— Я рад тебе, кошка, — длинные сильные пальцы мягко почесывали белую шейку. Кошка, запрокинув голову, нежно урчала.

— Вот.

Тайтингиль взял рыбу, которая, наконец, немного остыла, и ломал теперь светло-розовую мякоть, выбирал косточки и выкладывал еду на лист. Сам бы он съел и с чешуей, но кошка… кошка!

— Ты бежала за мной.

Кошка прикрыла глаза и ела. Невозможный зануда. Эльф не переставал восхищаться ею в суховато-мужском стиле вторые сутки.

— Твои лапки…

— Мррр…

Лапки зажили от одной его песни, но кошка не забывала время от времени тщательно, напоказ их вылизывать. Все четыре розовые округлые лапочки с очаровательными пятками.

— Но у меня трудная жизнь. Точнее… мне она не трудна, но ты… может правда сделать клетку? Однако стрелы…

Кошка посмотрела с почти человеческой неприязнью, и, закончив трапезу, уселась приводить себя в порядок.

— Даже сегодня вон там, через поляну от нас, ночуют орки. Сейчас перемирие, мы полтора года уже не воюем, но это не помешает им…

Кошка закрыла зеленые глаза и вздохнула.

Тайтингиль усмехнулся — путь к Серебристым Гаваням теперь был окрашен для него в белый цвет. Он послал весть в город со встречным всадником — кошку я забрал, не печальтесь, так сообщил он. Уютный белый зверек снова занял законное место в складке эльфийского дорожного плаща.

Скрутка войлока, немного молока во фляге. Конь тронул бархатными губами белую шерсть на кошачьей спинке и отошел пастись. Трава за эти два дня уже заметно проклюнулась, ибо шла весна. Цветущая весна.

Кошка, благосклонно принявшая ласку, теперь вылизывалась снова.

Эльф раскатал свою постель, растянулся — в штанах плотного шелка и длинной рубахе; доспех был собран и лежал поодаль. Волосы тусклым золотом разметались, а взгляд серых глаз устремился вверх.

— Интересные мысли подчас приходят магу. Что Сотворитель выпел, к примеру, не один, а множество миров. Ведь как можно определить, сколько в музыке смыслов? Никак. Она многогранна и непостижима. Значит, и у мира может быть множество граней, непостижимых, но от этого несомненно не менее сущих. У меня есть мечта, кошка. Я хочу туда, к звездам.

Кошка тем временем вымылась и топталась твердыми лапками по груди эльфа. Туда, сюда. Улеглась мордочкой к его лицу, нежно ткнула носиком в уголок губ.

— Я в молоке, да? Ну-у ста-арый волшебник… так вот. Вдруг миры отражают друг друга, как зеркала? Может, есть мир, где я, скажем, олень или дерево. А ты… т-ты-ы…

Кошечка старательно вылизывала белый молочный след у рта Тайтингиля. Его уже и не было вовсе, а шершавый язычок все еще ласково касался контура твердых губ, подбородка, щеки.

— А ты?

Тайтингиль погладил спинку кошки.

— Давай спать. Я утомлен дорогой. Я слишком долго в дороге. Слишком… давно. Как мне называть тебя? Я ждал, что имя придет, но оно не приходит. А это означает только одно — у тебя уже есть имя, и я его пока не угадал. Да, кошка?

— Мрр.

Кошка поднялась и прошлась по длинному Тайтингилю, закинувшему руки за голову, до пояса и обратно к лицу. Потопталась, свернулась клубком. Снова поднялась, потянулась, выгнув спинку, опять отправилась вниз по своему эльфу. Спрыгнула, свернулась подмышкой.

Тайтингиль зевнул. Но кошка сторожко обнюхивала рубаху витязя, и, передумав спать тут, забралась на живот. Снова свернулась и запела.

Тайтингиль тем временем уснул — дыхание его было ровным, плоский сильный живот опускался и приподнимался. Кошка подняла голову и сердито уставилась на эльфа — но тот уже не заметил недовольства своей спутницы.

Тогда кошечка переместилась чуть ниже, где не так штормило, и удовлетворенно свернулась теплым пушистым шаром на паху витязя.

Он уставился на кошку; она безмятежно спала, свернувшись калачиком. Эльф недоуменно хлопнул длинными золотистыми ресницами и… передумал гнать. Потянулся, накрыл и себя, и кошку широким бархатным плащом… осторожно смежил глаза.

Кошка время от времени начинала ласково мурчать громче, но не шевелилась.

Не шевелился и Тайтингиль.

***

Кошка сидела на высоком пне. Эльф смотрел ей в глаза… смотрел не отрываясь. Кошка, которой наскучила игра в гляделки, потянулась к нему и лизнула витязя в нос. Оседланный конь ожидал, сам Тайтингиль был сегодня в доспехах, а плащ волной стекал с его плеч.

— А может, ты не кошка, — недоверчиво выговорил витязь. — Говорят, боги в прежние времена любили такие игры. Может, ты не кошка.

Кошка встала, выгнула спинку, потянулась, и снова села, обернув лапки хвостом.

— Ты не убегаешь… чистая… гуляла по лесу в таком месте, где кошки ну никак быть не могло…

Кошка спрыгнула с пня и отправилась в кусты. Там белая шерстка мелькнула раз, два, и пропала — только шуршала опавшая листва.

— Кошка!

Тишина.

— Кс-кс…

Тайтингиля вдруг охватил страх — страх, что он угадал замысел великих, и кошка, поиграв с ним, больше не вернется. Кто это была?.. Богиня?..

— Постой! Подожди! Вернись! Ты что, обиделась на меня? Я не имел в виду ничего такого!

Тишина.

— Кошка!.. — прошептал эльф, отчаянно желая, чтобы кошка была просто кошкой, просто. Его кошкой, вот так, чудесным образом нашедшейся в лесу. — Кош-ка-а…

Кошки не было долго. Конь стоял недвижно, а Тайтингиль, вместо того, чтобы отчаянно шарить по кустам, как велело ему сердце, сидел, прислонившись спиной к теплой коре дерева, и бездумно следил за облаками.

Когда он почти отчаялся, кошка вышла из-под раскидистого куста шиповника. Мордочка ее была в мелких перышках, а в пасти она несла птичку. Принесла, положила у сапог Тайтингиля, и принялась мурчать и мыться.

— Ты принесла мне подарок, — сказал эльф ровно. — Ты, просто кошка. Спасибо. Поедем?

— Мрр.

На вечернем привале кошка снова надолго убежала. Вернулась перепачканная землей, сытая, и, отказавшись от молока и печеной рыбы, которую тут было так непросто добыть и еще труднее аккуратно разделать, уснула на чепраке седла, так и не приблизившись к Тайтингилю.

Эльф расстелил свой войлок, сложил было губы трубочкой, чтобы позвать кошку к себе… и передумал. Плотно завернулся в плащ и лег спиной. Закрыл глаза, не слыша уютного мурчания.

С утра кошки в лагере витязя снова не оказалось.

***

Доктор психологических наук, кандидат медицинских наук Семирамида Ивановна Глаурунг хищно подалась вперед всем своим сухопарым телом. Глубокие темные глаза за стеклами очков загорелись, а коротко остриженный ежик седых волос будто встопорщился.

— С-сколько-сколько? — свистящим шепотом проговорила Семирамида Ивановна.

Даша смутилась.

— Смелее, — велела психолог. — Вы же технический специалист. В метрической системе — сколько?

— Я не знаю в метрической, — сказала Даша.

Она уныло мялась на жесткой кушетке в кабинете психолога, неудобно. Но телу еще было тепло от памяти о странном прикосновении к эльфу.

Она глубоко вдохнула и заговорила.

— Вы не забывайте, я была кошкой. Так что размером… ну, с меня. А если в метрической, — она развела ладошки и нахмурилась, прикидывая; Семирамида Ивановна смерила взглядом и завистливо качнула головой. — Вот столько. Столько. А это важно?

Дорогостоящий психолог некоторое время сохраняла довольно угнетенное молчание.

После того, как сны начали становиться все ярче и ярче — и не было им конца и края! — Дарья испугалась и все же решила обратиться к специалисту. К самому лучшему. Шутка ли — раз за разом все глубже пропадать в волшебном мире, где есть только ты и эльф, только небывалый простор и странное небо, полное звезд — и воздух, которым вкусно дышать, и сильная рука, которая гладит, гладит…

Никаких вакуумных печей. Никакой гонки за показателями продаж. Никаких спортивных успехов, призванных выбить из до смерти устающего тела извечные женские желания — тепла, ласки…

Нет, все это было решительно ненормально!

— Размеры… указывают на масштаб проблемы, — поджав губы, сказала мадам психолог. — Размеры, ох… Скажите… — Семирамида Ивановна пошевелила свои записи, — а как у вас самой… с сексуальным контекстом? Вы встречаетесь с кем-то?

— Нет.

— Вы ощущаете себя несчастной? Обделенной?

— Нет, как раз сейчас я абсолютно счастлива, — Даша вздохнула. — Я… целовала эльфа, витязя перед сном, сколько хотела, и в этом было куда больше наслаждения, чем в предыдущих… опытах. Я сначала просто слизнула молоко… просто, а потом… у него губы… рот похож на шрам…

Даша полузакрыла глаза и повела кончиками пальцев по воздуху.

— И вы были при этом кошкой, — как-то обвинительно выговорила Семирамида Ивановна, вцепляясь хищной рукой с алым маникюром в край престижного стола. — Кош-кой.

— Я была, да, — уныло сказала Даша.

Больше всего ей хотелось пойти домой и лечь спать. Она заснет, и она снова станет кошкой, и рядом непременно окажется ее витязь. Принесет рыбы и будет, хмуря светлые брови, дотошно чистить свой улов от чешуи, а она станет смотреть кошачьими глазами, как движутся длинные сильные пальцы, которые делают нечто пустяковое — и столь важное для нее…

И будет мурлыкать.

А когда витязь ляжет навзничь и станет погружаться в сон — медленно, будто проваливаясь через плотные воспоминания тысячелетних битв, поражений и побед — она снова поцелует его в угол узкого упрямого рта.

Но это же ненормально… ненормально?..

— Для начала, — сказала Семирамида Ивановна, — я назначу вам снотворное. Просто снотворное, Дарья Сергеевна. Чтобы вы хорошо и крепко выспались. Вы ведь заявили, что страдают ваши спортивные успехи и производственные показатели… а мы вот на что вышли, дай бог здоровьица Зигмунду Фрейду. Тако-ого разме-ера…

— Я бежала за ним, — тихо сказала Даша. — Я бежала и сбила лапки. До крови. Особенно переднюю левую. Там дороги такие, у них нет асфальта, там камни, вроде известняка… Он облизал свои пальцы и обтер мне лапку… знаете, как дети слюнят пальцы, чтобы полечить сбитое колено. Посмотрел рану. И потом спел. Длинную красивую песню. И лапка зажила.

— Послюнил, — неодобрительно выговорила доктор психологических наук, нервно поглаживая продолговатый футляр очков. — Нам с вами, Дарья Сергеевна, придется долго работать. Длинную. Ишь. Красивую… Долго работать! Понимаете? А пока — снотворное.

Даша почувствовала себя неловко. Может, и не стоило так откровенничать? С одной стороны — психолог, надо все рассказывать, как есть. А с другой — дипломированная очкастая кобра так и не поняла самого главного.

— Я могла бы остаться там, в городе. Там женщина была… добрая такая, кормить обещала, а король мне ошейник подарил, — сбивчиво заговорила смущенная Даша.

Голос предал ее, интонации получились такими, словно она оправдывалась.

Семирамида Ивановна снова засияла глазами и сделала пометку в блокноте.

— Значит, и женщина была… и ошейник, это уже элементы фетиша и доминации…

— Хренации! — вспыхнула Даша. — Я люблю его, понимаете? Люблю! Эльфа! Жуткого зануду. Одиночку. Который не умеет целоваться, ловит мне рыбу и поет. Знаете, как он поет? Я ни слова не понимаю в этих его песнях — но без них — будто и не дышу… А если в метрической системе — у него баритон. Давайте ваши таблетки.

— Значит, запишем: одышка, с этим сходите к кардиологу, но это потом. Вот рецепт на снотворное. Ожидаю вас завтра после работы. Вы же в пять заканчиваете? Ваш случай… требует особого внимания. Я попрошу постоянных клиентов освободить вам самое удобное время. Самое.

Даша кивнула и вышла, уголком глаза заметив, как мадам психолог положила на стол еще один продолговатый очешник, измерила длину сразу двух морщинистой пядью и о чем-то очень капитально задумалась.

Продолжение

в следующем номере

 

Наталия Нестерова, Любовь Колесник