Ржевитянин Вениамин Васильевич Царьков, которому в этом году исполнилось 87 лет, некоторое время назад записал свои детские воспоминания и впечатления о пережитом им в 7-11 лет и его семьей в период немецкого нашествия во время Великой Отечественной войны. Его рассказ о жизни в годы войны и оккупации — это живое отображение того, что не должно повторяться никогда.

Продолжение. Начало в №№ 18, 19

В ОККУПИРОВАННОЙ ДЕРЕВНЕ

Примерно к концу декабря 1942 года немцы въехали в деревню на фурах. Всем жителям приказали срочно одеваться и грузиться. Мы быстро собрали необходимые вещи, еду — все, что смогли с собой унести, понимая неизбежность прощания с деревенской жизнью. Жителей затолкали на повозки. Куда? Нам не было известно, никто с нами не разговаривал. Через некоторое время стало ясно, что нас везут на станцию Осуга. Только мы успели разгрузиться, как начался артиллерийский обстрел железнодорожной станции. Все залегли за железнодорожную насыпь. Стало понятно, что это стреляла наша артиллерия, и значит, Красная Армия близко. Вот почему немцы срочно нас грузили, понимая, что скоро им придется уйти с нашей земли, и потому спешили угнать как можно больше рабочей силы в Германию.

Обстрел закончился, и немцы в спешке набили людьми товарные вагоны-телятники. Эшелон тронулся. Состав продвигался в основном по ночам, а днем его куда-то загоняли на запасной путь, где он стоял до вечера, чтобы снова начать движение. На очередной какой-то большой станции эшелон стала бомбить наша авиация. Бомбы рвались совсем близко, нам было видно из щелей закрытых вагонов, что вокруг всё горело. По чистой ли случайности бомба не попала в состав, или по другой причине, но и в этот раз, испытав ужасный страх, мы остались целы и невредимы. После прекращения налёта поезд двинулся дальше.

На очередной остановке немцы разрешили набрать кипятка из специальных колонок при станции, выдали немного баланды — жидкости с крупой. На всю жизнь запомнил, как на этой остановке мне сильно попало от жандарма. Мое желание пролезть под вагон по нужде тут же было им пресечено: немец сильно ударил меня саперной лопаткой ниже спины по оголенному месту. И в этот раз меня выручила мама, схватив за руку и быстро втащив в вагон.

После этого эпизода запомнилось, что везли нас еще долго. Стоял декабрь, студеный ветер гулял по всему вагону; мама и бабушка как могли согревали нас с сестрой своими телами. В вагоне начался мор людей от холода и голода, тела немцы не убирали, развелось много насекомых, которые не давали покоя.

Наконец-то нас привезли на какую-то станцию и приказали выходить. Люди, которые смогли сориентироваться, говорили, что нас привезли в Белоруссию, в Гомельскую область. В каком-то населенном пункте под охраной нас направили в баню, приказав всё белье и одежду повесить у жаровни, чтобы уничтожить насекомых. Мылись все вместе, старики, дети, женщины. После помывки нам приказали одеваться. У бабушки Кати была крестьянская шуба, и у жаровни она сморщилась до детского размера. «Пан, — обратилась бабушка к немцу, — это не моя шуба». Тот молча швырнул ей назад то, что раньше называлось шубой. Так бабушка зимой осталась без верхней одежды.

Потом под охраной нас разместили в бараке за колючей проволокой. Это был немецкий лагерь, в котором нас держали месяца два-три, кормили баландой и давали немного хлеба. Снова и снова маму и бабушку гоняли куда-то на работу, в основном на расчистку дорог от снега.

В один из дней узников казарм выгнали на улицу. На выходе из лагеря немцы устроили живой коридор, держа на коротком поводке лающих овчарок. Люди проходили по этому коридору, и по ходу продвижения всех стали разделять на две группы: молодых женщин толкали в одну сторону, а пожилых и женщин с детьми — в другую. Нам реально грозила перспектива остаться без мамы, которой было чуть больше 30 лет… Чтобы нас не разлучили, мама взяла пятилетнюю дочку Валю на руки, заставив ее подвернуть ноги и замотав в одеяло. Я уцепился маме за подол и стал хромать, притворяясь инвалидом. Бабушка Катя, которой было 55 лет, закуталась в платок, чтобы выглядеть старухой. Так наша «театральная» семья (но тогда было не до смеха) двигалась по живому коридору. На выходе из-за колючей проволоки немец-охранник с собакой внимательно и подозрительно посмотрел на нас и… отделил в группу стариков, детей и старух. Маме даже показалось, что он усмехнулся. Но так или иначе, мамина смекалка спасла нас в очередной раз.

После этой процедуры немцы развезли людей по селам и оставили там на волю судьбы. Мы остановились в одной белорусской семье, которая нас приютила. У хозяйки самой были такие же маленькие сын и дочь, муж воевал на фронте. Она жила в хорошем доме и встретила нас по-человечески. Первые дни мы питались вместе с семьёй хозяйки. Потом наша рукодельная мама стала шить бельё местным женщинам: швейная машинка была позаимствована у соседки. За работу «заказчики» расплачивались продуктами: картошкой, хлебом, крупой, зерном… Но еды все равно не хватало. Тогда на семейном совете решили, что дети тоже могут внести свою долю… Я и Валя стали регулярно ходить по ближайшим сёлам и… просить милостыню. Сестра не хотела ничего просить, и я сердился, но брал на себя ответственность, стесняясь, нараспев просил дать что-нибудь поесть. Белорусы нас жалели, сочувствовали нашему горю и делились то яйцами, то хлебом. Я был горд, что мог принести в дом продукты и помочь маме и бабушке.

Наступил 1943 год. Зимой я и мама возили на саночках в соседнее село зерно хозяйки, а также ту часть, что удалось выпросить, чтобы смолоть его на ветряной мельнице. Дни шли за днями. Однажды в одну из зимних ночей в наш дом, стоявший на краю села, постучали. Это были белорусские партизаны, четыре мужчины и девушка, обвешанные оружием и гранатами. Они принесли много продуктов. Мне, голодному мальчишке, запомнились эти партизанские дары: сало, яйца, мед, колбаса, вкусный хлеб… Партизаны рассказали, что в соседнем селе разгромили и сожгли немецкий склад, уничтожили нескольких немцев, предателей-полицаев. Старосту, который от страха залез на дерево, не нашли. Партизаны плотно поели, немного поспали и ушли ранним утром.

Совсем скоро в дом нагрянули два полицая и увели маму и хозяйку на допрос. Кто-то донес, что партизаны ночевали здесь. В доме остались четверо детей и моя бабушка… Маму и хозяйку под угрозой расстрела допрашивали в комендатуре двое суток. Женщины все отрицали, ничего не сказали о ночном визите. Не добившись признания, полицейские их отпустили. Какая это была радость!

Рядом с домом было большое поле, здесь до войны добывали торф. Однажды летом торф загорелся, густая пелена окутала деревню, мы задыхались от дыма. Пожар тушили все жители села. Недалеко от поля был большой пруд. Тут произошло чудо — на поверхность всплыла рыба: пруд буквально «кипел», рыбу ловили прямо корзинами. Пока я дивился на это чудо, пока спохватился ее ловить, рыбы почти не осталось. Почему рыба всплыла на поверхность, для нас осталось загадкой. Вероятно, торфяной дым и повышенная придонная температура воды вытолкали ее на поверхность.

Лето 1943 года было в разгаре, стоял июль, жара. Но жарко вскоре стало не только из-за летней высокой температуры. Июльским утром верхом на конях в деревне внезапно появились немцы с факелами в руках. Было приказано срочно собраться и всем выходить из домов. Не успели мы до конца опомниться, как немцы стали поджигать дома. Бабушка Катя умоляла: «Пан, подожди, не поджигай! Хлеб ещё в печи не испекся!..» Но немецкий всадник поднес факел под соломенную крышу, и дом заполыхал. Ужасная трагедия, страшная картина развернулась перед нашими глазами. Всех жителей деревни и нас построили в колонну и погнали через горящее село. Была неимоверная жара, дым резал глаза, у нас текли слезы…

Вениамин ЦАРЬКОВ

Продолжение следует