К 70-летию Олега Александровича Кондратьева

В РЕДАКЦИИ

Этого интеллигентного мужчину с приметной бородкой впервые я запомнила на праздновании в честь иконы Оковецкой Божией Матери в «Ржевской обители» в середине 90-х, он был среди приглашенных гостей как журналист и краевед, интересующийся старообрядчеством, и не раз писал репортажи об этом тогда уникальном начинании общины Покровского храма — детском христианском лагере.

В другой раз я посетила его место работы — кабинет заместителя редактора «Ржевской правды»: по поручению о. Евгения (Чунина) мне нужно было скопировать выписки, сделанные Кондратьевым из журнала «Церковь», касающиеся Ржева. Запомнилось тогда, каким ровным, круглым и аккуратным почерком они были сделаны.

Летом 1997 года я принесла в газету свой небольшой обзор по прозе «Русской провинции», который был вскоре опубликован. К тому времени Олег Кондратьев сам сотрудничал с журналом и имел там несколько интересных публикаций. Он-то и посоветовал мне сходить в редакцию журнала и показать эту статью. Я вначале недоумевала на такую «дерзость», но после была благодарна, ведь именно знакомство с народным журналом во многом помогло мне обрести себя как пишущего человека.

Потом мы встретились на Советской площади, я уже трудилась корреспондентом «Ржевской правды», а он, окрыленный назначением в Тверской областной архив, летел куда-то в новой кепке и с большим портфелем: «Вот так-то, Виктория Юрьевна, бывает…»

Все ржевские радовались за него, когда он стал директором главного архива области, но… недоброжелатели оказались сильнее. Он ушел сам, вернулся в Ржев корреспондентом в «Ржевскую правду», где было одно из главных дел его жизни — Ржевский книжный клуб. Он занимался им вместе с ветераном Л. Мыльниковым. Вместе они подняли огромный пласт исследовательской и издательской работы по истории Ржевской битвы, по краеведению. Штаб заседаний клуба находился в одном из помещений газеты. Многие и очень многие люди шли им навстречу, но… общественная организация, столь много сделавшая для истории города, через какое-то время была закрыта, о чем Кондратьев говорить не любил, не хотел называть ничьих имен. Его отличала глубоко христианская черта: он никого не осуждал. Гибель клуба переносил стоически, и иногда, встретив его в центре города, видела его отстранённым, погруженным в свои мысли и думала: «Здороваться или не мешать?» Как-то у меня я был весомый повод возмущаться отношением к автору изданной книги, он только сказал: «Не обращайте внимания и трудитесь дальше…»

Он поддерживал любую идею, которая могла послужить благу города. Был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством». Очень любил Ржев, понимал его уникальную роль в истории России. Скромность была частью его мироощущения. Только работая рядом, по некоторым разговорам я смогла осознать, что именно с его подвижничества как историка и журналиста стала раскручиваться тема Ржевской битвы в новейшей истории. Как историк он тщательно умел работать с источниками, а как пишущий человек — мог взвешенно и на понятном языке донести информацию до читателя. В том, что Ржеву было присвоено почетное звание «Город воинской славы», несомненно, у него была роль номер один. Радовался появлению грандиозного памятника Солдату, и когда только еще было принято решение, уже понимал, какую важную роль это сыграет в дальнейшем развитии Ржева.

Со многими людьми его связывала судьба, и когда учился в Ленинградском университете, и когда работал в горкоме партии лектором, и в Итомлинской школе, и в «Ржевской правде»… Большое число людей его знало. Доверие и уважение — эти слова о нем.

Нужно сказать, что исключительно всегда и всех на свете он имел твердую привычку называть только по имени-отчеству. Видимо, сохранил это из детства, ведь и к отцу, и к матери дети их многодетной семьи обращались только так. Имея великолепную память, он знал сотни людей по имени-отчеству, и не только ржевитян, помнил их даты рождения и места работы. Его еще двадцать лет назад «Тверская жизнь» назвала архивариусом и хранителем ржевской истории. Это так и было. В своих статьях он постоянно напоминал о достойных ржевитянах, сынах Отчизны, ее героях и тружениках: брал себе за правило писать статьи к юбилейным датам. Исследовательскую работу в последние годы почти не вел — закреплял то, что есть.

В МУЗЕЕ

Больше трех лет мне посчастливилось работать рядом с ним в Ржевском краеведческом музее. В свой первый рабочий день я решила прийти пораньше, подхожу к крыльцу, а Олег Александрович уже идет. Приветливо поздоровался. И только один раз за все время работы мне удалось прийти раньше него. Обычно он уже был на своем рабочем месте или в здании напротив отключал сигнализацию. Как правило, мы встречались после выходных в среду, это как раз был день выхода ржевских газет. Олег Александрович уже сидел за чтением свежей прессы, он неизменно приносил все ржевские газеты, часто покупал «Караван» и «Литературку». Это был такой ритуал начала рабочей недели. Мы читали, обсуждали, откладывали статьи с краеведческими материалами. Потом кто-то приходил или звонил, или ждали экскурсию, и начиналась суета будней… Думаю, именно общение с ним повернуло меня к краеведению как к необходимой части жизни.

Он знал ответ на любой вопрос и потому всегда спокойно мог пойти «вперед на амбразуру», с кем бы ему ни пришлось общаться: с военными, чиновниками, тележурналистами ведущих каналов или дотошными посетителями. Я как-то прислушалась к его фразе и удивилась: он говорил как по-писаному — четко, лаконично, ёмко.

Был неприхотлив, но не любил изменять своим привычкам. С большой неохотой соглашался сделать бороду покороче. Рассказывал анекдот. В советское время у работников горкома был неписанный дресс-код: быть гладко выбритым. А у него, как и у его коллеги В. Суслова, были приличные бороды. Приходит как-то важный партийный инструктор и требует устранить это «безобразие». А ему в ответ В. Суслов и говорит: «Мы берем пример с классиков». «С каких-таких классиков?» А он показывает на портреты классиков марксизма-ленинизма — Карла Маркса и Фридриха Энгельса, висящие в кабинете. Мужская честь была спасена.

Он вселял уверенность. Когда все тряслись перед мероприятием областного уровня, Олег Александрович всегда уверял: «Да все нормально пройдет!», отчего становилось спокойнее на душе. Ни от каких выступлений в городе он не отказывался, отвечал на все просьбы, запросы, справки, постоянно вычитывал и правил чьи-то рукописи.

Очень любил и ценил книгу, собирал автографы, не жалел денег на хорошую, редкую книгу, понимал ценность каждого издания. В лучшие времена был автором, соавтором и редактором многих книг по истории ржевской земли. Книги часто дарил.

Имел интуитивную зоркость исследователя и пытливость. Как-то, случайно оказавшись в кабинете мэра, увидел какую-то книгу на немецком (ее подарили администрации гости из Германии). Оказалось, это была книга немецкого военачальника Х. Гроссмана, что воевал под Ржевом. Кондратьев добился ее перевода и издания в России, за что ему досталось от некоторых «патриотов», зато историки получили уникальный источник информации с «той стороны». Не раз он оказывался под ударом амбициозных людей во власти, которые завидовали и ревновали к его знаниям и кругозору. До сих пор является загадкой, отчего ему не было присвоено звание «Почетный гражданин города Ржева»…

Последние годы он жил тихо, но марку держал, достоинство хранил: твердо знал, ничего не будет просить. Постоянно читал, ценил мемуары и советскую классику. Иногда он писал с раннего утра, любил поработать над статьей в субботу или воскресенье, если не было экскурсий.

Многажды ему говорили: «Олег Александрович, разберите свои папки и книги, начните писать мемуары!» Иногда он соглашался, но чаще махал рукой: «Кому это надо?!» Изобретатель астрономических часов-автоматов Т. Волосков, понимая, что его гениальное изобретение не востребовано современниками, говорил жене в последние годы: «Завесь часы. Все это суета». Будто история действительно движется по спирали и все повторяется.

В ответ на бравурные пожелания в сентябре 2019 года по случаю дня рождения говорил: «Хочу спокойно умереть». Так и получилось через год с небольшим.

После похорон было чувство, что человек не умер, но упокоился, перешел на небеса. Слова, сказанные друзьями, коллегами и родными, в день прощания были светлы, от них не саднило и не горчило, хотя многим приходилось вытирать слезы. Это были слезы прощания и причастности к большой, может, великой судьбе или великого жизненного труда, оставшегося мало оцененным гражданским обществом, людьми, властями. В нем — много деятельной любви к людям и к Ржеву, и будто эта любовь жива и длится, и существует…

Виктория КУЗНЕЦОВА, член СП России

Окончание. Начало в №№ 48-50, 3, 4, 6, 8

Продолжение. Начало в №№ 48-50, 3, 4, 6

Продолжение. Начало в №№ 48-50, 3, 4

ДОМА И ЛЮДИ

Первое название одной из окраин города — «лесозавод» — и спустя 120 лет бытует в речи ржевских старожилов. Это, пожалуй, один из старейших микрорайонов Ржева. Только теперь по прямой из города до него не проедешь — причудливы стали после войны изгибы шоссейных и железных дорог, ведущих сюда. Земля на противоположном берегу находится уже за городской чертой — это сельское поселение Хорошево.

То, что эта лесозаводская окраина и вправду нечто отдельное от остального города, до середины 1980-х годов можно было прочитать и на конверте. Адресанты по привычке так и писали: Ржев, поселок Мебельный комбинат, улица такая-то. Потом всем стало понятно, что территория относится к самому городу. Исторически поселок складывался вокруг отдаленного от центра лесопромышленного производства, а прославился на весь Ржев именно как мебельный комбинат.

Советский рабочий человек установил перед новым зданием заводоуправления памятную гранитную доску на стеле в память о событиях 1902 года как точку отсчета своей пролетарской истории. Тогда именно здесь, подальше от глаз царской полиции, в Ермоловском лесу, состоялась первая в Ржеве маёвка рабочих.

Жилой фонд до войны был 1300-1400 квадратных метров, детсад на 25 мест да столовая барачного типа.

Архивные данные рассказывают, что в 1948 году пущен цех минваты, в 1953 году — цех мягкой мебели. В отчете 1965 года читаем: «Благоустраивается территория, асфальтируются дороги, сажают деревья». Так в истории мебельного комбината отразилась история развития социального, социалистического государства.

Наверное, неслучайно в поселке рабочие люди чувствовали себя самодостаточными, раз улицу, далекую от центра города, но главную для себя, назвали Центральной. Западная ведет на запад к Волге, Волжская проходит вдоль Волги, есть еще улица Мебельщиков, Спортивная ведет к ФОКу, тут имеется и Профсоюзная улица как напоминание советской заботы о трудящихся, и Юбилейная — самая длинная ржевская «береговая» улица.

Когда в 60-80-е годы на завод устраивались работать иногородние, им предоставлялось место в так называемых бараках на берегу Волги. Были они деревянные с печным отоплением, а в них — маленькие комнатушки с общим коридором.

Застройка здесь незамысловатая, складывалась вдоль дорог, ведущих к Волге. Сначала, после войны, это были три двухэтажки по улице Центральная, построенные пленными немцами в 1944-49 годах, каждая на восемь квартир. Дома на Центральной №№ 2 и 4 сначала были деревянные, покрашены зеленой краской, и когда в середине 50-х их стали перестраивать и обкладывать кирпичом, то пришлось жильцам ночевать на чердаках своих сараев.

А еще через сорок или пятьдесят лет, сильно обветшавшие изнутри дома, большей частью были обновлены. Люди вставили новые окна, поменяли двери, полы, потолки или хотя бы что-то обшили фанерой… Но кто-то до сих пор оставил все, как было семьдесят лет назад.

Штукатурка и побелка на этих кирпичных стенах не держалась, быстро смывалась дождями и выветривалась дующими с Волги ветрами, поэтому почти на всех фотографиях на фасаде видны кирпичи.

Еще есть два старых домика на восемь квартир на улице Волжская, что на левом берегу Волги, там же — несколько домиков, построенных предприятием электросетей для своих работников. Улицы Мебельщиков и Спортивная застраивались теми самыми стандартными, на два входа, модулями, что производились на самом заводе, их называли «финскими домиками». Теперь хозяева их переделали, каждый на свой лад.

Недалеко от клуба стоял дом, у которого в девяностые стало бытовать название — «дом хи-хи». Вначале это было общежитие для студентов из деревень, обучающихся в фабрично-заводских училищах, потом там стали давать жилье приезжим семьям и пенсионерам. В его длинных коридорах у каждой двери стояли керосинки для приготовления пищи. С девяностых дом стал полузлачным местом и приютом для лиц странного поведения. В 2010 годах он был признан ветхим, а те, кто там были прописаны (точнее, немногие из них, кто дожил до этого события), получили жилье в городе.

Сносить сам дом никто не собирался, и жители стали его разбирать на дрова и хозпостройки, благо деревянные перекрытия были в хорошем состоянии. Командовал этим дележом один из местных авторитетов.

Рядом по улице Волжская в одной линии стоят двухэтажные дома, первый из которых после войны служил для завода конторой, где выдавали зарплату и собирался штаб народной дружины. Теперь рядом с домом стоит единственная на весь поселок колонка для подачи воды. Дома эти признаны аварийными, они уже полупусты, в них нет водопровода, отопления, газа, как и много лет назад, но не все спешат отсюда уехать, особенно старожилы.

Жили приезжие также и в общежитии, что в народе называли «краснодарским» — это пятиэтажное здание с балконами по торцам. Так его называли, потому что здесь первое время селили рабочих строителей из Краснодара и с юга, которые приезжали работать на местные стройки заводов по подряду. Там были общие душевые, туалеты на две-три, а то и шесть семей, общие или в отдельном квартирном отсеке кухни.

По улице Центральная стоит еще восемь кирпичных и каменных двухэтажек, возведенных до семидесятых годов. Наверху «холма» возвышаются шесть пятиэтажных домов, есть еще пять: двухэтажные и один трехэтажный. Все они появились в разные годы, с 1976-го по 2010-й.

Вот и весь жилой сектор городского хозяйства, если не считать частных домов и коттеджей, построенных за четверть века тут и там и на шопоровском поле, и в самом Шопорово, и по Волге. Кстати, в советское время деревня примыкала к поселку на правах вассала (так же, как и сам поселок к городу, ибо на тех же конвертах писали: Калининская область, г. Ржев, Мебельный комбинат, деревня Шопорово, улица такая-то.

Шопоряне жили повольготнее «мебельщиков», считались старожилами, у них было много земли и больше возможностей для подсобного хозяйства, и за прижимистость «пришлые» кого-то из них порой за глаза могли назвать «шопоровский куркуль».

Девяностые — время начала коттеджной застройки в самом поселке и Шопорово. Появились улицы Энтузиастов, Сиреневая, Васильковая, Черемуховая, Рябиновая, Березовая, Тополиная, Вишневая и Тенистая…

Когда ларьки вытеснили магазины, а потом до окраины добрались сетевые «Пятерочка» и «Красное и белое», жители с надеждой ждали, что среди прочих торговых помещений найдется место хотя бы одному аптечному пункту, но так за тридцать лет и не дождались. Будто и не ждать им уж чего-то большего: храма, центра культуры или спорткомплекса. Здесь стали строить дома и отгораживаться друг от друга высокими металлическими заборами.

Виктория КУЗНЕЦОВА

Продолжение следует

Продолжение. Начало в №№ 48-50, 3

О ВОДНЫХ ПРОЦЕДУРАХ

Наталья Краснова:

— Года в четыре помню баню: иду зимой со своей бабушкой, а дорога под гору, и я решила скатиться прямиком в низину. Села и уехала почти к бане. Помню тазы, большие очереди, но никакого дискомфорта, просто это было знакомство с жизнью… Мыться было принято ходить раз в неделю в поселковую баню, она всегда топилась дровами. Стояла баня на берегу Волги. Кто-то приходил со своими тазами, но таскать под горку и с горы не хотелось, поэтому их брали прямо в бане. Время мытья никто не засекал, поэтому очередь стояла и на улице.

Когда сидели в очереди, то ждали именно свободных тазов. Они были алюминиевые. Нужно было обварить таз кипятком, помыть, окатить водой и потом налить в него воды из двух кранов, холодного и горячего, и главное — не ошпариться. Для мытья нужно было еще окатить горячей водой лавку, на которую клали мыло, мочалку и шампунь. Позже сбоку установили душ, чтобы обливаться водой, видимо, после парной, которая была рядом. Там были ступени, на них лежали или сидели. Парились своими вениками. Я туда ходила редко, у нас в семье париться никто не любил.

Ходила в баню с бабушкой, тетей Ларисой, потом с одноклассницей, а вскоре вовсе перестала ходить, предпочитая всем этим банным процедурам душ. Душевые были на заводе в тех цехах, где после смены нужно было обязательно помыться от минваты, древесной пыли и так далее. Помню душ в «пожарке», в котельной, говорят, был еще в цехе минваты и в ДОЦе. Чтобы попасть в душ, нужно было пройти через заводскую проходную (хорошо, если был знакомый вахтер), или шли прямиком через ворота, чтобы не остановили. Все, конечно, знали, что в цеха ходят мыться.

Иногда голову мыли дома в тазу, и для этой цели приносили «волжной» воды, временами брали дождевую. Детей и немощных стариков мыли дома в небольших эмалированных ваннах или железных корытах. Свои баньки были только у шопоровских.

После двухтысячных все стали благоустраивать свои квартиры: проводить газ, воду, канализацию, и главное — отопление. Водоразборные колонки часто текли, создавая большие лужи на дорогах, постепенно стали никому не нужны и сошли на нет.

Баньки были в Шопорово на Волге, кое-кто построил себе и возле домов во дворах, ну а некоторые охочие ездили мыться в городскую баню, когда местная уже не работала и нельзя было попасть в душевые на комбинате при новой частной власти. Впрочем, иногда ходили мыться к знакомым или родственникам в благоустроенные дома «наверху» (в двухэтажках стояли титаны, а в пятиэтажках было центральное водоснабжение).

Грязную воду несколько десятилетий носили в ведрах на помойку, а мусор весь сжигали в печках. Нужно было вовремя вылить ведро, так как полное нести до помойки, да еще со второго этажа, было очень неудобно. Когда стирали дома белье, носили и по два ведра. Некоторые в девяностые годы стали выливать помои прямо за угол, пока никто не видит. После 2000-х почти во всех домах провели водопровод и канализацию.

Была одно время в поселке и своя прачечная в пристройке к пятиэтажке. Там же были организованы мелкий ремонт вещей и парикмахерская — в помощь бытовому обслуживанию населения. В девяностые вместо этого появился ночной клуб «Скорпион» — злачное место на городской окраине, где так сильно шумели до четырех утра, что когда он закрылся спустя лет десять, все поселковые облегченно вздохнули.

Туалеты были деревянные, на улицах. Несмотря на ветхость, некоторые стоят во дворах до сих пор, и в теплое время года нет-нет кто-то туда и зайдет…

ЗА ДРОВАМИ

Жили в домах почти по-деревенски, печное отопление было в ходу еще в 2000-х годах, хотя газ провели в 1977-м.

Сараи здесь всегда были необходимостью. В них или около складывали поленницы дров, потому как топились все печками. Только в начале 2000-х стали переходить на газовое отопление — кто финансово мог себе позволить. Топить в морозы приходилось дважды в день. На печках варили, грели воду, даже гнали самогонку. Газовые плиты у большинства появились в конце семидесятых — начале восьмидесятых.

Дрова зимой и в сырость охапками приносили домой, чтобы немного просушились и хорошо горели. Дрова вывозили с завода. Это были горбыль (длинные коричневые доски вместе с корой), стрелки (покороче, потоньше и светлые), позже — «чебурашки» (маленькие квадратные деревянные отходы). Иногда вывозили настоящие дрова, колотые, но это было намного дороже.

Дрова разгружали прямо во дворы, потом пилили электропилами собственного изготовления. Отец на такой пиле как-то поранил руку, задел сухожилия. Иногда эти пилы брали в аренду, а также нанимались друг к друг на распил. Потом всей семьей выходили на укладку дров, чтобы они не попали под дождь. Надо было уметь сложить поленницу так, чтобы она не развалилась: «заложить» полешками крест-накрест и выдержать ровно-ровно высоту хотя бы с метр, дальше было проще. Обычно надевали суконные рукавицы с того же завода и брались за дело. Иногда могли подворовывать дровишки, когда поленница была сложена прямо к стене сарая. И за этим следили и примечали, не убыло ль дров со вчерашнего. Порой устраивали воришкам «сюрпризы» — закладывали полено, в которое был вложен какой-нибудь патрон…

А еще в дровах делали заначки. Однажды я так нашла шесть рублей, а потом еще тридцать.

Наши детские шалаши часто находились среди поленниц и возле них, там мы играли, и запах свежего дерева остался как один из запахов детства.

Сараи служили и в качестве кладовой, в них хранились квашенная на зиму капуста в кадках, огурцы. Погреба были не у всех; там хранили картошку, капусту, свеклу, банки с вареньем и домашними заготовками. В сараях часто держали кур, поросят, кроликов, после войны — коров. Бабушка Нюра держала корову тридцать лет. Стадо пасли прямо на берегу Волги, дальше моста. Нужно было идти туда доить корову и обратно нести молоко. Наша Голубка давала молока много, по три ведра в день, этим и жили. Молоко было хорошее, у бабушки были свои клиенты. Она выручала за молоко тридцать рублей в месяц, а путевка, к примеру, в пионерский лагерь стоила семь пятьдесят. На корову надо было накосить травы. И как говорят, трава вокруг вся была всегда скошена, не было зарослей, все уходило на корм скотине.

Все очень много топили печки, хотелось согреться, а в одной квартире могло жить по три семьи. Возгорания были частыми. На улице Центральная, примерно посередине, висел колокол на столбе. Если возникал пожар, сразу в него звонили, и приезжали пожарные. У бабушки всегда лежали собранные на случай возгорания вещи, в больших узлах в гардеробе. И она говорила детям: как только пожар, надо окно открыть и вещи бросить. Так на тюках и жили, потому что было страшно: то с одной стороны квартира в доме загорится, то с другой. Иногда сараи горели, но большие полностью выгорали редко. Очень много в поселке было пожаров в девяностые: сгорели восьмой дом, здание бывшей школы, клуб и несколько бараков на берегу.

Однажды на 7 ноября был большой пожар, сгорел цех. Были и возгорания, очень похожие на поджоги. Так, сгорели два барака на Волге. Когда пожарные приехали тушить, а поселковые помогать, то удивились, что вещи погорельцев были все собраны в кульках до мелочей. Потом пострадавшим предоставили квартиры.

Сараи, как правило, переходили к новым жильцам по наследству. У каждой семьи в двухэтажных домах было не по одному. Прямо в сарай мог быть встроен и гараж для мопеда или мотоцикла.

С сараями и дровами многие не расстаются до сих пор. Кто оставил хотя бы одну из двух печек в квартире «на всякий случай», нет-нет да и протопит ее, а кто-то так и не решился провести газовое отопление. Сараи по-прежнему служат и местом для склада инвентаря и старых вещей, и хранения овощей, и нужными в хозяйстве постройками, где живет собака или несколько кур.

Здесь, в двухэтажках, что были построены в сороковые-пятидесятые, известно всем: если квартира на первом этаже, то она непременно холоднее. Поэтому лучше тем, кто живет на втором, да еще и в середине дома. Это, конечно, при условии, что соседи не экономят на тепле и не бросили свое жилье на произвол судьбы. «Им хорошо, — говорят соседи снизу, — меньше тепла надо».

До сих пор жители микрорайона, кто не озаботился проведением газового отопления, а с дровами возиться тоже не хочет, используют самые разные способы поддержания тепла в зимнее время. Это и электрические обогреватели, и даже, в крайних случаях, газовые плиты. Вообще, здесь по печным трубам в домах видно, кто затопил печь да давно ли, даже можно определить, чем печь топится. К примеру, если топят «чебурашками», то дым идет черный, едкий и его очень много, такие дрова прогорают очень быстро и толку от них мало, так как нет углей. Да из трубы котельной лесозавода тоже час-то идет черный дым. Газ стал нынче очень дорог…

Виктория КУЗНЕЦОВА

Продолжение следует