Великая Отечественная война коснулась не только прямых участников боевых действий, но и тех, кто находился в тылу, вносил свой вклад в победу над врагом в партизанских отрядах, работая в эвакуации, а также тех, на чью нелегкую долю выпало проживание на оккупированной территории. Среди последних — Мария Ивановна Самсонова (Краюшкина). Мы попросили ее рассказать о своей жизни в оккупации.

— Я родилась 31 мая 1921 года в деревне Збоево Юрятинского сельсовета. В нашей семье было четверо детей, имелось приличное домашнее хозяйство, поэтому приходилось много трудиться. Я закончила только четыре класса, а потом пошла работать в колхоз. Жили мы неплохо, голодно не было, только одежда была дорогой, а мне, как любой девчонке, хотелось выглядеть хорошо. В 14-15 лет устроилась работать на овощебазу (современные «орсовские» склады), затем — в столярную мастерскую. Проработала я лет пять, до самой войны.

Когда началась война, мне исполнилось двадцать. До Збоево немцы добрались раньше, чем до Ржева, и поселились в домах местных жителей, отведя им роль прислуги, ютящейся на кухне или в сенях. В нашей избе жили два немца. Часто приходилось слышать пугающий грохот вражеских орудий, осколками одного из снарядов я была ранена. Случилось это, как сейчас помню, 16 октября 1941 года. Мы с матерью что-то делали в сенях, когда волна огромной силы отбросила нас к стенам. Как только я пришла в себя, первым делом спросила у мамы: «Ты жива?». Она ответила: «Я-то жива, но боюсь, кого-нибудь из наших ранило». Я не поняла: как это — ранило? Чувствуя боль в руке и ноге, я думала, что ударилась ими при падении, а когда осмотрела себя — ахнула:  одежда на мне разорвана, а рука и нога поранены осколками. И тут до нас донесся душераздирающий крик одного из немцев-«квартирантов» — ему, очевидно, досталось гораздо больше. Вскоре прибыл врач, погрузил этого немца и меня на телегу и повез в госпиталь, который располагался там, где теперь выезд из Ржева в сторону Москвы. Госпиталь, кстати, был оборудован хорошо. Я ждала своей очереди под вопли тяжело раненого немца в операционной. Чуть позже я увидела его — под наркозом и без ног, ноги лежали отдельно. Помню, как та же участь постигла одного из жителей деревни — ему ноги оторвало снарядом. Так что я еще, можно сказать, легко отделалась, хотя шрамы остались на всю жизнь.

В это трудно поверить, но немецкие врачи относились к нам по-человечески: всем раненым оказывалась помощь, специально был выделен человек с лошадью и телегой, который возил нас на осмотр или на перевязку. Когда немцы начали сдавать позиции, госпиталь свернули, и незадолго до этого один из врачей раздал нуждающимся в лечении, в том числе мне, необходимые лекарства, бинты и пластырь. Спрашиваем: «Зачем это?», а он в ответ: «Все, мы уезжаем домой». Возможно, дело было в профессии врача, который обязан спасать жизни пациентов независимо от отношения к ним, или на то была другая причина, но мое представление о немецких медиках отличается от общепринятого в лучшую сторону. Но в основной массе эти захватчики, конечно, не были «белыми и пушистыми». Скорее, наоборот.

Наступил 1943 год, близилось 3 марта — День освобождения Ржева; но наши места освободили чуть позже, примерно 10 марта. Немцы, чувствуя, что вот-вот утратят контроль над занятой территорией, погнали нас сначала в деревню Папино, а затем в другую, в Сычевском районе. Там нас затолкали в несколько уцелевших домов (до оккупации их в деревне было около сотни), заблокировали двери и подожгли. Помню, как мы с матерью последними выскочили в окно, на ходу набрасывая верхнюю одежду, и бросились бежать. И успели вовремя: через пару минут рухнули стропила. Мы бежим, а немцы, сволочи, по нам стреляют! Меня и сестру не зацепило, пули только порвали одежду, а мать вдруг упала ничком на снег… Я со всех ног бросилась к ней, а она только сказала сквозь стиснутые зубы: «Худо мне…» — и все, не стало моей мамы. Вспоминаю и до сих пор плачу… Вижу, идет к нам немец с переводчицей, я ему говорю: у меня мать погибла, надо похоронить. А он через переводчицу отвечает: вот еще, хоронить этот мусор (о моей маме!), у нас и не таких убивают. Да еще рукой махнул в знак презрения, гад! Но маму все-таки похоронили, выменяв у местных на буханку хлеба лопату и кое-как выкопав яму в мерзлой земле.

Когда Ржев и деревни рядом с ним были освобождены, начался наш путь домой. Добирались перебежками — где пешком, где подвозили… Ночевать приходилось на «перевалочных пунктах» в попадавшихся на пути деревнях. Но поскольку в результате нашествия немцев домов там оставалось немного, а желающих иметь крышу над головой — куда больше, часто нас не хотели пускать в одну из немногих сохранившихся избушек. К счастью, подобные бесчинства пресекались военными. Помню, как-то раз нам отказывают в ночлеге, но вдруг появляется майор и кричит: «Пропустить немедленно! Вы что, вторые немцы, что ли?!» Сразу место нашлось… А дома нас ожидал похожий сюрприз: оказывается, в нашей избе уже поселились другие люди, которые знали нашу семью, но считали нас погибшими. Увидев нас, они даже изменились в лице. Но все обошлось, опять же не без помощи военных, спасибо им.

Снова началась мирная жизнь. Весной 1943 года я не работала — давали о себе знать полученные в начале войны ранения, но на следующий год уже принялась за полевые работы: в тяжелое послевоенное время на счету были каждая пара рук и каждый клочок земли. Осенью 1945 года я вышла замуж за железнодорожника и переехала в Ржев. Очень долго не могла устроиться на постоянную работу, так как не имела ни образования, ни специальности, к тому же воспитывала двоих собственных детей, и девочку, оставшуюся сиротой во время войны. Так что, примерно пятнадцать лет моя занятость носила сезонный характер: овощебаза, заготзерно и т.п. С 1960 года работала санитаркой в только что открывшейся железнодорожной больнице. Но в 1972 году мои трудовые будни закончились: я перенесла инфаркт и получила нерабочую группу инвалидности пожизненно.

Семья у меня большая — двое детей, дочь и сын, сейчас у них самих есть дети и внуки, так что я уже и бабушка, и прабабушка. Скоро мне исполнится 94 года, до ста совсем немного осталось, хочу обязательно дожить до круглой даты, увидеть и понянчить праправнуков. Лишь бы новой войны не было! Когда смотрю телевизор и вижу, что творится на Украине, молюсь: не дай нам Бог опять увидеть врагов на своей земле! Это я говорю как человек, на собственном опыте познавший смысл страшного слова «война».

Татьяна САФРОНОВА