В редакцию позвонила женщина. Представилась Елизаветой Ивановной и пригласила нас в гости.

— Мне 89 лет, я помню то, что уже почти никто не сможет вам рассказать. Во время оккупации я жила в деревне Толстиково.

Признаюсь честно, что это редакционное задание очень взволновало меня. Общение с людьми военного поколения — всегда удивительный опыт, необыкновенная энергетика, заряд оптимизма и веры в лучшее, урок стойкости и умения любить людей и саму жизнь, которая, увы, далеко не всегда приносит лишь радость.

Встреча с Елизаветой Ивановной Елизарьевой полностью оправдала мои ожидания. Спокойная, добрая, очень вежливая, с чистой и открытой душой. К сожалению, говорить нам пришлось о самых тяжелых годах ее жизни, тревожить самые страшные и печальные воспоминания, заставляющие мою собеседницу слишком часто вытирать непрошенные слезы. Поэтому заранее прошу прощения за обилие многоточий, так как не хватает слов, чтобы выразить боль, ужас или возмущение бесчеловечной сутью войны.

Лиза Яковлева была младшей в семье. Старший брат, офицер — на фронте. А отец, мама, братья и сноха с годовалым ребенком жили в большом доме (который, кстати, цел и поныне).

В деревню немцы пришли пасмурным и дождливым вечером 14 октября, очень тихо, без боя. Фашисты просто появились и начали отбирать птицу, скот, хлеб, хозяйничать в домах.

— Кричат: «Матка, гуси!» — значит, надо отдавать. Нашли зарытое заранее зерно и мед со своей пасеки. Скот резали, пекарню свою открыли. А мы уж — как придется. Но из домов не выгоняли, особенно не обижали и не притесняли поначалу, — вспоминает Елизавета Ивановна.

А в феврале 1942 года вдруг начали рваться снаряды, а в лесу за деревней разгорелся настоящий бой.

Как только начинался обстрел, Яковлевы всей семьей бежали прятаться в землянку. В ней было очень темно — не поймешь, день или ночь. Из-за этого очень плакал малыш. Чтобы его успокоить, Лиза брала с собой керосиновую лампу, которая и спасла ей жизнь. На третий день, заслышав взрывы, они с мамой первые выбежали из дома. Левой рукой девочка прижимала к груди лампу. А дальше все было как в страшном сне — немец, бегущий по двору, автоматная очередь. Одна пуля попала маме в плечо, а вторая — в лампу, превратив ее в кусок сплющенного металла, а детскую ручку — в кровавое месиво…

Они с мамой в ужасе бросились обратно в дом. Оставался только один выход — спрятаться в подполе. Там, в кромешной тьме, искалеченную руку перевязали грязной нательной рубашкой и платками с головы. О том, что мог чувствовать перепуганный раненный ребенок, ползая от боли по полу погреба, даже подумать страшно…

— Сидим, — вспоминает Елизавета Ивановна, — а бой идет уже на улице, у самого дома. И вдруг слышим, как наши кричат «За Родину!» — и стрельба, взрывы вокруг. А через какое-то время — тишина. Решили вылезти из подпола. Открыли люк, видим — в комнате полно немцев. Злые, орут на нас, как на собак — «Ком, ком!». Вытолкали на улицу, а там стоят все односельчане. Погнали нас на край деревни и заперли в конюшне.

Там жители деревни Толстиково провели почти сутки. Ждали смерти, надеялись на жизнь. Внутри стонали раненые, дети плакали без еды и воды, а снаружи караулили немецкие автоматчики.

К вечеру всех вывели и погнали по заснеженным полям, по бездорожью в Ржев. А снега в том феврале выпало чуть ли не по пояс. Ослабевших или упавших просто пристреливали. Ночью добрались до города. Пригнали к двухэтажному зданию рядом с банком, загнали всех в какое-то помещение, в котором измученные и обессилевшие люди простояли до утра. Было так тесно, что и сесть было нельзя.

— Ребенок брата плачет, моя рука распухла до невероятных размеров. Отец набрался смелости и вышел. А у дверей — никакой охраны. Люди начали уходить кто куда. Отец вспомнил, что неподалеку живут его знакомые и пошел просить о приюте. Когда они узнали, какая беда обрушилась на нас, в помощи и крове не отказали, — с благодарностью вспоминает Елизавета Ивановна.

Удивительно, какие детали сохранились в детской памяти — льняная лепешка, медный таз, в котором отмачивали присохшие к ране тряпки, да еще нечеловеческая боль… Хозяйка работала в немецком госпитале — мыла полы. Она смогла оказать первую помощь, а на следующий день договорилась с врачом, чтобы он осмотрел руку Лизы. Но бедная девочка была так напугана, что категорически отказалась идти к немцу лечиться. Об этом она, конечно, очень пожалела впоследствии — возможно, какие-то пальцы, кроме большого и изломанного указательного удалось бы спасти… Ведь все лечение заключалось лишь в перевязках и промывании горячей водой.

Сноха решила пойти в деревню раздобыть хоть какой-то еды, а на дороге люди делили убитую лошадь. Отрезали и ей кусок. Этой похлебкой и питались. Ржев уже тогда бомбили, но пока еще не очень сильно.

Так они прожили больше недели. А потом жителям разрешили вернуться в Толстиково. Родной дом стоял, но в нем не было ни окон, ни пола. Немцы все разобрали для строительства блиндажей и землянок. Отец кое-что подколотил, окна заложили соломой. Стали жить дальше. Начиналась весна, земля подтаяла. Собирали в полях мороженную картошку, клали ее на железную лежанку и пекли. А потом полезла зелень — ели все, что росло, пекли лепешки.

Немцев в деревне было немного. А вот убитых русских солдат вокруг лежало — не сосчитать… Лизе тогда казалось — тысячи. Вернувшимся жителям велели собирать трупы. Погибших грузили в сани, тащили к любой яме от бомбы или снаряда и туда скидывали. Больше всего захоронили во рве около леса, в котором силос для скота заготавливали. Но самое главное — строго-настрого было приказано собирать у всех погибших солдатские медальоны и отдавать полицаю. Куда он их потом дел, никто не знал.

— И все эти люди стали без вести пропавшими. Их тогда не дождались дома, ничего не узнали об их судьбе, а кого-то, может быть, и до сих пор ищут, — сокрушается Елизавета Ивановна.

Она очень переживала, когда прочитала, что поисковики близ Толстиково смогли поднять из земли только 17 бойцов. По ее словам, там огромные братские могилы, тысячи захороненных. В окрестных лесах еще очень долго находили погибших солдат, некоторые были с оружием. Елизавета Ивановна считает, что отрезанные от своих, они так и не смогли дождаться помощи (речь идет о бойцах окруженной 29-й армии — авт.)

До светлого дня освобождения было еще много тяжелых дней и горестных потерь. Всей семьей переболели тифом, умер ослабевший отец, подорвался на мине братишка. Выживали, как могли. Дети вязали и носили немцам в Ржев веники для бани в обмен на хлеб, побирались. Немцы разные были. Одни хлебца дадут, а другие прогонят: «Русский самолет бум-бум хлеб».

Над деревней постоянно летали самолеты, Ржев бомбили. Было понятно, что наши войска где-то близко. Один раз ребята встретили в лесу русского разведчика в плащ-палатке. Он их расспрашивал — где немцы, в каких деревнях стоят, сколько их. Очень страшно было, что солдата сейчас увидят и убьют, но он благополучно скрылся.

Немцы из Толстиково ушли так же тихо, как и пришли, без боя.

И наступил этот долгожданный день — 3 марта 1943 года, когда от железной дороги вдруг показались лыжники, одетые в белые маскхалаты. Наши!!! Сколько было криков счастья, слез радости… Наши!

Конечно, лишения, голод и трудности на этом не закончились. Много всего еще пришлось пережить моей героине. История ее жизни достойна книги, слава Богу, со счастливым концом.

Скажу только, что после войны волею судьбы оказалась она во Владивостоке, где окончила школу. Очень стеснялась своего увечья. А на танцы-то хотелось… Вот и приматывали с подружкой покалеченную руку к дощечке — как будто перелом. Но влюбившемуся в нее герою-фронтовику Лиза свою горькую тайну открыла.

— Говорю ему, мол, я инвалид, зачем я тебе? А он сразу предложение сделал. И поклялся, что всегда будет любить и беречь. Слово свое сдержал. Во Владивостоке родила ему двух дочек. Хорошо жили. Но однажды в журнале «Крестьянка» увидела фотографию домика в Хорошево, где Сталин останавливался. И все — хочу домой, и точка! Собрались и приехали. А на дворе 59-й год, деревни пустеть стали — все уже по городам разъезжаются. Ну и мы в Ржев. На работу устроились, быстро участок получили под строительство. Муж Сергей своими руками дом построил, еще дочь родилась. Хорошо прожили. Сейчас у меня уже три внука, внучка, две правнучки. Вот так и жизнь прошла.

Р.S. Я от души благодарю Елизавету Ивановну за разговор, за ее большое сердце, способное простить и не держать зла на тех, кто отнял у нее детство, придя на ее землю с оружием. Ведь и муж ее ездил в Германию с делегацией ветеранов, и сама Елизавета Ивановна не отказалась встретиться с немецкими журналистами в своем доме.

Но, как писал Борис Пастернак в стихотворении «Страшная сказка»

«Настанет новый,

лучший век.

Исчезнут очевидцы.

Мученья маленьких калек

Не смогут позабыться»

Мы должны помнить, мы не можем забыть. Не имеем права.

Ольга ДАБУЛЬ