Окончание. Начало в №№ 25-31

ЖИТЬ НЕ СТОИТ ПО-ДРУГОМУ

Не говори, что ты устал бороться,

Что, как стакан, жизнь выпита до дна.

Кто смел, живет и над судьбой смеется,

Кто струсил, гибнет — чья же в том вина?

В. Шилов

Судьба человека — это ответ на неожиданные ситуации, подстерегающие его на жизненном пути. Написанные мною откровения — не признаки тщеславия. Но, возможно, мои откровения заставят человека задуматься о его прошлом и оценить настоящее. И вспомнил я об этом, перечитывая письма моего друга, военкора, поэта Владимира Мороза, находившегося в похожем положении. В одном из писем Владимир Нестерович писал:

«… Пока лечился в госпитале Министерства обороны в Красногорске, мой командир части подполковник Тимофеев (в части все его зовут за тупость и косноязычие Болван Балалаевич) прислал в округ на меня служебную характеристику и меня уволили в запас по болезни.

Коля, у меня нет слов от возмущения! Эпитетов не нахожу, чтобы выразить протест этому беспределу, который творится в нашей «доблестной» Армии! Несмотря на недавнюю, положительную аттестацию, этот дурень в погонах пишет в служебной характеристике: «Частое отсутствие на службе по болезни сказывается на боеготовности подразделения» (за 21 год службы я два раза был в госпитале и два раза, как и все, болел гриппом). Ну разве это не клевета? «Жалуется на сильные головные боли» — сроду не жаловался. «Подавал два рапорта о нежелании служить в рядах Советской Армии», — а это, Коля, многократная ложь!..

Я обжаловал министру обороны это решение. Выезжала на место Министерская военно-медицинская комиссия. Ее результат: «Годен к строевой службе». Иваныч, как только ему не стыдно! Я коммунист с 1951 года. Но когда произошел этот случай, захотелось прийти в первичную партийную организацию, положить партбилет на стол.

Иваныч, помнишь, как у Феди Кучерука сказано:

… Сергею шепчет секретарша Люся:

Сережа, милый, за тебя боюсь я.

Ты берегись! — И бедному поэту

Рукою кажет в двери кабинета.

И начал зав и горлом, и на пальцах:

— Ты как посмел

критиковать начальство?!

Приелись тучи, зори в ярком свете…

Забыл, что у тебя жена и дети?!

Чем кончилось тогда, не знаю толком.

Поэт наш ходит, будто шитый шелком.

Как только встретит зава — и не дышит,

Не до сатиры — лирику не пишет!

Николай Иванович, в строках я вижу нас с тобою. Должен тебе признаться: мои дети никогда не будут заниматься журналистикой. Я воспитаю у них отвращение к этой деятельности. Все беды, которые легли на меня, — из-за правды, которая появлялась на страницах газет «Красная звезда» и «На боевом посту».

Всегда твой друг Владимир».

Да. Нелепая ситуация у Володи. В ответном письме я просил его не поддаваться временному слабодушию. Сейчас, спустя годы, готовя этот материал к печати, я подумал: слава Богу, что то, что я пережил — случилось со мной, а не с ним. Он — отец многодетной семьи. У него возраст, больное сердце. Тех испытаний ему б было не выдержать.

Письмо, которое мне прислал поэт Владимир Мороз, я отправил в редакцию «На боевом посту». Согрешил. Не спросил разрешения у автора. По месту службы Владимира выехала комиссия и корреспондент. Разобрались. Извинились, оставили служить. Вскоре ему было присвоено очередное звание «майор». В очередном письме Владимир сообщил:

«Николай Иванович, извини за долгое молчание. Я оказался по горло загружен работой. У меня полностью сменился командный состав, уволился в запас командир части. Чуть раньше его ушел замполит. По замене уехал зампотех, в другую часть перевелся начальник штаба.

Вот мне и пришлось тянуть за них до сентября. Вроде бы справедливость восторжествовала, а радости нет. Не хотелось такой развязки.

Письмо твое получил вчера. С большим вниманием слежу за твоими литературными успехами. Слушал твой очерк по областному радио. Особенно понравились твои зарисовки «Раздумья о Родине». В них яркими красками нарисовано широкое полотно родного твоему сердцу Ржева. Читаешь и чувствуешь личное присутствие в том городе, о котором рассказывает автор. «Тишина. Ржев засыпает. Я охраняю общественный порядок и никому не позволю нарушить эту тишину…»

Ты пишешь, что очень трудно пробиться в солидную редакцию, чтобы там взяли хорошо написанный материал? Согласен. Сейчас смотрят чаще не на то, как написано, а кто пишет, нужна определенная протекция. Мне кажется, кроме хорошо знакомой «лохматой руки», молодым авторам нужны еще и деньги. Куда ни пойди решить самый незначительный вопрос, тебе покажут большой и мизинец: поставь бутылку — и вопрос решен.

Для меня этот год был годом малых умственных затрат энергии. Пока результаты творческого труда предпочитаю реализовать на маленьком газетном поле. В большую борозду полезу позже.

С уважением, Владимир Мороз.
Бежецк. 1974 год».

НЕТ ПОКОЯ НАШИМ ДУШАМ

Владимир Нестерович радовался не только моим успехам на литературном поприще, но и тем переменам, которые происходили в нашем городе. В своих письмах он просил больше сообщать ему о том, как развивается строительство, какая военно-патриотическая работа ведется с молодежью, как сохраняется память о защитниках и освободителях Ржева.

«…Я служил в Ржеве с 1950 по декабрь 1953 года, — писал Владимир Мороз. — Видел его руины, лица ржевитян, переживших войну. И написанные белой краской на чудом уцелевшей стене слова: «Мы возродим тебя, Ржев!»

В 1965-м юбилейном году я был в Ржеве в командировке. Жил в гостинице на улице Коммуны. Патриоты-ржевитяне сдержали слово. Ржев был восстановлен.

Книгу «В боях за Ржев» получил. Приятно иметь литературное произведение с дарственной надписью автора. Прочитал ее от корки до корки. Очень рад за тебя, за твои успехи. Опубликоваться в одном сборнике с такими писателями, как Борис Полевой, Илья Эренбург, Иван Васильев и другие! Сделан первый шаг с узкой тропы на более широкую. Не удивлюсь, если через пару лет ты пришлешь мне книгу, изданную самостоятельно.

Вот сижу, ломаю голову, с чего начать отзыв об этой книге для нашей армейской газеты. Там помнят о тебе.

У меня таких новостей, как у тебя, нет. Сам чувствую — могу сделать гораздо больше, чем делаю, но когда нет поддержки, когда тебя не хотят понять, все падает из рук. Вокруг начальства подхалимы, угодники. Так и плывем мы по течению этих приспособленцев, как коровий навоз по воде.

Коля, я сейчас собираю сведения о партизане Василии Репине. Тебе это будет интересно. Он был командиром группы партизан-разведчиков. Его поймали немцы, пытали и когда поняли, что ничего от него не добьются, соорудили в Ржеве виселицу. Надели петлю на шею, выбили из-под ног табурет, но налетели партизаны и спасли его. Обратись в местную газету, может быть, кто-нибудь из ржевитян имеет сведения об этом человеке? Может получиться интересный для читателей материал…»

… В октябре 1974 года поэту Владимиру Морозу исполнилось 45 лет. И выслуга лет позволяла ему уйти в отставку. К этому времени он заочно окончил школу военных журналистов на базе Львовского факультета журналистики.

Шли годы, Владимир присылал газеты со своими стихами. В одном из номеров бежецкой «Путь коммунизма» была опубликована его рецензия на книгу «В боях за Ржев».

«… Привлекает внимание очерк
Н. Шаповала и Г. Шкулева «Максим Замашной из Журавки». В нем авторы повествуют о сибиряке-добровольце. Механизатор после окончания курсов политруков попадает в 348-ю дивизию, на ржевскую землю. Максим Замашной, спасая жизнь семьи Ермаковых — Анисьи и ее семерых детей — сам погибает.

Николай Иванович Шаповал широко известен читателям газет «Калининская правда», «Ржевская правда». Его очерки звучали на областном радио. Журналист живет в Ржеве и трудится в городском отделении милиции».

Очерк о политруке Замашном я написал в соавторстве с Г. Шкулевым, секретарем редакции «Ржевская правда».

Письма Владимира заставили меня вспомнить 60-е, когда я служил срочную службу. В газете «На боевом посту» на юмористической странице появилась моя статья «Униженный силач» о тракторе, который ежедневно курсировал по аэродрому со стометровой бочкой с дальнего старта на ближний, расходуя при этом несоразмерное количество топлива. Статья обсуждалась в подразделении, факты были признаны правильными.

Месяц спустя в этой же газете появилась статья «Игра с огнем». Она была более острой, и в ней было задето имя командира Ржевского корпуса дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Николая Гулаева.

Дело было зимой. Стояли лютые морозы. Накануне нового 1965 года генерал позвонил в пожарную часть гарнизона (я тогда был командиром пожарного расчета), приказал выехать на пожарной машине в район ДОСов, залить каток. Я возразил: «Товарищ генерал, а если в это время случится пожар, машина окажется без воды?» «Выполняйте приказание, младший сержант!» — последовал ответ в резком тоне.

Приказ я выполнил. А через несколько дней в окружной газете появилась корреспонденция, где речь шла об этом приказе генерала. Меня вызвали в штаб корпуса вместе с моим командиром, капитаном Базенковым. Генерал — маленького роста, полноватый, бегал вокруг длинного стола по кабинету, стучал кулаком по столу, подбегая, кричал какие-то оскорбительные слова в лицо. «…С каких это пор младший сержант позволяет себе подвергать сомнению приказ генерала?!… За то, что ваша корреспонденция не была согласована ни со мною, ни с командиром вашего подразделения, объявляю вам десять суток ареста!»

«Есть десять суток ареста! — по уставу ответил я. — Мне приятно, товарищ генерал, получить такое «поощрение» от дважды Героя Советского Союза. У меня на гауптвахте будет много времени для обдумывания очередной публикации».

Это еще больше разозлило генерала. Он приоткрыл дверь кабинета и сказал: «Уберите этого с моих глаз!». Пока мы шли от здания штаба корпуса до гарнизонной гауптвахты, приказ о моем аресте генерал отменил.

После этого инцидента командир подразделения, в котором я служил, пытался избавиться от военкора-«кляузника». Меня хотели то перевести служить в Хотилово, то отправить на целину. Осуществить эти намерения помешали редакции газет «Красная звезда» и «На боевом посту», задания которых я выполнял неоднократно. Их устраивала работа нештатников — я в Ржеве, Владимир Мороз в Бежецке.

Отслужив 26 лет в армии, Владимир Мороз возглавил городскую организацию ДОСААФ и был избран председателем городского Совета ветеранов войны и труда.

«…Я по-прежнему работаю над своей повестью и посылаю очерки и стихи в газеты, — писал в феврале 1978 года Владимир. — Думал, буду на пенсии, больше будет времени для душевной, творческой работы. Не получается».

С Владимиром Нестеровичем мы все же встретились — в Калинине, на конференции областного Совета ветеранов. Я и представитель ржевского Совета ветеранов войны и труда Михаил Якоби ужинали в ресторане «Селигер». Вдруг мне кто-то сзади закрыл ладонями глаза. К столу подсел Володя Мороз. Поэт рассказывал новости своей гражданской жизни. Читал нам свои новые стихи. К полуночи разошлись по номерам. Вновь встретились уже на второй день, на конференции в актовом зале обкома КПСС.

После конференции мы с Якоби боялись опоздать на последний автобус, уходящий в Ржев. Владимира Мороза в суматохе потеряли из виду, так и не простившись. Если б я знал, что это была наша последняя встреча!.. Мы месяца три не переписывались. Он первым нарушил молчание:

«Рад, что нам удалось увидеться. Читал в библиотеке твою новую повесть «Иначе жить не умею». Хвалить не буду, но это лучшее из всего того, что ты мне ранее присылал. Я тоже это время не бездельничал. У меня появилась рукопись в сборнике — 50 страниц. Для меня это какой-то толчок в спину, чтобы не засиживался на одном уровне, и стимул к тому, чтобы работать больше, усерднее, результативнее. Книжечка эта — не роман, не художественное произведение. Выпущена для широкого круга читателей 100-тысячным тиражом и рассчитана на активистов ДОСААФ.

Перебирая свои старые архивы, рукописи в частности, встречаются такие, которые достойны того, чтобы были прочитаны широким кругом людей. Меня волнует тема военно-патриотического воспитания молодежи, особенно той, кому предстоит защищать Родину.

Предлагаю на твой суд новое стихотворение. Я его начал, когда услышал, что Ржеву вручен боевой орден Великой Отечественной войны. Долго не мог сделать концовку…

ОРДЕНОНОСНОМУ РЖЕВУ

В тот грозный день для Родины,

планеты

Враги ползли, им не было конца.

Но воин стал бичующим поэтом,

Что ни строка, то серия свинца.

И вот пришел желанный день наградой

И по Берлину дан последний залп…

И я, и ты Победе были рады,

Но ветеран войны в тот день сказал:

«Не надо войн, не надо слез и горя,

Пусть будет радость, песни и цветы.

Ну, а уж если… То бурлящим морем

Как тот погибший — в бой и я, и ты…»

Придут в молчаньи к обелиску внуки,

И внуки внуков обронят слезу.

И метрономов траурные звуки

Нас заставляют помнить ту грозу.

Пройдут века, но память сохранится,

Как эстафета, будет мчаться вдаль.

У обелисков бронзовые лица

С ней понесут суровую печаль».

Это было последнее стихотворение поэта.

24 апреля 1981 года в отделение милиции из машиностроительного техникума позвонила преподаватель Гусева:

— 18 апреля в городе Бежецке скончался ваш друг, поэт Владимир Мороз…

Не помню, что я ответил ржевитянке, видимо, хорошо знавшей семью поэта. Я долго не мог прийти в себя. Работа не шла на ум. Я просто в тот день напился. Водка выдавливала слезы. Володя ведь и на пенсии побыл всего-то около двух лет, не больше. Мечтал об издании сборника стихов. И уже что-то положительное намечалось. Издательство ДОСААФ готово было рассмотреть его рукописи. Он подстегивал меня, чтобы я получил среднее образование. Прислал мне более сотни писем, газет с публикациями и стихами. В каждом письме всячески подбадривал при возникновении нештатных жизненных ситуаций. Я очень любил этого незаурядного, доброго и талантливого человека, поэта, недооцененного в советские времена военкора.

Я склоняю голову перед его светлой памятью. Любимый мною поэт об ушедших в мир иной друзьях сказал многозначащие слова:

Погрустим о друзьях. Вы, наверно,

их знали.

Или, может быть, слышали их имена.

И хотя их не стало, они еще с нами,

Как со мною моя перед ними вина.

P.S. Оглядываясь назад и обращаясь к своему прошлому, я иногда думаю: а со мною ли все это было?.. Прошлым, каким бы оно ни было — надо дорожить, потому что оно из нашей жизни…

Николай ШАПОВАЛ