(Воспоминания)

Продолжение.

Начало в N№N№ 31-34, 36

Дома Веселовых и Колесниковых не сохранились. Тётя Нюра Веселова с Юрой ютились в маленькой комнатушке на первом этаже двухэтажного деревянного дома, в котором жили их родственники Каштановы. Дом этот одиноко стоял в переулке недалеко от улицы Коммуны. Население размещалось в редких деревянных частных домах, в подвалах кирпичных домов и в землянках. В основном это были семьи железнодорожников. Отец отыскал бесхозный дом на последнем квартале по улице Жореса в смоленском краю, и с разрешения городских властей мы в него вселились. Дом был в три окошка, без рам, без пола, без дверей, но была крыша, потолок и главное — небольшая печка у входа в комнату. В перерывах между дежурствами отец занялся восстановлением жилища. Я ему помогал. Мы ходили по развалинам, подыскивая подходящие материалы. Был настелен пол на третьей части дома, вставлены рамы, застеклены осколками стекла, навешены двери. Перегородкой была отделена комната, в которой мы поселились. Отец привёз мать с Валей, и мы стали оседлыми жителями города Ржева. Получили продуктовые карточки, по которым стали выкупать какие-то продукты. Обеспечение было скудным, но регулярным.

Комнатка наша была небольшой. Справа от окна вдоль стены — железная кровать, притащенная из развалин, под окном — стол и пара табуреток. Между печкой и перегородкой был устроен лежак из досок, на котором спал я или отец, когда приходил отдыхать после дежурства. Основным местом моего пребывания в тёплое время года стал чердак дома. Там я соорудил себе постель и хранил всё своё имущество: найденные в развалинах книги, оружие и другие вещи. По вечерам я там читал. Читать я любил, но времени для этого занятия было мало. В мои обязанности входило обеспечение дома водой и дровами. Так на мои плечи в двенадцать лет легло коромысло, на котором приходилось таскать воду с Волги. До воды нужно было пройти квартал, потом луговину и спуститься по крутому откосу к воде. Подъём в гору был очень труден. Полные вёдра воды я не носил, но чтобы лишний раз не ходить по воду, старался набирать воды побольше половины. Добыча дров тоже занимала много времени. В основном это были полугнилые доски от заборов, обгорелые бревна, обломки мебели.

После нашего обустройства мать начала уезжать в деревни на заработки. Мы с Валей оставались вдвоём неделями, если не считать того, что отец приходил отоспаться после дежурства. Мне приходилось что-то готовить и кормиться самостоятельно. Однажды мать привезла немного гречневой муки, и я на маленькой сковородке в топке печки на углях пытался печь блины. Сковородка смазывалась кусочком свиного сала, наколотого на вилку. Тесто для блинов, состоявшее из гречневой муки и воды, было малопригодным для выпечки. Блины рвались, крошились на кусочки и никак не хотели переворачиваться. Но мы с Валей были рады и таким блинам. Приготовление пищи велось на керосинке в сенях. Освещение жилья осуществлялось семилинейной керосиновой лампой. Электричества не было.

Вся наша кухонная утварь собиралась в развалинах домов, в брошенных землянках, на пепелищах. От улицы Жореса до Ленинградского шоссе, шедшего от Калининских домов до вокзала станции Ржев-1, на протяжении трёх или четырёх кварталов не осталось ни одного дома. Пустыри заросли бурьяном, в основном огромными репейниками, под листьями которых мы прятались и стреляли из рогаток скобками из алюминиевой проволоки по ногам девиц, идущих на танцы к солдатам на склад-40.

Через два дома от нас поселилась семья Журавлёвых, вернувшаяся из эвакуации. Трое их ребятишек стали моими постоянными соучастниками в играх. Старшего из братьев звали Водька. Потом были Жека и Юрка. Наши игры были связаны с войной. Все ребята имели оружие. У меня был карабин, ракетница, сабля с отломанным концом, маленький ржавый миномётик. Немецкий штык-нож за оружие не считался. Это был предмет домашней утвари, им просто щипали лучину. У Журавлёвых был обрез немецкой винтовки. В общем пользовании находился автомат неизвестного нам производства. Никакие патроны к нему не подходили. Но на конце ствола был барабан, как у револьвера, в который молотком забивались патроны от парабеллума. Под стволом тянулся стержень, служивший бойком, который разбивал пистон патрона. Таким образом можно было стрелять. Но после нескольких выстрелов кусок барабана откалывался. В скором времени все гнёзда барабана разорвались и автомат выбросили. Обрез у Журавлёвых отобрал какой-то лейтенант и утопил в воронке от бомбы на нашем квартале. Воронка была глубокой и выловить обрез мы не смогли. Свой карабин я запрятал на чердаке дома за доской над слуховым окошком. Стрельба велась и без оружия. Для этого из патрона вытаскивалась пуля, отсыпалась часть пороха, пуля забивалась вовнутрь гильзы, а сверху насыпался порох и поджигался. Патрон держали двумя пальцами и слегка потряхивали, чтобы воспламенился порох и за пулей. Происходил выстрел. Пуля летела вперёд, а патрон улетал назад. Иногда порох за пулей не загорался и выстрела не получалось.

Из-за такого не-выстрелившего патрона произошёл трагический случай. На нашем квартале за углом жили два брата. Старшему было 12-13 лет, а младшему — лет 6-7. Старший брат зарядил обрез немецкой винтовки патроном без пули и дал обрез младшему, сказав: «Стреляй» — и встал, согнувшись, впереди. Младший выстрелил. Пуля вошла сзади и вышла из груди. Парень был убит наповал.

Очень много ребят моего возраста и постарше погибли в эти годы или стали инвалидами, разряжая мины и снаряды.

При доме, в котором мы поселились, был большой земельный участок, осваивать который довелось и мне. Как и все соседние, он зарос бурьяном. Копать землю начали около дома, и там я выкопал кожаный кошелёк с монетами. С воплем: «Я клад нашёл!» — ворвался в дом. Оказалось, что в кошельке лежали медные монеты разных стран. Позднее в развалинах я нашёл ещё несколько монет и почтовых марок. В основном это были немецкие марки. Альбомов тогда не было, и я наклеивал марки на листах какой-то книги, а клеем служила варёная картошка. Марки были испорчены. Второй находкой, выкопанной из земли, была банка мясных консервов. Банка была раздутой и при вскрытии содержимое сильно воняло, но мать попыталась мясо использовать в пищу. Из этой затеи ничего не вышло. После долгой жарки мясо осталось вонючим и горьким на вкус. Пришлось его выбросить. Совсем другой вкус и запах имели американские консервы, принесённые однажды отцом. Консервную массу, вроде паштета, намазывали тончайшим слоем на чёрный хлеб, и это был величайший деликатес.

На вскопанных грядках посеяли разную зелень. Картошку сажали в основном «глазками», то есть очистками. Отец на следующий год посадил табак. О цветочках тогда не думали. В это время нас разыскала тетя Маша — глухая, пожилая одинокая женщина, потерявшая слух в детстве после болезни. Она понимала речь по губам. Говорила она громко и искажала некоторые слова. Например, кальсоны называла «накалясоны». Меня звала Ленаричок, а Валю — Валюшок. До войны она помогала матери по хозяйству: стирала и гладила бельё, мыла полы… Она была своим человеком в нашем доме. В Ржеве работала в какой-то промартели инвалидов, где изготавливали пуговицы, расчёски, гребешки и другие пластмассовые изделия. Жила тётя Маша в деревне около станции Чертолино. Тетя Маша получала во время войны рабочую карточку, которую отдавала нам, а сама жила за счёт своего деревенского хозяйства. Так у нас появился дополнительный кусок хлеба. После войны братья жили летом по нескольку недель в деревне у тёти Маши. Я тоже однажды побыл у неё несколько дней. Тётя Маша погибла, попала под поезд, не услышав его приближения.

* * *

В Ржев переехало управление Калининской железной дороги. Железнодорожников стало ещё больше. Управление разместилось в здании, в котором впоследствии находился Ржевский сельскохозяйственный техникум. На торцовой стене здания висел огромный плакат: «Картошка — второй хлеб». Возглавлял управление генерал-директор Васильев. Он похоронен около церкви Казанской Божьей матери.

Во второй части нашего дома поселился начальник отдела пассажирских перевозок Пётр Ермолаев с женой Анной Петровной, которая звала своего мужа Петушок. У них был сын — военный лётчик. Он, приехав в отпуск, подарил мне синюю пилотку с голубыми кантами. Я очень гордился этим подарком, но носил пилотку недолго: однажды на выходе из кино кто-то в толпе сорвал её с моей головы. Жалко было до слёз. Кинотеатром в то время был старинный лабаз из красного кирпича, выходивший глухим торцом на ул. Коммуны. Позднее там сделали хлебозавод после открытия кинотеатра «Победа».

Нашлись в городе и Веселовы. Их дом сгорел. Виделись мы редко, жили в разных концах города. Сгорел и дом Колесниковых. От бывшего вокзала до стадиона не осталось ни одного дома, лишь один двухэтажный деревянный у входа на стадион, где жил мой одноклассник Дима Березников. Часто в 1943 году через город проходили маршевые роты, и солдаты останавливались переночевать даже в нашей маленькой комнатушке. По 4-5 человек спали вповалку на полу. Одно время у нас жила врач Татьяна, работавшая в госпитале в здании банка на крутом берегу Волги в районе моста. Где у нас размещалась врач Татьяна, теперь трудно понять. Наверное, спала на лежаке за печкой. Мать переписывалась с ней до самой смерти.

В сентябре я пошёл в третий класс, отстав от своих сверстников на два года. Школа N№ 1 находилась около калининских домов. Стены школы из красного кирпича все были иссечены осколками снарядов. Дорога до школы шла через пепелища выгоревших кварталов, заросших бурьяном. Однажды по дороге в школу я в бурьяне положил брусок тола с запалом. Вместо бикфордова шнура к запалу насыпал дорожку из пороха. Я поджог порох и залёг в бурьяне. Раздался взрыв. Проходившая в это время по дороге женщина с криком шарахнулась в сторону, расплёскивая молоко, которое несла в бидоне.

Напротив нашей школы были развалины другой школы. Во время перемен ребятня собиралась там. Во всех углах развалин гремели взрывы. Чаще всего поджигали немецкий порох, извлечённый из снарядных гильз. Выглядел порох как разноцветные макароны. Поджигался конец такой макаронины, на него наступали, чтобы погасить пламя, и порох только продолжал дымить, потрескивая. Затем раздавался хлопок, как выстрел, и «макаронина» отлетала в сторону, продолжая дымить. Потом снова порох с треском подскакивал и летел в другое место. Так продолжалось до тех пор, пока порох не сгорал полностью. Мы со смехом отпрыгивали от летающих в воздухе и стреляющих «макаронин». Так мы жили и росли среди грохота взрывов, хотя фронт ушёл далеко на Запад и немецкие самолёты больше не появлялись в небе.

Продолжение следует

Ленарий Морозов