Продолжение.

Начало в N№N№ 25-29

ИСПЫТАНИЕ ТЕРПЕНИЕМ

Бурашево.
29 января 1987 года.

… В семь утра меня разбудили. Состояние после принятия лекарственных препаратов полупьяное. Меня качало из стороны в сторону. Передвигался по стенке.

— Попытайтесь прямо с утра прорваться на прием к завотделением. Он уже здесь, — посоветовал мне санитар, помогая собрать постель.

Постучался в кабинет главврача.

— Вы Шаповал?

Я кивнул головой. Врач пригласил меня сесть. Предложил глоток воды. Во рту было сухо. Я не мог говорить. Не дожидаясь вопросов, рассказал, как оказался в их учреждении. Я не просил выписать, знал — это невозможно. Сорок пять суток на этом «курорте» мне обеспечено.

— Что же вы, батенька, сделали «доброжелателям» хорошего, что они упекли вас к нам? К нам вас не надо б было, — резюмировал доктор. — Обещаю разобраться. В этом отделении не оставим. Собирайте пока ваш «багаж» и ожидайте.

Я вышел от врача. Решил привести себя в порядок. За двое суток зарос щетиной, стал похож на бомжа. Взял в тумбочке электробритву. Посмотрелся в зеркало… Неужели это я?! Лицо было не мое, чужое. В одну ночь виски стали седыми. В коридоре нашел розетку. Только и успел несколько раз коснуться бритвой лица, как ее тут же выхватили из рук. Желающих побриться оказалось много, образовалась очередь. Бритву выхватывали друг у друга. И вдруг за спиной слышу голос санитара:

— Шаповал, с вещами на выход!

Чуть ли не вместе с розеткой вырвал бритву. В считанные секунды собрался. Улицу прошли быстро. Я не вдыхал, а как воду, жадно глотал морозный воздух. Здание нового кирпичного корпуса соединялось галереей с административным зданием больницы. По ступенькам поднялись на второй этаж и оказались в просторном, светлом, с большими окнами коридоре. На полу совсем новенький линолеум, пахнущий свежим клеем. Здесь свежо, уютно. На окнах решетки, но форточки приоткрыты, совсем, как в обычной больнице.

Меня определили в наблюдательную палату. Здесь постоянно находится санитар. На каждого больного он ведет дневник наблюдения. Отмечает агрессивные наклонности, все поведение за сутки. От завтрака я отказался. Завалился спать. На меня стали действовать ранее принятые снотворные препараты. На душе стало легче. Чувствовалась моральная и физическая усталость, накопившаяся за последние сутки. Проспал три часа. Немного отошел после перенесенного стресса. Санитар мило улыбается:

— Николай Иванович, пойдемте на прием к врачу, — говорит он.

Познакомились. Врач Геннадий Борисович — Богом отмеченный психиатр, интересный собеседник. Оказывается, он в молодости тоже увлекался журналистикой. И даже написал какую-то повесть. Не окончив беседы, он тут же распорядился перенести мою постель и вещи из наблюдательной палаты в палату выздоравливающих. На этом мы с Геннадием Борисовичем расстались. (Но, как потом оказалось, ненадолго…). Он оставил у себя мою книгу «Люди долга и отваги», которую я из дома прихватил с собою в госпиталь.

— Посмотрю, почитаю ваш материал, — сказал доктор, пряча книгу в стол. — Впервые от общения с больным испытываю не только профессиональное любопытство, но и интерес с чисто познавательной точки зрения… Да, чуть было не забыл. Мы тут договорились по телефону с вашим знакомым Станиславом Михайловичем о том, что будем ходатайствовать о переводе вас в санаторное отделение. Хотя оно на немного отличается от нашего…

Я поблагодарил Геннадия Борисовича за такое приятно неожиданное участие в моей судьбе (не догадываясь об ожидавшем меня еще одном испытании, не без его участия организованном).

… Меня поместили в палату на десять человек. Ее обитателями были вполне адекватные люди.

Эх, судьбы людские! Живешь, не тужишь и не подозреваешь, что в это же время кому-то плохо. Не знаешь, что тебя самого ожидает в конце дня, завтра или через неделю? Вот и здесь бывшие вершители чьих-то судеб: тот, кто был выше, подмял их под себя. Каждый из этих новых моих «однополчан» оказался здесь не по своей воле и не из-за болезни, а в результате непредвиденных ситуаций. По чьей-то прихоти. Их пути сошлись и переплелись в этой палате, в главном областном «Гулаге для психов».

Большинство из моих однопалатников не были больными. Их преднамеренно сюда поместили, сфабриковав документы о невменяемости. Иные занимали престижные должности в государственных структурах, на заводах, фабриках, активно участвовали в общественной жизни. И оказались на этом «дне» в результате поддерживаемой государством политики убирать со своего пути к карьере тех, кто перспективнее тебя.

А они и здесь живут. И отсюда продолжают бороться, ищут правду: пишут в инстанции, добиваясь законного вмешательства в их судьбы. Предлагают снять с себя маски, очки, искажающие действительность, взглянуть на окружающий мир чистыми, непорочными глазами.

Почти все они — бывшие начальники директора, ученые, врачи, художники, писатели, актеры, военные, знахари… Все, кто когда-то кому-то чем-то не угодил, не умаслил взяткой, не то и не там сказал.

В нашей палате образовалась целая «партийная» организация. Есть и уже бывший секретарь райкома партии, представитель питерских рабочих. Молчун. Но, когда после употребления порции тайно сваренного чефира разговорится, мечтает свести счеты с городскими работниками партии в Смольном. Рядом с его кроватью — койка бывшего священника. Судьба распорядилась так, что эти два непримиримых идеологических противника оказались в одном положении. Психушка уравняла их.

Наблюдаю неплохую их совместимость. Спорят. Делятся провизией. В дискуссиях священник не уступает коммунисту. А тот все чаще интересуется содержанием Библии.

Рядом со мною на соседней койке корпит над задачами доктор математических наук, автор школьного учебника, профессор Ленинградского высшего учебного заведения. Говорит: попал сюда потому, что шибко умный.

— Нет, дорогой Николай Иванович, — сказал он, размышляя над моей историей «болезни», — не случайно вас в четвертое отделение поместили. Не случайно… Ой, кому-то вы, голубчик, насолили. Писак не любят в нынешнем обществе…

Бурашево.
1-е февраля 1987 года.

…Встал отдохнувшим. Впервые попытался отведать больничный завтрак. Силком затолкнул в рот несколько ложек мутной, с мелкими кусочками рыбы, жидкости. Больше нажимал на хлеб, запивая неприятным на вкус, с запахом касторки киселем. К столу подошла медсестра с подносом, заставленным мензурками. Все они наполнены таблетками. Я попросил высыпать их мне в ладонь. Высыпала. Быстро сосчитал. Шестнадцать штук!

— Вы не ошиблись? — спрашиваю сестру. — Все это за один раз одному мне?!

— Вам. Видите, на мензурке ваша фамилия.

— Если я их все съем, то из моего желудка решето будет…

— Высыпайте в рот! — командует требовательным голосом медработник.

С усилием выполняю то, что она говорит. Проглатываю, запивая водой.

— Откройте рот!

Открываю. Обшарила все уголки во рту, под языком. Таблеток не осталось. Только после этого получаю разрешение удалиться в палату. Еле успеваю добежать до кровати. Только бы не промазать, падаю, не раздеваясь, и тут же отключаюсь…

Сколько находился в отключке, определить не могу, но через какое-то время меня пытаются поднять… Не пойму, чего от меня хотят, что им нужно? Сидеть могу только тогда, когда меня держат. Пытаюсь открыть глаза, нет сил это сделать. Они будто слиплись, веки не открываются.

Чувствую, меня взяли и куда-то потащили. Пытаюсь сообразить, что происходит? По отрывкам с трудом улавливаемых фраз догадываюсь: меня в таком виде хотят показать врачу «санаторного» отделения. Заволокли в кабинет. Глаза у меня открылись, но я ничего ими не вижу. Все, как в тумане. Слышу чьи-то голоса… Меня усадили на стул, сзади кто-то придерживает. Тело настолько расслаблено, что не могу на плечах удержать собственной головы. Меня качает из стороны в сторону. Временами проваливается память. Кто-то называет меня по имени и отчеству. Кто? Гляжу на человека, но лица не вижу, а голос знакомый (потом узнал. Это был мой знакомый врач-рентгенолог Зобенко). Мне задают вопросы. Отвечать не могу. Язык не слушается, проваливается.

Не добившись от меня внятного ответа, силком заталкивают в рот еще одну таблетку. Вливают воду. И тут же на меня обрушивается серия вопросов, на которые требуют мгновенного ответа. Лишь запомнились: «Что думаешь делать с собою?..», «Ты намерен жизнь покончить самоубийством?..», «У тебя дома есть оружие?..».

Эти вопросы и другие, которые я так и не смог вспомнить, мне задавали, видимо, для того, чтобы выяснить мои намерения. Потом, недели две спустя, я случайно узнал, что в моей «истории болезни» имелась запись, что я хочу застрелиться из служебного оружия. Кому-то очень хотелось, чтобы именно так и произошло. Не получилось. Решили сломать в психушке.

Ответил я на вопросы под наркотическим воздействием или нет, не знаю. Но то, что этот «детектор лжи» подействовал на мою психику и здоровье — это точно. До этого «эксперимента» я обладал исключительной памятью. Позже случались провалы в ней. Те шестнадцать таблеток, которые принимал в течение месяца, отразились на почках и печени. В основном это были ныне запрещенные к продаже в аптеках наркотики.

Медицинская сестра, которая с первого дня относилась ко мне хорошо, рассказывала, что во время этой «провокации» я все время просил у всех прощения. Потом мне сделалось плохо. Я потерял сознание. Из кабинета главврача меня унесли на носилках… Когда в палате пришел в себя, руки и ноги были привязаны к кровати. На постели сидел врач Геннадий Борисович. Висела введенная в вену капельница. Врач держал меня за руку, следил за пульсом. Потом от коллег по палате узнал, что от психотропных таблеток мое сердце стало давать сбои. А в душе осталось ощущение подавленности, беззащитности от медицинского беспредела, от осознания того, что человек не хозяин своего здоровья. Ты не принадлежишь себе. Хотят — унизят, надругаются, сделают зомбированного клоуна.

— Зачем вы меня в таком виде представили врачу санаторного отделения? Чтобы он от меня отказался? — спросил я у Геннадия Борисовича.

— Не надо расстраиваться, Николай Иванович. Вопрос решен. Вы ему даже очень понравились. Он вас берет к себе.

«Еще пара таких экспериментов, и никто не узнает, где могилка моя», — подумал я.

Доктор снял вязки с рук и ног. Нащупал пульс, сосчитал…

— Не волнуйтесь. За вами присмотрит медсестра. Выздоравливайте.

И ушел.

Продолжение следует

Николай ШАПОВАЛ