Сегодня им 90. Кому «под», а большинству — «за». Седые головы, морщинистые лица, натруженные руки, нетвердые походки. Но — никакой усталости от жизни в светлых от эмоций глазах, никакой угрюмости или нежелания общаться. Никакого брюзжания по поводу того, как плохо сегодня жить. Они знают: сегодня — хорошо. Потому что прочувствовали, что на самом деле значит «плохо» и «трудно». Это когда нечего есть и негде ночевать, когда от родной избы осталось пепелище и с матерью нет связи несколько месяцев, когда промозглая траншея становится единственным убежищем и домом, а друзья, с которыми ты вчера перекидывался шуточками, сегодня лежат убитые… Когда тебе нет 20-ти, а ты уже воюешь.

Сапер Зуйков

Ветерану Великой Отечественной войны Василию Федоровичу Зуйкову в этом году исполнится 92. Он прожил большую и трудную жизнь. Воевал на Смоленщине, форсировал Днепр, трижды был тяжело ранен. Но выжил всем смертям назло. Всю войну прошел его отец, Федор Васильевич Зуйков. А вот старший брат, танкист Сергей Зуйков, навсегда остался в ленинградских лесах — погиб в 43-м году.

В мирной жизни Василий Федорович 15 лет работал в локомотивном депо, 25 лет — учителем труда в школе, а сразу после войны восстанавливал родной Ржев. Имеет много Почетных грамот и благодарностей за многолетний, добросовестный труд.

За мужество и героизм, проявленные в годы Великой Отечественной войны, Василий Федорович Зуйков награжден двумя орденами Красной Звезды, орденом Отечественной войны, медалью «За боевые заслуги».

Из воспоминаний фронтовика:

Под Смоленском

— Родился я 5 апреля 1923 года в деревне Тимофеево Ржевского района. Отец работал в Ржеве печником, мать — домохозяйка. Семья была многодетная, — пятеро детей.

Когда началась война, старшего брата и отца отправили на фронт под Ленинград. В 43-м брат погиб. Меня в 42-м призвали. Воевал на Смоленщине, в 1-й Гвардейской инженерно-саперной штурмовой бригаде. Был сапером. Разминировал фугасы по 100 килограммов взрывчатки в каждом. Участвовал в разминировании города Вязьма, под Смоленском получил тяжелое ранение. А дело было так. В том месте проходили три траншеи немецкой обороны. Пехота наша залегла. Капитан бегает с пистолетом и кричит: «Вперед!». А пехота не поднимается. Я и мой товарищ встали и пошли, тогда поднялись остальные. Кругом гарь, черный дым, как в тумане, ничего не видно. Вспомнить страшно. Тут и настигла меня вражеская пуля. Получил сквозное ранение в грудь. Но я шел вперед, истекая кровью, плохо понимая, куда иду. Пехота шла в наступление, никому и дела до меня не было. Кровь хлестала изо рта и груди. Я упал, но был в сознании. Бежит сержант. Прошу его: «Перевяжи, брат!». Санитаров-то рядом не было. Он мне сделал перевязку. И я своим ходом шел еще три километра до санитарного взвода (так полевой госпиталь назывался).

Меня отправили в Смоленскую область в госпиталь. Это был вокзал, в котором размещали раненых. Помню, что недалеко, в Кричеве, разбомбили два эшелона с ранеными. И нас стали срочно эвакуировать. После госпиталя признали годным к строевой службе. И снова на фронт! В саперные войска. В 44-м разминировал города Невель, Великие Луки. Затем воевал в Белоруссии, в направлении Могилева.

Форсировал Днепр

Нам надо было поставить понтонную переправу через Днепр. Много тогда погибло товарищей! Работали и днем, и ночью. Когда переправа была готова, пошла пехота. Потом переправляли танки Т-34 на другой берег. Прозвучала команда: «Танковый десант!». Чтобы танки не подорвались на минах, нам, саперам, приказали: «Вперед!». Мы сопровождали танкистов на броне, чтобы, в случае чего, разминировать. Двигались полный день, лесами, полями.

22 июня 1944 года выехали на трассу Могилев-Минск, по которой отступали немцы. Нам была поставлена задача: отрезать немецким войскам отход. Видим, по дороге идет колонна крытых немецких машин, а впереди — пехота. «Огонь по машинам!» — командует капитан. И начался бой! Горят машины, горит рожь вдоль дорог. Крики, взрывы, стрельба. Получилось так, что нас окружили немцы, и меня снова ранило. Разбило локоть, раздроблена была кость. И в спину выстрелил фриц из автомата. Лежу в кювете, зову санитара. Подбежал. Перевязал. Я тогда потерял много крови. А санитар говорит: «Спасайся, солдат, как можешь». До леса метров сто было. И я пополз по-пластунски, с перевязанной рукой, с автоматом в другой. Была уже ночь. Вижу, танк, а на нем весь десант расстрелянный. Помню, как охватил меня ужас, страх. Наверное, от страха я не чувствовал боли, полз вперед. Уже светало. Вижу — впереди деревенька. Постучал в одну дверь. Вышла бабка, спрашивает: «Ты кто, солдат, будешь, немец или русский?». Говорю: русский. Но она побоялась в дом меня пустить, так как на краю деревни немцы стояли, и спрятала меня в стоге сена. Вскоре на немецкой крытой машине ехал наш танкист. Бабка дала мне знать. Он меня забрал. Мы благополучно проехали деревню и добрались до своих.

На другом берегу Днепра стоял большой полевой госпиталь, там меня снова прооперировали. Потом отправили в Москву, в госпиталь, а затем долечиваться в Горьковскую область. Лежал я там месяцев семь. Ранение опять было тяжелым, все долго заживало. Но я был молодой, выносливый и, конечно, поправился. Вновь признали годным к строевой. Отправили во внутренние войска МВД, где я служил с 44-го по 46-й год. Под городом Горький охранял военный объект — нефтеперегонный завод. Там и Победу встретил.

Помню, было два часа ночи. Только лег после караула на кровать, что была на втором ярусе, прямо под потолком. Объявляют о Победе. Я как вскочил, головой о лампочку задел, та и треснула. Стекла полетели…

Как мы были рады! Не передать словами. Днем был митинг, все плакали, кто от радости, кто от горечи потерь. Слез было много! Сколько же погибло наших солдат! Не счесть.

В Ржеве

Поехал я на родину, в Ржев. На одной из станций встретил своего одноклассника, Николая Козырева, который тоже домой возвращался из Польши. Ну и встреча! У него с собой сало было и денег много. Купили мы на вокзале водки и отпраздновали Победу. Домой добрались благополучно. Но Ржев не узнали. Смотрим — нет ничего. Пусто, груды кирпича, кругом заросли громадные. Пошел я в свою деревню Тимофеево. А нет деревни. Пустырь. Кое-где стоят из досок сколоченные домики-времянки. Там и жили наши односельчане. Мама, к счастью, жива была. Прохожу мимо маленького домика: кирпичом заделаны два окошечка, от прожекторов стекла вставлены между кирпичами. Выходит мама. Меня не узнала сразу. Я плачу, и она плачет.

В деревне ждала меня моя Аннушка. Но, как оказалось, и мой друг Колька тоже к ней спешил. Учились-то мы все в одном классе. Но я сказал: не выйдет! И опередил его. Я ведь, когда в госпиталь попал, получил письмо от Аннушки. Узнал, что жива она, и сразу полегчало.

Послевоенное время, голодное, трудное. Не до свадеб было. Ели траву, чтобы с голоду не умереть. Когда работал, получал 500 граммов хлеба — была карточная система. Встречались мы с Анной еще два года. А в 48-м, когда жизнь стала налаживаться, поженились.

Жизнь продолжается

После войны, в 47-м, Василий Федорович восстанавливал завод РМЗ (тогда он назывался литейно-механический) и родной Ржев. Пятнадцать лет работал в локомотивном депо модельщиком. Но в душе всегда был художником. У него музыкальный слух. Сам выучился играть на гармошке и до сих пор с ней неразлучен. Первую, послевоенную, бережет особо.

Василий Федорович прекрасно чувствует дерево и умеет с ним работать. До войны был столяром. А в трудные послевоенные мастерил табуретки и продавал их. Тем и жили. Практически вся мебель в квартире сделана его руками и служит уже не один десяток лет: добротный комод, крепкий шкаф, полочки, стулья. А сколько замечательных деревянных поделок вырезал — не сосчитать! Шкатулки, матрешки, скворушка, сказочные Маша и Медведь, бусы радуют глаз родных, друзей и знакомых. Вместе с Анной Васильевной счастливо прожил Василий Федорович 51 год. В 99-м ее не стало. До сих пор он нежно называет ее «моя Аннушка» и украдкой вытирает слезу, глядя на ее портрет, что висит дома на стене. Рядом с бравым военным она, молодая, красивая, любимая. Та, которая ждала его всю войну…

В 49-м у Зуйковых родился первенец, но недолго прожил. Второй, Сергей, появился на свет спустя 8 лет. Зуйковы вырастили замечательного сына. Сергей Васильевич — врач-стоматолог, работает в Ржевской стоматологической поликлинике. Его жена, Галина Витальевна, акушер-гинеколог. У Василия Федоровича два внука, два правнука и правнучка. Внук Александр, старший лейтенант, работает в полиции. Виктор, как и его отец, выбрал профессию врача. Оба живут в Твери.

Одиноким Василий Федорович себя не чувствует. Сын, сноха, внуки, правнуки не забывают. Частенько навещают, так что на жизнь он не жалуется. На 90-летие подарили огромную картину — фотоколлаж, где все они, Зуйковы, в костюмах XIX века, а в центре главный персонаж — юбиляр в форме генерала, лихо подкручивающий усы. Та же военная выправка, хитринка в глазах и озорной задор, как и много лет тому назад.

Елена Сооляттэ

«ВСЮ ЖИЗНЬ ВСПОМИНАЮ ТУ ЖЕНЩИНУ…»

— Я родился в Ржеве. Дом наш стоял на Волге, там, где сегодня телевышка, — начинает неспешный рассказ Евгений Поярков. — Наш отец умер рано, когда мне было всего лет пять. К 1941-му году окончил я 7 классов, мне было 14 лет. А кроме меня, у матери было еще два старших сына. Один еще до войны окончил летное училище, став пилотом ночного бомбардировщика. Он пропал без вести потом, в годы войны. Это мы только недавно и узнали, внук в Интернете информацию нашел. А тогда он матери писал только, что воюет, а как воюет — читайте, мол, в газетах…

Так получилось, что из города мы всемером — я, мать, один из моих старших братьев и еще родственники, двоюродные — уходили в самый последний момент, когда немцы были на подходе. Сначала хотели идти в сторону Зубцова, дошли только до тюрьмы, и нам встречные сказали: туда нельзя, немцы. Повернули в сторону Шихино. Смотрим — там народу много снует. Оказалось, продуктовые склады, там расположенные, открыли, и люди выносили кто что может. Запомнился мужичок с полной тачкой… водки.

Дальше пошли, когда вечер наступил, смотрим — а над городом зарево с трех сторон, взрывы видны. Дошли почти до Торжка и попросились на ночлег в одной из деревень, в крайней избе. Хозяйка дома одна была, её муж погнал колхозный скот в тыл. Остались. Смотрим — женщина еду готовить собирается, да сразу несколько котлов в печку ставит. Её спрашивают — куда ты столько, на одну не много ли! Смеется только: погодите, мол, увидите. И увидели. Мы же не одни такие беженцы были — и военные отступали, и трудовая армия. Заходят в дом то одни, то другие, она им: «Заходите, родные, заходите!» — и по 8-10 человек за стол сажает и кормит, они и дальше идут… Вот как было! Всю жизнь я эту женщину вспоминаю!

И нас она остаться уговорила: куда, мол, вы пойдете-то? А в лесу воинская часть стояла. И на третий день, под вечер, война сюда пришла: как начали этот участок немцы бомбить, и из пулеметов — прямо по деревне! Мы убежали, в какой-то канаве за полкилометра затаились, слышим — кони ржут, раненые стонут, выстрелы гремят. Убежали мы оттуда, куда идти — сами не знали. Дошли до шоссе уже в темноте, прошли немного, навстречу всадники: вы куда, в деревне немцы! Мы бегом назад.

На следующий день подошли к Торжку, а зайти боимся. Перешли с оглядкой через реку, через пустой город — ни одного человека не встретили.

Вот и Бежецк впереди. Здесь нам оформили документы, выдали карточки, сели мы на товарный поезд, всякого за дорогу повидали страшного. Доехали аж до Свердловска! На тамошнем эвакопункте получили направление в Туринский район, деревню Петрово. Старший брат, который нас и выводил из Ржева, сразу из Свердловска в Пермь поехал — туда ржевитян эвакуировали. Второго двоюродного брата, он по специальности бухгалтер был, в другой район командировали. А родного — сразу на призыв, он 1923 года рождения… Он был артиллеристом-минометчиком, под Прохоровкой потом воевал.

Ну а мы с матерью и двоюродной сестрой — в Петрово, значит. Там был колхоз, и я, 15-летний, работал на равных со взрослыми. Сначала заготавливали дрова. А потом и другие работы начались. Я, городской пацан, научился и пахать, и боронить, и на сенокосе работал, даже был отмечен в стенгазете как лучший пахарь! Ну а как услышали, что Ржев освободили — засобирались домой. Уехать можно было только при наличии вызова, иначе никак. Написали в Ржев, по всем адресам — и двоюродная сестра матери, которая в Княжьих Горах жила, отозвалась, сделала нам вызов. Это уже июнь был.

У нас до войны на берегу Волги дом был — отец его в 1932-м построил. Новый, бревнышки одно к одному… Возвращаемся — нет нашего дома. Оказалось, он и от бомбежек не пострадал, и в огне уцелел, но Красная Армия, освобождая город, его на переправу разобрала. Это мы узнали от людей на базаре — он тогда был рядом с Казанкой. Там же мама встретила своего знакомого, директора маслозавода. Поделилась с ним, что вот, вернулись, ни дома, ни работы нет. Приходи к нам кухаркой, он говорит, и малому твоему тоже работу найдем. Так и сделали. Дали нам от предприятия землянку — от немцев осталась. Хорошая землянка, добротная была, теплая, с печкой и даже окном. А кухня, где предстояло работать матери, была такая: тренога с котлом под открытым небом…

Меня определили в бригаду кровельщиков, которая восстанавливала снятым с немецких землянок железом крыши будущих цехов. Потом старший состав бригады перевели на другие участки, так мы вдвоем с двумя напарниками до 1944-го года, считай, весь завод и перекрыли! С утра до вечера работали на производстве, а после окончания рабочего дня и дотемна шли восстанавливать общежитие, столовую, клуб… В ноябре 1944-го пришла и мне повестка в военкомат. Призвали. Нашу группу направили в Городец Горьковской области, преподали курс молодого бойца, обучили автоделу и к марту выдали водительские права. Готовили к отправке на фронт, но дело шло к концу войны — так в учебке Победу и встретили.

А в начале мая вдруг нас погрузили в эшелоны и куда-то повезли. Куда — не сказали, но понятно было, что на Восток.

Остановились в Монголии, где и разбросали по частям. Меня и остальную группу передали в распоряжение 64-й бригады, в 7-й отдельный механизированный корпус. Ездили мы на американских машинах, отечественных не было: студебеккеры, доджи, виллисы, шевроле… Хорошие были машины.

Подошли к границе Маньчжурии, пройдя всю Монголию. Это, скажу я вам, незабываемая местность. Пустыня! Вся живность — под землей. А потом увидели сопки, да какие… У подножия машину поставишь — ее в траве не видно совсем. А хребты! Посмотришь вверх — шапка падает. На вершине одного из них оставили русский танк, как символ того, что наша армия здесь прошла. Заварили люки и пошли дальше.

А когда поступила команда перейти в наступление, пошли на прорыв. Опыт войны у Советской Армии уже был, десантировались без лишнего шума и шли почти без потерь. Наш корпус дошел до Квантунского полуострова, где располагались тылы японской армии, да так и остался там на целых семь лет. Я служил шофером в звании рядового до 1951 года и демобилизовался домой в 25 лет. А офицеры, мои ровесники, служили еще дольше.

Приехал домой. Надо было устраиваться на работу. А в армии я, надо сказать, начал играть в футбол — вот он и привел меня к будущему месту работы. Команда предприятия, которое мы сегодня знаем как «Электромеханика» (тогда это был так называемый «почтовый ящик-80»), готовилась к футбольному матчу с «Локомотивом», и друг меня уговорил сыграть за них. Сыграли. После матча подошел начальник одного из цехов: приходи к нам работать, говорит. Вот я и пришел. …И, устроившись во второй цех слесарем-сборщиком, Евгений Поярков проработал здесь всю жизнь.

В 1955 году заказы у завода стали сложнее — предприятие передали НИАТу. Пришлось проходить техническую учебу, осваивать чертежи сложных изделий, часто выезжать в командировки. Евгений Николаевич вспоминает, как делали запасные части для машины, на которой осуществляли сварку корпуса популярного тогда холодильника «Юрюзань» и как выезжали на место для отладки этой машины. Рассказывает, как в 1965-м ездили на год в Индию, где Советский Союз помогал строить «с нуля» авиационный завод. Особенно запомнился шахтный агрегат высотой 12 метров, с трехметровой крышкой — только его собирали полгода. Долгожданный запуск отрабатывали до мелочей. Раз, другой, третий, все идет как надо — завтра сдавать комиссии. И вот торжественный момент. Священник проводит свой обряд. А потом, по местной традиции, руководитель принимающей стороны, индус, разбивает о корпус кокосовый орех. Еще один в ответ разбивает руководитель советского подразделения.

— Нажимаем на кнопку, — говорит, улыбаясь, Поярков, — ничего! Мотор работает, а агрегат не двигается! Аж похолодели все. В чем дело?!

Оказалось, всего-то маслянистая жидкость кокоса попала на колесные пары, и они забуксовали. Подсыпали песка — и все заработало…

А еще он вспоминает веломобиль Николая Сафронова, над которым тоже довелось работать незадолго до выхода на пенсию. Инженер-конструктор «Электромеханики» Николай Никитич Сафронов в течение многих лет создавал свое детище — уникальный веломобиль-амфибию, который мог перемещаться по суше и воде.

— Я сдал последний чертеж и ушел на пенсию, проработав 43 года на «Электромеханике», — завершает свой рассказ ветеран. Было это в 1994 году.

Сегодня Евгению Николаевичу 88 лет. Его супруга тоже всю жизнь трудилась на «Электромеханике», старший сын Владимир и сегодня трудится здесь, в бывшем третьем цехе. Трудовая слава и боевые заслуги Евгения Пояркова — в наградных знаках на груди. Орден Отечественной войны II степени. Медаль «За победу над Японией», «За победу над Германией», множество юбилейных воинских наград. А еще — целых два ордена Трудовой Славы, 2 и 3 степени.

«И КАК Я ТОЛЬКО ВЫЖИЛ…»

— У нас колхоз был очень бедный, и жили мы сложно, детей в семье было пятеро, — начинает свой рассказ Евгений Шелехов, родившийся 12 декабря 1926 года в деревне Высочка Сытьковского сельсовета. — До школы приходилось ходить далеко: до 4-го класса за три километра, а с 5-го — уже за восемь. И шли в школу в любую погоду, занесет снегом дорогу — идешь, холодно — тоже идешь. Бывало, мороз сильный, а градусников тогда не было, и прогноза погоды, — смеется, — тоже никакого. А мамка в школу отправляет: иди, говорит, а то учитель ругаться будет! Придешь — а в школе нет никого, из-за мороза занятия отменили. Ну и домой возвращаешься…

С 12 лет я, чтобы хоть как-то семье помочь на пропитание, пас скот. Мальчишка еще, конечно, — помню, гроза начнется, страшно, до деревни три километра, я стою и плачу под дождем, а деваться некуда… Сначала два года пас частный, а потом, когда война началась и мужчин всех забрали — и колхозный, там стадо было куда больше. Недолго, правда — всю колхозную живность уже в начале войны в Татарию перегнали. За работу в колхозе давали трудодни, а на трудодни полагалось зерно и все другое, что колхоз выращивал. А поскольку весь урожай сдали государству, распоряжение такое вышло — на зиму никаких запасов не оказалось. Еще и немцы наступали! Чтобы выжить, колхозники начали резать свой скот. А кому резать, если мужчин нет? Вот к матери придут соседки: Поля, пришли своего Женьку барана заколоть! Я упираюсь, плачу даже, а деваться некуда, приходится.

В ноябре мы попали в оккупацию. Штаб немецкий расположился в нашем доме. Чтобы обижали нас — не помню, но когда отступали, немцы деревню сожгли всю. Перед этим, правда, предупредили: уходите, мол. Ну, мы вышли в чем были, а он бутылку бросил, дом и занялся. Мать готова была туда, в пламя прыгать — дом же горит, все имущество, одежда вся там! Еле удержали ее.

Остался в деревне один дом. Там муж с женой жили, хозяева: ему было 105 лет, ей — 104, и они слёзно упросили немцев дом этот не жечь. Вот все 12 семей туда на ночлег и отправились, что еще делать? А наутро начали расходиться кто куда — у кого родственники в соседней деревне, у кого дальше… Осталось четыре семьи, и мы в том числе.

В 1942 году меня определили в фабрично-заводское училище в город Магнитогорск. Но вагон, в котором мы ехали, каким-то образом оказался в Куйбышеве. Январь месяц, мальчишки остальные разбежались, а мне куда? Пошел куда глаза глядят. Зашел на какую-то улицу, вижу: частный дом и дверь в сарай, где корова, открыта. Я туда прошмыгнул и в сено зарылся. Как не замерз только? А утром хозяйка пришла корове сено давать, чуть вилами меня не проткнула, испугалась здорово! Вышел за ней мужчина, майор: иди, говорит, в армию добровольцем. Я и не против, только незадача: парни 1925-го года рождения уже служат (а кто не служит — дезертирами считают), а мой 1926-й в армию еще не берут! Военком направил меня в горисполком, вот так я и явился туда. Грязный, голодный, одежда кое-какая, на ногах вместо обуви деревянные обвязанные колодки! Как я жив тогда остался — до сих пор удивляюсь.

Таких беженцев, как я, много было, а женщина, к которой меня направили, сама оказалась родом из Ржева! Дала мне талоны на питание на два дня и хотела отправить меня в училище, на водолаза учиться. Что такое водолаз для меня, деревенского мальчишки? Испугавшись, отказался напрочь. Что еще со мной делать? И тогда она дала мне другое направление… и куда — в похоронное бюро! Ужас один! Ну, пошел по указанному адресу. Но начальник меня не взял, потому что впереди были выходные дни. Я уже чуть не плачу стою, есть хочется, ночевать негде. Но, как оказалось, все к лучшему было. Подумав, тот написал еще одно направление, в баню N№ 5.

Открыл сторож, посмотрел мою сопроводительную записку и, сжалившись, пустил меня внутрь. Директором бани тогда была молодая женщина. Она сразу велела своим работницам нашить мне рубах из простыней, выдала бурки на ноги, я отмылся и хоть на человека стал похож… Работал кочегаром, а когда мама прислала мне из Ржева справку, мне оформили и паспорт.

В 1943 году пришел и мой черед идти в армию. Обучаться воинскому делу отправили в леса севернее Витебска, это было недалеко от линии фронта. Как сейчас помню, какой там был мох — мы выстлали им шалаши, в которых жили. И учились воевать — ровно 12 дней. А потом отправили прямиком на передовую, где осуществлялась масштабная операция «Багратион» под командованием Жукова.

Я был ручным пулеметчиком. И вот мое первое боевое крещение: идем мы пешком, колонной, на передовую, а навстречу нам, точно так же, в полный рост, вдруг выходят немцы! Командир отдает приказ и ведет нас в бой, так же, как и шли, в полный рост!.. Спасло меня то, что, не сумев надолго удержать 12-килограммовый пулемет, я лег на землю и оттуда стрелял, пока ствол не перегрелся. Что делать? Менять долго. «Бери у убитого и стреляй дальше!» — кричит командир отделения. Немцы отступили, когда вся поляна была усыпана трупами. Из двадцати трех ручных пулеметчиков взвода — а всем им не было и 18-ти — в живых осталось только восемь. Один из моих товарищей сказал тогда фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Что ела ты, земля, — ответь на мой вопрос, — что столько крови пьёшь и столько пьёшь ты слёз?». Он произнес это, глядя на эту окровавленную поляну, а ведь ему, как и остальным, было всего 17 лет.

На передовой, в траншеях, мы жили и воевали четыре месяца, удерживая окруженных немцев. Они то и дело пытались прорвать кольцо, только на нашем участке раза три. Основное же сражение разворачивалось чуть сбоку от нашего расположения. А однажды мы чуть не погибли под своим же огнем. Артиллерия била прицельно, смотрим — снаряды все ближе и ближе к нам ложатся! Командир, невзирая на приказ «Ни шагу назад!», на свой страх и риск дал нам возможность отступить на полтора километра, а разрывы продолжались уже там, где только что были мы. Вот так он нас и сберег. Потом мы наступали, сжимая кольцо и стараясь достичь результата с наименьшими потерями.

Но потери все же были немалые. Гибло много совсем молоденьких солдат, таких же, как и я. И старшие товарищи сокрушались, а офицеры писали руководству, говоря о том, что на передовой вот-вот погибнет все поколение, завтрашний день страны. И правительство тоже это осознало: вышел приказ Сталина о том, чтобы не посылать на фронт несовершеннолетних солдат. И моих ровесников с передовой отослали.

Меня отправили на Дальний Восток. А надо сказать, что полный паек военнослужащие получали только на передовой. На подходах к ней солдатам давали полнормы, а на таких рубежах, на которых служили мы, — треть. Да еще и на условиях самодовольствия, то есть, солдаты сами должны были сажать огород и добывать себе еду. Работа на погрузке вагонов тяжелая, а сил у нас не было совсем, да и откуда — на ужин 70 граммов рыбы и 200 хлеба!

В августе нас построили и объявили: Советский Союз вступил в войну с Японией, и теперь наша задача — пойти освобождать китайскую территорию от японцев. Для этого надо было переправиться через реку Уссури. Несколько катеров ночью сумели пройти незамеченными, а уже под утро японцы подняли тревогу и два катера наших потопили. Погранзаставы мы разбили и углубились на территорию дальше. Километров пятнадцать прошли в первый день, на второй, преодолев небольшое сопротивление японцев, двинулись дальше. Тощие — сил нет пулемет поднять. Командир дивизии как увидел нас таких, а мы без рубашек — чистые скелеты строем стояли — чуть командира батальона под трибунал не отдал. Поохал и отпустил нас на четверо суток отдыхать и подкармливаться пшеном с американским шпиком. После этого и в наступление пошли, до самого Мукдена. Через месяц война с Японией закончилась.

Потом служил я в войсках НКВД в Благовещенске, пленных охранял. А в 1951-м демобилизовался, отслужив в Советской Армии семь лет, и приехал на родину.

Отец к тому времени отстроил новый дом, правда, маленький, я и подался в город на работу. А устроиться было особо некуда. Пришел в горком комсомола: не уйду, говорю, пока не поможете устроиться! Взяли меня на пилораму.

Евгений Шелехов стал работать сначала плотником, стал бригадиром, позже — мастером, а до самого выхода на пенсию возглавлял бетонный узел на ОАО «Электромеханика»… Вот так, как он сам говорит, без брака, и отработал 39 лет на стройке, вплоть до 1986-го года.

Евгений Михайлович с супругой, которая также трудилась на заводе, воспитали двоих детей. Сегодня есть и внуки, и правнук. На груди ветерана — орден Отечественной Войны II степени, медали «За победу над Японией», «За победу над Германией» и множество других наград.

Светлана АРТЕМЬЕВА

Они уходят, наши ветераны. И завтра некому будет рассказать нашим внукам о той войне. Останутся кадры хроники, страницы летописей и воспоминаний, в которые вошло далеко не все. Но только очевидцы могут передать нам эмоции, только в их глазах мы еще видим отблески пережитого и уроки выстраданного. Поэтому — говорите с ними, слушайте их и — помните…