Все начинается обычно. Звонок в редакцию: пожилая женщина хочет поделиться своими воспоминаниями о пережитом, о своем военном детстве, познакомить с дневниковыми записями своего отца, ветерана Великой Отечественной войны… Уже не впервые я получаю подобное редакционное задание. Но каждый раз, отправляясь на встречу, очень волнуюсь, потому что знаю: меня ждет не просто рассказ о чьей-то жизни, а встреча с живой историей, путешествие в прошлое родного города в сопровождении очевидца и участника тех страшных, трагических, но одновременно удивительных и великих событий. Еще совсем недавно таких людей было много. Они жили рядом, ходили с нами по одним улицам. Можно было расспрашивать и запоминать их истории. Увы, но мы слишком беспечно относились к этой бесценной возможности. Теперь большинства из них уже нет. И тем ценнее становится каждое свидетельство, каждое воспоминание.

Моя собеседница — Лидия Алексеевна Смирнова, учитель немецкого языка, женщина, пережившая оккупацию.  Ее рассказ отличал хороший литературный язык, ясность мыслей, четкий порядок изложения. Мне оставалось лишь записать его, пережить, прочувствовать и представить нашим читателям.

Попытка  эвакуации

— Мы приехали в Ржев в 1936 году, после папиной сов-партшколы. Он был назначен зав. столовой и секретарем комсомольской организации на льнозавод. Мы поселились в замечательном доме с террасами и широкими лестницами. Нашими соседями были Бунегины — семья директора льнозавода, и жили мы дружно. Дом тот пережил оккупацию и цел до сих пор!

До войны в школе мне поучиться не удалось, как я, семилетняя, ни упрашивала директора школы N№ 3 — не было мест. И хотя я готова была приносить свою табуретку, пришлось смириться и ждать нового учебного года. Мы не знали, что скоро начнется война, но к ней готовились. Папу забрали в армию за три месяца до ее начала — готовили политруков.

Войну мои мама и бабушка встретили с тремя маленькими девочками на руках. Мне, старшей, было восемь, младшим — четыре и два года. В августе нам приказали уезжать в эвакуацию, и Бунегина дала нам свою карету — она всегда ездила только в ней, запряженной лошадьми. Я хорошо помню и карету, и лошадей, и заводского конюха дядю Нила. Мы, жена технорука с детьми и женщина с льночесальной фабрики с детьми, отправились по дороге в Калинин. Малыши ехали, мы шли рядом.

Отошли от города на 12 километров, а дальше нас остановили вооруженные люди: мол, ехать нельзя, в Калинине немцы. Почему так сказали, не знаю — его оккупировали лишь 17 октября. Они посоветовали нам «найти, где затеряться». И мама приняла решение идти в Васюково, там родился наш папа и стоял заколоченный бабушкин дом. В нём мы все и поселились. Здесь и встретились с немцами…

Встреча с  фашистами

В журнале «Крокодил» немецкие солдаты изображались страшными, с огромными волчьими когтями на руках или с лапами льва. И когда к нам в избу вошел немец, я с ужасом уставилась на его руки. Они оказались вполне человеческими, без когтей. Изба была полна испуганных ребятишек со всей деревни, которые обычно приходили к нам поиграть. Вот мы все сидим и с ужасом смотрим на немца. Он подошел, сказал «Здравствуйте!» и стал угощать нас леденцами без оберток. Моя младшая сестричка не взяла конфету, хотя очень любила сладкое. Она была такая милашка — кудряшки, голубые глазки. Он к ней, она от него, тогда немец понял, что пугает нас, и ушел. Поначалу они вели себя вполне сносно: приедут, все отберут, уедут. А вот уж потом, когда наши пошли в наступление, они по-настоящему озверели.

Первое  наступление

Деревню Дунилово наши освободили уже 7 января 1942 года. А все деревни от Глебово к железной дороге, в том числе и Васюково, оставались под немцами до 15 августа. И  как только немцев в январе погнали, тут-то они и показали, кто есть на самом деле… Однажды ночью в наш дом ворвались эсэсовцы и велели всем убираться из дому — с маленькими детьми, зимой, среди ночи! Бабушка решила идти на мельницу, которая когда-то принадлежала ее отцу, хотя об этом в семье было не принято говорить.

На этой самой мельнице и стали жить почти все жители деревни. Спали на полу, в одежде, которая была на нас. У колхозников хотя бы было припрятано зерно, какие-то запасы, у городских пролетариев ничего не было вообще. Наша соседка тетя Маруся, у которой было четверо маленьких детей, попыталась упросить немцев отдать хоть что-то из детских вещей. Но фашист ее повалил и стащил последние валенки. Так она босиком на мельницу и прибежала.

А сами немцы выглядели в ту зиму еще хуже, чем их показывают в фильмах. Они оказались ужасно ленивыми и неприспособленными. Отбирали и наматывали на голенища сапог половики. Размотается этот половик, за ним волочится, он идет по морозу, руки растопырит, под носом замерзшие сопли. Жутко. Я думаю, что если бы у наших тогда были силы, то они бы немцев шуганули и из Ржева, и дальше. Но сил у нашей армии не было. Наверное, важнее было защитить Москву…

Холодная  зима  42-го

Потом эти эсэсовцы ушли, пришли другие, пригнали жителей из Высоково. Люди шестьдесят километров шли пешком по морозу. Дети постарше, сильно помороженные,  все же дошли, а грудные младенцы, которых матери несли на руках, замерзали до смерти… И хоронили их прямо у дороги в снегу…

Мы к тому времени уже вернулись в дом. Он был большой, но сколько ж там было жильцов! Высоковских расположили на кухне. А мы на полу лежали так плотно, что ночью наступали друг на друга. Наступят на руку или ногу, кричать нельзя — мама отругает. Вши на нас буквально кишмя кишели — мы же спали в одежде, боясь, что снова войдут и погонят среди ночи. Когда умерла москвичка, которая приехала на дачу в Васюково да так и осталась с нами бедовать, ее вынесли в коридор, и все вши из-под одежды выбрались наружу, черное пальто вдруг стало абсолютно белым…

Хоронили умерших в овраге, прирывали кое-как. У замерзшего мальчика из Высоково отвалилась стопа, заражение дошло до колена, и он умер. Многие из детей отморозили себе лица, руки, ноги. Я до сих пор помню запах гнилого мяса, который постоянно стоял в доме. И чувство голода.

Меня часто спрашивали — чем мы спаслись, что ели? Нас спасли погибшие лошади. Когда наши отступали, у Бойни в низине был бой, танки стояли разбитые. И там было очень много убитых лошадей. Их трупы в земле замерзли, и мужчины ходили на Бойню, откапывали и рубили куски конины. Бабушка их варила в огромном трехведерном котле. С утра ставили в печку, а в обед доставали и всем-всем в доме давали по куску мяса, и старым, и малым. Это был единственный прием пищи за день…

Правда, у колхозников, как я уже сказала, было припрятано зерно. И староста Володя рассказал об этом немцам. И вот ночью они пришли в дом, взрослых выгнали во двор, а детей — в одну комнату. Мы все стоим, прижавшись друг к другу, немцы  с автоматами. И вдруг как-то словно осенило, что и мамы нет, и бабушки, так мне стало страшно, что останусь я одна с маленькими сестрами… И я как закричу: «Мааамаа». И все дети за мной. Немцы на нас орут, велят замолчать, а мы кричим еще громче. И один немец выстрелил из автомата в лампу. Посыпались стекла. Тут уже взрослые снаружи начали кричать и ломиться в дверь, обезумев от страха за нас. Немцам пришлось двери открыть, но все зерно, которое было, они нашли и увезли. С этого дня стало совсем голодно. А потом пришел староста с врачом и велел всем уходить из дому, потому что в нем гниль и антисанитария. На вопрос мамы: «Куда же нам уйти?», староста с ухмылкой ответил: «В Ржев, коммунистка, к себе домой». Многие знали, что папа у нас офицер.

В доме снова поселились немцы, а бабушка упросила соседей пустить нас в баню, которая топилась по-черному. Как она затопит — дым валит из всех щелей, а мы лежим на полу во всяком тряпье. Из-за этого дыма однажды немец решил, что баню подожгли. Пришел посмотреть, увидел нас и пожалел — попросил, чтобы нас снова пустили в дом — договорился, что бабушка будет топить печку, у них почему-то не получалось. Бабушке выделили закуток, нас заставили залезть на печку и не вылезать оттуда. Но мы же были детьми! Холодные, голодные, обессилевшие, все равно играли и баловались. Мама очень жалела одежду, ведь другого-то ничего не было. А мы выбегали на снег, валялись, приходили все мокрые.

Страдающий Ржев

Еще в декабре мне довелось побывать в Ржеве. Мы с бабушкой пошли в деревню Костоносово, где жила жена моего крестного. Шли через Ржев. Подошли к калининским домам и увидели колонну наших военнопленных, которые из городского леса на плечах тащили бревна немцам на укрепления. Они были  слабые, истощенные, один упал, немецкий конвоир подскочил и забил его прикладом автомата до смерти. Все это происходило на моих глазах, как ни старалась бабушка побыстрее увести оттуда. До сих пор от воспоминаний у меня сжимается сердце. Ржев был таким же, как мы, его изгнанные жители: жалким, неприглядным, страдающим. Груды замерзшей земли, каких-то обломков, выбитые окна, двери, заколоченные чем попало, часть зданий уже разрушена. Но самые страшные для города дни были впереди.

Жизнь под обстрелами

Наступила весна 1942 года. Траву, которая только-только появилась, тут же съедали. На поле у деревни с прошлого года осталось осыпавшееся неубранное зерно, оно взошло. Я собираю росточки. Вдруг слышу, как будто в меня чем-то кинули. Смотрю, рядом камень отбился, значит, в меня стреляли и надо возвращаться.

Летом начались активные артобстрелы с обеих сторон. Бомбили и наши, и немцы. Постоянно летали самолеты. Не поймешь, откуда может прилететь снаряд и начаться обстрел. Однажды мама взяла меня и мою подружку Тонечку с собой в Глебово. Идем мы по ржи, вдруг полетели снаряды с нашей стороны. Мама впереди в красном платочке, я — за ней. Смотрю — маминого платочка уже нет, надо на землю падать, падаю, лежу. Вокруг хлопают осколки. Закончился обстрел, встаю — ни мамы, ни подружки… Я вот тут видела передачу, в которой говорили, что материнский инстинкт никогда не пропадает. Неправда. Инстинкт самосохранения у человека, как у животных. Я в деревню раньше мамы вернулась. А она пришла, оправдывается, мол, я на тебя оглядывалась, искала… Я ей говорю: «Не оглядывались Вы…». А она меня в охапку  и заплакала: «Лида, Лида, прости меня! Я ничего не помню, и как убежала, не помню!»

А наши подошли уже совсем близко. И однажды деревенские мальчишки в кустах у Бойни встретили разведчиков. Их очень интересовало, где немцы строят свои блиндажи. А строили они их между домами. Разведчики велели передать взрослым, чтобы мирные жители свои блиндажи строили между сараями. И мы с соседями так и сделали — стали копать свои укрепления по линии сараев. А когда начался артобстрел, то все дома, где немцы себе блиндажи устроили, разбомбили, а наши остались целы. Говорят, что в 1942 году еще не было «Катюш». Но как же не было, если при обстреле земля на поле, по которому стреляли, вся буквально кипела и переворачивалась? Ровно так, словно по линейке. Это очень «красивое» зрелище у меня так и осталось в памяти. И тогда я стояла и смотрела, как завороженная, на это поле, пока мама меня не отругала и не стащила вниз в землянку.

Записала Ольга ДАБУЛЬ

Продолжение следует…