуждённого человеческого общения. Оно помогает разрешить казавшиеся неразрешимыми проблемы, оно заставляет изменить сложившееся мнение о человеке, оно просто необходимо при улаживании конфликтов, и оно — как дар при знакомстве с девушкой. Тётушка готовила чай на кухне, а мы «общались»!

Пашка великолепно чувствовал себя в незнакомых компаниях. Он не умолкал ни на секунду — о чём-то расспрашивал Ольгу, не дождавшись ответа, не обижаясь, начинал рассказывать что-то смешное. Ольга улыбалась.

Я на диване разговаривал с Женей — подругой Ольги. Разговор, в общем-то, получался, но Пашка полностью овладел вниманием присутствющих. Он уже ходил по комнате, энергично жестикулируя: прикладывал руки к сердцу, отводил в сторону, изображал поклоны. Не слыша его, можно было подумать, что он рассказывает о приёме у коронованных особ, он же пересказывал своё школьное сочинение на тему: «Как я провёл лето»…

Билеты взяли на фильм, в котором мало что поняли четырнадцатилетние подростки. Американская лента «Двенадцать разгневанных мужчин». Едва дождались окончания сеанса и пошли провожать девушек. За какие-то два часа погода резко переменилась. Было уже по-осеннему холодно. Не лёгкий ветерок пускал рябь по реке, дул сырой западный ветер, заставляя нас с Пашкой ёжиться, но не добавляя смелости, чтобы обнять девушек и как-то укрыть от холодного ветра. Проводили прямиком до квартир и расстались. Всё было ясно, как шоколад. Не доросли мы ещё до того возраста, когда в сумерках выйдя из кинотеатра, можно было уединиться в беседке на территории какого-нибудь детского садика и целоваться, пока не посинеют губы, и девочкам нужно было как-то умудриться, чтобы этого не заметила мама. Поэтому наметившаяся нежная дружба наша сама отложилась до более взрослых времён. Жизнь потекла своим чередом, а мы незаметно взрослели.

* * *

Чтобы измерить разницу, своего рода «годовой прирост», отец предложил каждый день рождения становиться к «косяку» двери и на высоте макушки делать зарубку. Годы шли — и зарубки поднимались всё выше, но очень медленно. С какого-то момента стал быстро прибавлять в росте, и наш учитель физкультуры настойчиво советовал мне записаться в баскетбольную секцию. Я обещал, но с выполнением обещанного не спешил. Тогда было интереснее гонять во дворе шайбу.

Первым появлялся Валька Дешёвкин, потом Пашка Гвоздь. Увидев их из окна, я тоже выходил с клюшкой. Кричали, вызывая Мишку Псахиса — остальные сами подтянутся.

— Мишка, выходи… Мишка, выходи, погоняем…

Дешёвкин оглушал трёхпалым свистом. Мишка выглядывал из окна и жестами показывал, что не может, чтобы мы перестали орать и свистеть, и что ему попадёт, если предпочтёт на сегодня хоккей математике. Но так было не всегда, только если он получал «четыре» по этому предмету, и дома сразу же делались соответствующие «оргвыводы». Но математиком он был отличным, «четыре» по математике было для него чем-то вроде ЧП, так что в хоккей во дворе он играл почти постоянно.

Мы уже вовсю гоняли шайбу, когда мимо катка, возвращаясь из школы, проходил младший Мишкин брат — Лёва. Он останавливался и смотрел на нас орущих, расхлюстанных. Чувствовалось, что и он не прочь с часик погонять шайбу, но мы его не принимали в команду — был он ещё маловат, да и Мишка был против. Лёва серьёзно занимался шахматами, и кто бы тогда мог подумать, что в семидесятых он станет чемпионом Союза.

Мишка стоял в воротах. Хотя клюшки у нас были самодельными, броски получались довольно сильными, поэтому и игра этим вечером вышла неожиданно короткой. Мишке засветили шайбой точно между глаз. Он сказал «Ой» и начал медленно садиться на снег за воротами, а потом лёг на спину и закрыл глаза.

— Нужно «Скорую» вызывать, — заорал Дешёвкин.

— Какую «Скорую»? Положить кусок льда и всё. На ушиб всегда лёд кладут — и синяк меньше будет и не так больно — заявил Зуй.

— Какой лёд? Мозги отморозим ему, и вся помощь. Нужно «Скорую» вызывать. У меня папа врач, я кое-что соображаю в медицине.

— Миша, очнись, — ласково попросил Гвоздев.

Мишка как будто ждал этих слов. Он сел, взял пригоршню снега и приложил ко лбу, чуть повыше переносицы.

— Сильно болит, Миш?

— Болит, а «Скорую» не нужно — ответил Мишка и, не отнимая компресса ото лба, тихо побрёл домой.

На следующий день он пришёл в школу с наметившейся синевой вокруг глаз — словно оправа от очков. Как раз на Новогодние праздники.

* * *

А в другом, далёком от нашего городе, декабрь своим чередом тоже подходил к Новому году. Снегопад продолжался всю ночь, и к утру белый безмолвный городок выглядел так, словно вы смотрите на него сквозь газовую вуаль.  Струйки дыма из печных труб мирно тянулись к низкому небу, откуда сочился однообразный, словно приглушённый свет.

И сидела грустная «принцесса» у окна. Её совсем не радовал наступающий праздник — неловкость, новое тело, которое она обретала и в котором чувствуешь себя, как в новом платье, застенчивость, ну просто кошмар. Она казалась себе очень несчастной.

Перед окном красовалась голубая ель, дальше кованное из чёрного железа кружево ограды, за ней расчищенная от снега улица. По улице гордой походкой шёл юный принц.

— О, принц! Забери меня с собой далеко-далеко, где снятся только оранжевые сны!

Прекрасный принц прошёл мимо, даже не взглянув на принцессу. Она проводила его грустным взглядом…

Тонко и протяжно зазвенело. Звонок прервал сладкие грёзы… Принцесса уснула в хрустальном гробу, а Лариса вздохнула и пошла открывать дверь.

Папа и мама вернулись с работы и, как показалось, были чем-то взволнованны.

— Мама, что-то случилось?

— Всё расскажем, Лариса…

На этот раз душевное спокойствие родителей нарушило сообщение в одной из центральных газет: в областном центре недалеко от Москвы началось строительство большого полиграфического комбината. На строительство предприятия и для дальнейшей работы на комбинате приглашаются рабочие и ИТР. Приезжие в течение года обеспечиваются жильём, и это не пустые слова — союзное министерство и власти города выдают гарантийные письма. Этому можно было верить. И самое удивительное — строительство жилья для будущих работников комбината началось раньше строительства самого предприятия… Было над чем задуматься.

Квартирный вопрос испортил не только москвичей. «Задетые» этим вопросом проживали по всей стране, и Потоцкие могли считать себя одними из них. Трудно решиться на такой шаг — ехать за тысячу километров, устраивать судьбу семьи, но папа-Потоцкий работал инженером в крупной типографии, это было большим плюсом, и непростое решение было принято этим же вечером.

Перемена места жительства — это сборы и проводы, хлопоты, дороги и тревоги, и, в итоге, другая жизнь в окружении новых людей. Принцесса с заблестевшими от слёз глазами посмотрела на отца.

— «Стэнвэй» берем с собой?

— Придётся оставить, дочь. И убери, пожалуйста, слезинки с ресниц. Вот так. Хорошо.

Принцесса не случайно спросила про музыкальный инструмент. Родители Ларисы были людьми спокойными, уравновешенными. Младшую дочь, как и старшую, не баловали, но и не требовали от неё непременных пятёрок, не заставляли играть на пианино, когда собирались гости. Вообще, воспитанием дочерей не мучили, полагая, что в здоровой семье вырастет здоровый ребёнок и будет нравственным человеком.

Лариса сама изъявила желание заниматься музыкой. Занималась много, с усердием… и неожиданно охладела. Родители не увидели здесь ничего, о чём следовало бы волноваться. В этом возрасте предпочтения меняются довольно часто, но только уж очень неожиданным оказался её следующий выбор. Ларису заинтересовал мотоспорт, мотоциклы. И она с головой погрузилась в новое увлечение, никому не признаваясь, что музыка осталась с ней навсегда. Просто нужно попробовать всё. Лариса мечтала в шестнадцать лет получить права на вождение мотоцикла и участвовать в соревнованиях.

И вот возможный переезд нарушил все планы. Что там будет на новом месте? Лариска приоткрыла крышку, пробежала пальцами по клавишам, с шумом захлопнула, сделала три шага, вернулась, устроилась поудобнее и, один за другим, исполнила три коротких этюда Шопена. Слезинки, блестевшие в уголках глаз, всё никак не высыхавшие, пропали…

Продолжение следует

Виктор Булычёв