ПРОДОЛЖЕНИЕ.
НАЧАЛО В №№ 25-30
В «САНАТОРНОМ» ОТДЕЛЕНИИ
Бурашево.
2-6 февраля 1987 года.
Утром в палату зашел Геннадий Борисович.
— К вам пришли на свидание, — сказал он. Я вышел в коридор и оказался в объятиях Станислава Михайловича Зобенко.
— Когда звал в гости, не приехал, а сюда без приглашения надумал.
— Извини, что не предупредил, — попытался я пошутить. — Пузырек не прихватил к встрече, торопился. Однако сбылось мое «пророчество», что «встретимся в Бурашево».
— Ладно, Иваныч, с кем не бывает, — сказал он. — От психушки, как от тюрьмы, никто не застрахован. Разрулим. Был бы ты гражданским, сегодня уехал бы в Ржев. А так придется задержаться. Пройдешь полное обследование. Отдохни от милицейских забот сорок пять суток.
Станислав Михайлович повел к себе. Зашли в кабинет. У него их два: один — парткомовский, другой — служебный. Посидели, поговорили. Вспомнили совместный отдых в ржевском пансионате. Зазвонил телефон. Станислав Михайлович взял трубку: «Да!.. У меня… Говорим… Есть что вспомнить, есть… Ну вот и хорошо… Ручаюсь… Спасибо!» И, обращаясь ко мне:
— Идем, сделаю снимок головы, и тебя отведут в так называемое «санаторное» отделение. Главный согласился. Мы будем видеться чаще. Хотя, там ничем не лучше, чем здесь. Ну, раз хочешь…
После рентгена в коридоре нас встретил Геннадий Борисович. В руках у него был мой портфель.
— Жаль мне отпускать такого пациента. Прочитал ваш очерк в книге. Неплохо. Как вам удалось опубликоваться в двухтомнике с такими мэтрами русской литературы, как Юлиан Семенов, Юрий Проханов, братья Вайнеры, Виль Липатов? В этом же сборнике стихи Маяковского, Роберта Рождественского, Михаила Матусовского…
— А вы не обратили внимание на тираж книги? Двести тысяч! — вмешался в разговор Станислав Михайлович.
— Оставайтесь у меня, Николай Иванович. Разрешу вам свободный выход на прогулки. У вас будет свой ключ от двери, — предложил мне доктор.
— Вы добры ко мне, но я не могу у вас оставаться. Мне больно видеть ваших больных. Порой мне кажется, что скоро и сам буду им подражать.
Пожав друг другу руки, мы с Геннадием Борисовичем расстались.
«Санаторное» отделение, действительно, мало чем отличалось от того отделения, где я был. Оно находилось в старом корпусе, здание которого было построено еще при Михаиле Павловиче Литвинове, чье имя присвоено в 1924 году тогда еще называвшемуся «Дому для умалишенных».
Я, как журналист, находясь в вышеназванном учреждении, не мог не поинтересоваться его историей. Ведь Бурашевская психиатрическая больница имела статус Союзной. И возникла она не на пустом месте и не по желанию Тверской губернской земской управы. Решение было принято свыше. Дом для умалишенных в числе всех учреждений Приказа общественного призрения в ведение тверского земства поступил еще в 1867 году и уже при приеме этого богоугодного заведения оказалось, что больным там тесно. Первая больница находилась в Твери. Позже, в 1873 году, душевнобольные были перевезены в более просторное здание в Заволжье, но вскоре и оно оказалось тесным.
В 1879 году, в декабре губернское земское собрание принимает проект об устройстве колонии для умалишенных, потому как число больных увеличивалось за счет соседних губерний. В 1881 году Управа Тверского земства командировала А.Б. Врасского и приглашенного из Петербурга врача-психиатра М.П. Литвинова за границу.

М.П.Литвинов, 1918 г., психиатр

Михаил Петрович Литвинов приходит к выводу, что из всех типов лечебниц, которые он увидел за границей, для России наиболее приемлемой является больница с колонией, внутренняя жизнь которой должна быть подчинена исключительно врачебному руководству. Категория лиц, страдающих психическим заболеванием, ограничена перечнем: склонных к нападению на других, уничтожающих вещи, больных с параличами и судорогами, требующих строгого и непрерывного наблюдения, опасных для окружающих, склонных к самоубийству. (Я тогда подумал: а к какой же из этих категорий принадлежу я, за что 45 суток меня будут травить психотропными таблетками?).
К октябрю 1884 года основные постройки колонии в Бурашево были завершены. 14 октября их освятили и начали перевоз больных из Твери. Перевоз больничных вещей был произведен на 149-ти подводах. Туда же на постоянное место жительства переселился из Твери и главный врач нового учреждения М.П. Литвинов.
В 1895 году в Бурашево уже содержалось 640 больных. Литвинов просит дополнительных средств на содержание медицинского комплекса и зарплату сотрудникам.
Доктор Михаил Павлович Литвинов, оставив работу в Бурашево, продолжал заниматься наукой. В 1902 году ему присваивается научная степень доктора медицины.
В 1924 году в честь
40-летия учреждения колонии в Бурашево, больница для душевнобольных стала носить имя ее создателя — Михаила Павловича Литвинова.
…На новом месте не сплю вторую ночь. И таблетки не помогают. К нам в палату вместо военнослужащего, которого забрали под подписку родственники, поселили Сергея. Высокий, худенький, в очках молодой человек. В «санаторном» отделении он «свой», уже побывал здесь и вот вновь попал. Может быть, судя по его поведению, ему и надо здесь быть. Медперсонал называет его по имени и отчеству, а для нас он Сережа. По профессии — врач-терапевт. Заканчивает ординатуру. Страдает неустойчивостью, чрезмерной подвижностью. Очень боится темноты. Как только выключаем свет, он моментально просыпается и пулей выскакивает из палаты, орет не своим голосом. Что ждет его впереди? Как он сможет реализовать себя как врач? Иногда, глядя на него, становится больно и страшно.
Больше двух недель семья не знает, где я нахожусь. Уезжая в Калинин, обещал позвонить из госпиталя, а оказался здесь. Отсюда не звонят. Написал письмо, попросил медсестру опустить в почтовый ящик.
— Письма писать вам можно будет после 10 дней пребывания в отделении, — сказала она. — Дадите врачу, он прочитает, а когда вам разрешат свободный выход на улицу, сами и отправите.
Письмо домой я все же отправил. К больному по палате приехали родственники. Им я и сунул незаметно письмо в сумку, попросил опустить в почтовый ящик в Калинине.
Часто задаю себе вопрос: если бы у меня в Бурашево не оказалось знакомого, что было бы со мною?.. Говорят: безысходность положения — это или продолжение жизни, или конец. Третьего не дано…
Бурашево.
12 февраля 1987 года
Шестнадцатый день в психушке, а мне только разрешили выходить на улицу. В моем распоряжении два часа. Есть время обойти поселок, улицы, разглядеть корпуса. Благословенна природа вокруг Бурашево! Какие хвойные леса! Еловые рощи! Загляденье. Эти места созданы для отдыха, а не для психбольницы.
В глаза бросаются корпуса — высокое административное здание, наше санаторное, туберкулезное одноэтажное отделение. Здания для содержания особо социально-опасных лиц, находящихся под следствием убийц… За ними — ДОСы семей военнослужащих. В поселке расположен ухоженный военный городок. С приличным военторговским магазином, где я приобрел небольшой по формату, но объемный ежедневник, в котором и веду эти записи.
Бурашево.
20 февраля 1987 года
Обычное, по-весеннему солнечное утро. Подхожу к окну. С улицы слышатся звуки похоронного марша. В сосновый погост отправляли очередного покойника. Отмучился, бедняга. За гробом идут приехавшие на погребение родственники, медперсонал. Похороны показные: администрация Бурашевской больницы умеет их устраивать. Особенно, если умерший родственник влиятельного чинуши. Иногда гробик тащат на погост сами больные на саночках, как бурлаки. Завалят могилку мерзлой земелькой, тут же помянут, зачерпнув снежку в ладонь. Так здесь хоронят «отказников», которые и родственников своих не помнят, и родственники ни разу не вспомнили о них. Умирают здесь часто. В течение недели не раз приходится видеть, как утром завернутые в простыни тела на саночках везут в морг те, кто еще ходит на своих ногах.
С 9 до 11 часов трудотерапия: в столовую приносят заготовки картона, образцы, сидим и чертим по ним заостренными палочками, по начерченным линиям, загибаем, делаем разрезы. Если сложить по линиям загиба, получается коробочка для аптечных лекарственных трав. Так я освоил новую профессию. Доход больницы очевидный. За два часа трудотерапии я наловчился делать от 500 до 1000 коробочек. Так что, не зря мы едим здесь хлебушек…
Бурашево.
8 марта 1987 года
Во время завтрака в столовую зашел главврач отделения. Поздравил с праздником всех женщин (в санаторном отделении мужчины и женщины вместе). Прослезились все: и женщины, и мужчины. Простите нас, наши милые жены, матери, сестры, дети, друзья! Мы помним о вас и здесь. А вы о нас?..
— Сколько живут белые лебеди? — задумчиво спросил Володя из Спирова.
— Не знаю, — сказал я.
Володю привезла в Бурашево «скорая» прямо со свадьбы. Медовую ночь он провел в психушке. Что случилось с ним в этот день, он никому не рассказал. Но мне как-то обмолвился: шея его невесты напоминала шею белого лебедя. Наверное, в этот праздничный день он вспомнил о своей лебедушке, только вот она ни разу так и не приехала на свидание.
В десять часов женщины устроили чаепитие. В столовой заиграл магнитофон, его сменил баян. На нем играла очень обаятельная пациентка, любимица «публики». Загадочная история ее болезни…
От мужского пола санаторного отделения я поздравил женщин с праздником и каждой вручил по поздравительной открытке и лотерейному билету с пожеланиями выигрыша. Они радовались, как дети. В этот день женщины были нарядными, красивыми и, казалось, от такого нашего внимания чуть счастливыми.
После обеда меня пригласил к себе в кабинет лечащий врач Владимир Борисович Куракин. Закладывая в пишущую машинку лист бумаги, спросил:
— Вас когда выписать?
— Мне теперь торопиться некуда и незачем. Клеймо «бурашевского» будет меня преследовать всю мою оставшуюся жизнь. По прибытию в Ржев меня немедленно уволят из органов в отставку и без пенсии, не так ли?
Я смотрел врачу прямо в глаза. Ждал ответа. Он продолжал печатать.
— Выпишу пятнадцатого марта, не возражаете?
— Нет.
Я толкнул дверь, хотел выйти, но врач жестом остановил, не отрывая взгляда от машинки, сказал:
— То, что вы пишете по ночам, когда будете уезжать, оставьте мне на память.
— Не думал, что и в дурдоме есть стукачи, — сказал я ему. — Я все отдал жене, когда она приезжала. Там нет ничего криминального, а о вас тем более…
— А если мы вас задержим, пока жена не привезет ваши мемуары?
— Это ваши проблемы, доктор, — ответил я. — Мне теперь торопиться некуда. Если я вам симпатичен, оставьте еще на сорок пять суток. Мне у вас хорошо.
Я ожидал резонанса в виде перевода в ржевское отделение. Обошлось…
P.S. Из органов я действительно был уволен. Правда, не сразу. Дали доработать до выслуги лет. Каждый день ходил в горотдел отмечался. И так полгода… Потом уволили с минимальной пенсией.
Продолжение
в следующем номере
Николай ШАПОВАЛ