Небольшой остров, на нём монастырь — Нило-Столобенская пустынь. Узнаваемый с десятков тысяч фотографий, с изображений на закладках для книг, кружках и других сувенирах, он хранит свою древнюю тайную жизнь от суетного людского потока.

Осталась загадочной она и для нас, живших здесь в гостинице для паломников, но каждый день проходящих в решетчатые воротца с надписью «Посторонним вход строго воспрещён». Приглашённые гости, культурные люди с творческими профессиями, мы жили здесь, чтоб открыть это место для себя, а значит, и ещё для кого-то: воцерковлённых христиан, безбожных обывателей и просто живых русских людей с мечтой, что красота спасет мир. Мы — это два художника, четыре художницы да одна писательница.

Нашей мирской Альфой и Омегой, точкой «входа» и «выхода», встречи и прощания, стала братская трапезная, где нас встречал ужин рождественского поста, а провожал обед на святочной неделе. Она и стала главным оргмоментом пребывания: обед в полпервого и ужин в полвосьмого. Остальным временем суток мы могли распоряжаться на свое усмотрение.

Трапезная находится на первом этаже старого здания, но вход туда ведёт через высокие ступени. Внутри она расписана вручную декоративными узорами, на стенах висят фотокопии картин известных русских художников, изображения библейских
сюжетов, на стенах написаны мудрые мысли святых старцев. Братская, как её здесь называют, напоминает царские палаты: потолки высокие, помещение длинное, а вдоль его стен слева и справа стоят два ряда крепких деревянных столов, под ними — деревянные лавки, которые можно отодвигать, потому что они короче и легче.

Иногда наши обеды и ужины были общими с монашествующими, и тогда, кроме молитвы перед трапезой, мы слышали, как за обедом читали здесь вслух поучения или жития святых. Чаще, сидя в фойе на мягких диванчиках напротив трёх аквариумов с рыбками, мы слышали короткий звоночек, спустя время — ещё один. Это означало, что первая смена отобедала и можно идти всем остальным: трудникам, работникам и работницам обители, нам, а иногда и группе паломников.

Мы входили, а на столах ждал обед. Хлеб здесь пекут свой. Он белый, чисто пшеничный, и черный, чисто ржаной. В постные дни на первое в двух кастрюльках на восемь человек подавали суп — чечевичный, из белых грибов, или простые щи; на Святках это были супы с красной рыбой. На второе нас ждала гречневая каша либо отварная картошка, салат капустный с горошком или тёртая свёкла. Потом, в праздничные дни, была и простая рыбная котлета, и рубленая из двух видов рыбы, а на Рождество — красная рыба, запечённая с грибами под сырным соусом. Баловали и выпечкой: пирожками с картошкой, булочками с отрубями или слоёным пирожным. Были ещё четыре вида вкуснейших молочных каш, ломтики сыра и кубики масла. И клюквенный морс, и грушевый компот, и какао, но более всего хотелось всем горячего «ваньки» из чайника, так здесь прозвали крепкий заварной иван-чай. Вкус его, с густым пасечным мёдом на черный хлеб, и запомнился больше всего.

— Пикассо, вам «ваньку» или простого? — спрашивал иногда художников улыбчивый монах в белом халате поверх черной рясы. В храм и трапезную женщины-художницы надевали юбки поверх брюк, в которых шли на свои этюды в мороз, на голове — платок или шапка, у кого что было, чтоб не тратить время на переодевание, кто-то просто опоясывался красным шерстяным платком. Впрочем, замечания нам делали, когда мы путали или забывали время для трапезы, которое иногда сдвигалось на полчаса, внешний вид никто не разглядывал.

Иногда я рисовала вместе с художниками пастельными мелками этюды, разгуливать же по острову в мороз можно не больше тридцати минут, поэтому ежедневные монастырские службы были кстати.

Тем более — Рождество. Из любой части главного храма было слышно каждое слово с клироса или амвона — тут и там на стенах висят длинные светлые аудиоколонки. Как правило, за службами было тихо и нелюдно. Зажжённые свечи, горящие десятками в полумраке лампадки, небольшие
скамьи у стен — всё, что нужно для молений. Шумно было на вечерне да на всенощной в канун Рождества. Много людей, семьи с детьми специально приехали сюда, чтоб исповедаться и причаститься…

Пока стояли за утреней или вечерней, художники находились у своих холстов, потом ставили их в коридоре и комнатах, и так дышала я то ладаном, то масляными красками в смеси с разбавителями. После службы шла в номер в гостинице паломника, где уже пили чай и вели разговоры об искусстве друзья-художники. Александр Котов все шесть дней даже во время чаепития не выпускал из рук карандаш, который в конце стал размером с мелок.

Иногда художники позировали друг другу, писали портреты о. Стефана и паломника из Торжка. Елена Логунова проверяла на прочность ватник с подогревом и свой железный характер: только она одна решалась выходить при сильном минусе с холстом-красками на долгое время. Елена Поскребышева днями просиживала перед мольбертом со своей любимой масляной пастелью, открывая не только себе художественные возможности этой техники. Галина Смелко, организатор «Рождественского пленэра», то сводила «дебет с кредитом» (оплаты наших обедов и ужинов, так как время отъезда некоторых участников сдвигалось), то переключалась на акварель или свой любимый портрет. Ирина Аввакумова не отступалась от многозадачности: и обозначить интересный сюжет, и освоить новый приём, когда снег падает прямо на свежие мазки холста, и дописать работу с прошлого своего сюда приезда. Сергей Мяутов через решение задач упорно продвигался к своим творческим целям.

Его, как Александра Котова и Елену Логунову, привлекали не парадные виды, а задворки и кочегарка. Словно повинуясь виденному когда-то в фильме «Остров», они искали в Ниловке и находили свои открытия среди угля, дров и труда невдалеке от дровяного и угольного котлов. Будто именно там и хотели они услышать вещее слово, схожее со словом героя Петра Мамонова.

А природа вокруг была так сказочна, так красива и в мороз, и снегопад, что казалась неразделимо целым с самой обителью. Одним словом — Ниловка. Налево — остров Хачин, прямо — деревня Светлица, направо — Пески. И само белоснежное озеро Селигер в полосках троп и санных путей снегоходов. Святое место, мощи преподобного Нила, святителя Нектария и святая русская земля говорили всем своим видом и невидимым присутствием чего-то неуловимого: мы — суть одно, мы — данность Божия, зрите, чувствуйте, внемлите…

Конечно, взор наш невольно приклонялся к реалиям дворовой монастырской жизни: снегоуборочная техника трёх видов, стайки голубей, непугливые коты, требующие внимания, чайная со всевозможными пирогами и баночками вкусной и полезной снеди, монастырская аптека с травными мазями и чайными сборами… Но для пленэрного художника всё это — скорее подивиться: ему-то надо успеть и узреть здесь нечто большее: то, что может увидеть только он. И каждому открылось по его глубине, будь то чувство красоты, тайны истории каменной стены, храма. Судьбы людей, судьбы зданий… Есть только миг, и он был запечатлён.

Виктория КУЗНЕЦОВА

Фото автора, Александра КОТОВА и Ирины АВВАКУМОВОЙ