Мои старики про войну говорили неохотно, проговариваясь в сердцах, посмотрев патриотический фильм по телевизору или прочитав очередной опус в газетах.

Я выросла в Ржеве. А все ржевские немного другие. И дело даже не в том, что у нас до сих пор часть лесов так и стоят неразминированные, подрываются на противопехотках грибники, а на даче запросто можно увидеть гильзу от артиллерийского снаряда военных лет в качестве вазы для гладиолусов, копилки и даже емкости для болтов и гаек.

Ржевская земля держит до сих пор тайны и сведения, о которых не хотели и не хотят трезвонить в победные трубы ни советское руководство, ни российское. Уж очень неприятный и дурнопахнущий получится портрет. О точном количестве погибших в Ржевской битве, или, как ее называют немецкие источники, «Ржевской Мясорубке», сознательно искажаются сведения с 5 августа 1943 года, когда Сталин приехал в Ржев и увидел выжженную землю и Волгу, которая за 3 года бомбежек даже изменила свое русло. «Не может в этом городке погибнуть больше людей, чем в городе великого Сталина», заключили военные мужи, и с той самой поры достоверные сведения о потерях мы знаем только из документов Вермахта. А они гласят, что погибших только со стороны немцев — около 850 тысяч человек, и по предварительным выкладкам немецкой разведки, русских погибло не менее 1 млн. 200 тысяч человек без учета раненых и умерших в госпиталях.

Хочу вспомнить о партизанских отрядах. Так уж получилось, что с октября 41-го и до марта 43-го года в ржевских лесах находились и регулярные войска Красной Армии, и партизанские отряды, и регулярные войска СС, и Армии Центр Вермахта. Все они активно вели боевые действия. При этом на этих же территориях проживали местные жители, которые не были эвакуированы. Никто даже представить не мог, что немцы дойдут до Калинина уже к октябрю. Вы ни в одном кино не увидите, что в Калининской области эвакуацию населения даже не успели запланировать: сначала пытались справиться с потоком бегущих с Белоруссии, следом накатилась волна из Смоленской области, а к сентябрю уже вовсю эвакуировали Москву. До Калинина никому не было дела. Парторганы самостоятельно вывозили только свои семьи, архивы. К сентябрю документы уже просто жгли, вывозить было уже не на чем, так как Жуков уже минировал и подрывал все мосты через Волгу и Вазузу.

Кто был на верхней Волге, знает: вброд с детьми Волгу не перейти, вода очень опасная. Те, кто жили на восточном берегу Волги, уходили сами, как могли. Жители западного берега Волги после подрыва мостов остались на произвол судьбы. Большая часть людей с восточного берега была переброшена для рытья противотанковых рвов, блиндажей и укрытий на западный берег…

Если вы считаете, что партизанские отряды появлялись сами собой, что сознательные граждане, не успевшие добровольцами уйти на фронт, обеленные сединами ветераны первой мировой и гражданской, отважные врачи, топографы, радисты, минеры, автоматчики сами организовывались в лесах в военные формирования, то это сказки венского леса. Партизанскими отрядами всегда руководили специально обученные для ведения боя в тылу врага военные специалисты, у них были в ведении разведроты, радисты, младший и средний медицинский персонал. Они направлялись в оккупированные зоны и уже там принимали в свои ряды местных жителей. А это означало, что даже если вы семи пядей во лбу по военной тактике и стратегии, знаете с закрытыми глазами все леса и болота, можете сами организовать свой отряд и бить врага — без согласования с парторгами и штабом, вам это делать не позволят, а если начнете проявлять хоть какую-то инициативу, то расстреляют за саботаж без вынесения приговора. Такое «умелое» руководство утопило в ржевских болотах большую часть 33-й Армии, привело к гибели генерала Ефремова.

У местных жителей было два пути — либо сотрудничать с немцами, либо с партизанами. Семьи нужно кормить. И если в 41-м году еще можно было как-то протянуть до весны (летом и осенью все успели запасти провиант и даже припрятать в лесных схронах), то к зиме 42-го уже ни скотины, ни запасов не было. За грибами ходить было опасно: леса минировали, причем, все — немцы — от советов, партизаны — от немцев. Поля не сеялись, так как бои были постоянно и непрерывно. И даже зверей в лесах не было — живность вся ушла на восток еще осенью 41-го. Бабушка рассказывала, лоси шли просто напролом, напуганные бомбежками настолько, что в страхе затаптывали молодняк. Такое поведение вообще не свойственно этим животным, но война калечила даже их. Весной 1942 года птицы не пели — их просто не было. Пустые, безжизненные леса с гниющими трупами солдат. У немцев были специальные похоронные бригады, которые собирали тела и отправляли в Германию, но с лета 42-го они уже не справлялись с отправкой раненых, поэтому хоронили в России. Наши лежали на земле, если сердобольные бабы из соседней деревни не похоронят.

Если до павших героев никому не было дела, то представьте, как «заботились» о местном населении. Надо отметить, что уже с момента начала войны у комитетчиков было сразу введено в обиход понятие «проживание на оккупированной территории». Это означало, что даже если ты с немцами не сотрудничал, но жил (или твои родственники жили) на оккупированной немцами территории, то потенциально ты уже фашист. Если не докажешь обратное.

Пропитание для семьи можно было получить только либо служа немцам, либо партизаня. У немцев служить добровольно не хотел никто, но обычно они просто заселялись в любой дом, и деваться было некуда.

Летом 1941 года родная сестра моего деда Виктора Васильевича Филиппова Валентина родила сына. В сентябре она получила похоронку на мужа. В октябре пришли фашисты. В ноябре малыш заболел, в одну из ночей он вообще перестал спать, тогда один из немцев взял ребенка и сунул его в снег. Валя пыталась выхватить ребенка, но ее удерживали соседки и не дали забрать ребенка из снега. Он поплакал немного и затих. Она тронулась умом в этот же день… Детей у бабы Вали больше не было (в 42 году ей неудачно сделали аборт, она еле выжила), так и прожила всю жизнь одна.

В партизанских отрядах тоже жизнь особо сладкой не была. Чтобы вообще представить себе контингент и атмосферу, которые были в отряде, представьте своих соседей по подъезду в лесу, где идет война, где нет никакой милиции, никакого закона. Вчерашний урка может быть замкомандира отряда, так как умеет по-тихому резать фашистам горло. У него в руках оружие, если он захочет — сделает все, что угодно, и вы ничего не докажете. А быть женщиной в партизанском отряде означало, что если у тебя нет постоянного мужчины, который может за тебя заступиться, то и защиты от других мужчин практически нет. Красивые фильмы про партизанов, где у костра сидят партизанские семьи с младенцами, кормящими женщинами, бабушку всегда возмущали, она вставала и уходила на кухню. Смотреть такие «сказки» она не могла.

Если уж начать издалека, то не секрет, что партизан разыскивали в лесах методично и постоянно. Для этого использовали и авиацию, и отборные отряды СС, и обученных немецких овчарок. Маленькая ремарка — кормящая женщина пахнет настолько сильно, что даже обычная собака запах грудного молока учует.

С младенцем бабы в лагере оставаться не могли и старались уходить в деревни. Там их часто находили немцы, просто вычислив, что раньше бабы этой не было, а взяться она могла только из леса, а значит — партизанка. Вдов и сирот партизанских героев старались отправить лесами в Вологодскую и Ярославскую область — там немцев не было. Остальные бабы с ребятишками выбирались сами как могли…

Моя бабушка была дама очень крупная, мы в роду вообще все не дюймовочки, кость у нас тяжелая, кулаки мужицкие и внешность, слава богу, с точки зрения мужского пола, малопривлекательная. Приставать удовольствия мало, а по морде огрести можно было здорово. Кроме того, до войны она работала в Павшине в отделе кадров военного завода, «манерам» и методам общения с военной братией владела в совершенстве.

В июне 1941-го она приехала в деревню Ульяново Зубцовского района к матери в отпуск. В октябре приступила к службе курьером партизанского отряда — бабушка пешком из места дислокации отряда носила донесения в штаб Калининского фронта и обратно приносила приказы. Что она пережила — никогда мне не рассказывала. То, что она служила в партизанском отряде, я узнала совершенно случайно. Вообще, как ни странно, к женщинам-партизанкам было очень унизительное отношение. Никто не задумывался, что они воевали, рисковали жизнью. Первое, что им говорили, что они с «мужиками по лесам всю войну». Это было ужасно, я сама слышала такие вещи от соседей-мужиков. Поэтому неудивительно, что партизанскими наградами женщины не хвастались. Только когда совершенно случайно нашла  корзинку с бабушкиными медалями «За отвагу», я и узнала о ее боевом прошлом. Меня больше потрясло, что она это скрывала, а не то, что она воевала. Но даже дед иногда говорил: «Ты куда в таком коротком платье пошла? Тут тебе не партизанский отряд».

Их обычно ходило по двое: две девушки на дороге привлекали меньше внимания, чем одна. Бог неведомым образом отводил от бабушки и немецкие облавы, и противопехотные мины, и даже бомбы авиационные. А все ее напарницы гибли в первые 2-3 месяца службы. С зимы 1942-го она уже напарниц не брала. И как однажды мне рассказала, было столько крови и смерти вокруг, что очень хотелось умереть. Шла уже на автопилоте, не задумывалась — снег, дождь, мокрые ноги, замерзшая. Состояние усталости трансформировалось в какое-то отрешение от происходящего, как будто это не ты вовсе, а просто смотришь со стороны на все. Погибнуть было не страшно, страшно было начать осознавать происходящее.

Бабушка прожила 90 лет.

Ни на один военный парад она не ходила.

Каким-то чудом у бабушки сохранилась ее довоенная фотография. Ей на этом фото 21 год, это весна 1941-го. На другом фото — я в возрасте 20 лет.

Александра Люмэль

От редакции: Этот текст Александры Люмэль вызывает неоднозначную реакцию. Чаще — негативную, и это понятно. Военные действия часто идеализируют, освещая исключительно с героической стороны. Безусловно, это правильно. Однако даже воины-афганцы, более близкие нам по времени, чем участники Великой Отечественной, часто попросту отказываются говорить о событиях, участниками которых им пришлось стать: слишком тяжело и неприятно это вспоминать.

Великая Отечественная с каждым годом уходит от нас все дальше. Почти не остается очевидцев тех событий, и есть опасность, что они станут в нашей памяти больше глянцево-плакатными, героико-патриотическими, перестав напоминать о войне как о самой страшной и грязной вещи в человеческой жизни. Ведь говоря о подвиге советских солдат, тысячах погибших под Ржевом, нельзя умолчать, что останки этих героев семь десятилетий лежали непогребенными — и до сих пор лежат. Имен многих уже не удастся восстановить — и это тоже наша история. Если мы о ней промолчим, это будет еще одна великая ошибка.

Поэтому мы все же решили опубликовать данный текст. Надо пояснить, что он приводится в сокращении: полный вариант содержит еще больше шокирующих нынешнее поколение воспоминаний. Спорить о достоверности не будем: и одна, и другая позиции имеют право на существование. Оставим на усмотрение читателей вывод, считать ли этот текст документальным или все-таки художественным…

Александра Люмэль (девичья фамилия — Кишкурно) в детстве училась в ржевской школе N№ 2, посещала музыкальную школу по ул. Коммуны (Большая Спасская). Уехала с семьей из Ржева в Ярославль в 1984-м году. Сегодня постоянно проживает во Франции, руководит общественной организацией, которая занимается популяризацией классической музыки среди детей и молодежи, в том числе проектами по обмену концертами. Возможно, то, что уже практикуется в Ярославле (дети с концертами выезжают во Францию, проходят палаточные лагеря для русскоговорящих детей, проживание в семьях) — подобные связи налажены у Ржева с Сало и Гютерсло — получит продолжение и в Ржеве.