Город Ржев.
Июнь-июль 1941 г.

Война началась для нас, как и для многих простых людей, неожиданно, хотя говорилось о ней довольно часто. В то воскресное утро мать взяла меня с собой на рынок, который находился на высоком левом берегу Волги, около универмага. Он размещался тогда в бывшем здании городского собора с круглым куполом без креста. Идти было довольно далеко, так как жили мы у самого вокзала станции Ржев-2. Дом наш был деревянный, одноэтажный. Обыкновенный железнодорожный барак, в каких жили многие семьи железнодорожников. Справа от вокзала вдоль железнодорожной станции стояло три таких дома. Четвёртый дом располагался перпендикулярно первым трём в конце посада. Перед домами тянулись деревянные мостки. Тротуар. Напротив каждого дома стояли дровяные сараи, уборные и мусорные ящики-помойки. Между сараями располагался бетонный погреб, в котором когда-то хранились запасы керосина для станционных фонарей. Эти погреба служили прекрасными горками для катания на лыжах и санках. За сараями и погребами находилась широкая канава, заросшая кустами барбариса, бузины и лопухами. В конце канавы был тир в виде невысокого земляного вала.

Жилые дома отделял от железнодорожных путей небольшой сквер, в котором была деревянная эстрада, на ней иногда давали концерты, а однажды было представление кукольного театра. В центре привокзальной площади находился круглый скверик, огороженный низким деревянным штакетником. По базарным дням в ожидании поезда в этих скверах располагались перекусить приезжавшие торговать крестьяне. После их отъезда ребятишки шарили в траве газона в надежде отыскать выпавшую из карманов мелочь. В случае удачи на эти копейки покупалось мороженое в вафлях и лизалось по очереди.

В правом углу привокзальной площади, между нашими сараями и дорогой к маслозаводу располагался двухэтажный деревянный особнячок, где разместился ОГПУ. К воротам особняка частенько подъезжала «эмка», и ребятня собиралась посмотреть на эту редкость. Однажды соседский Шурик присел на правую ступеньку автомобиля, и шофер, не заметив его, тронулся с места. На повороте Шурик слетел со ступеньки и разбил коленки о булыжник мостовой. Вся привокзальная площадь и улица Коммуны, ведущая к центру города, были выложены булыжником.

Итак, мы шли на базар от вокзала по улице Коммуны. Светило ещё не жаркое утреннее солнце. Небо было голубым и чистым. Перейдя по мосту через Волгу, мы поднялись к базарной площади. Около столба с репродуктором толпился народ. Слово «война» тяжёлым обухом ударило нас. Лёгкое, радостное настроение вмиг улетучилось и нависло какое-то тревожное, гнетущее, смешанное с некоторым любопытством чувство: что же будет? Как-то сразу изменилась и погода. Небо затянулось серой пеленой. Налетевший ветер закрутил по площади пыль, клочки сена, обрывки бумаги. Не помню, купили мы тогда что-нибудь на рынке или нет. Вся жизнь сразу резко изменилась. Отец сутками оставался на работе. От дома до Ржевского отделения железной дороги, где отец работал диспетчером, было менее полукилометра, но на обед домой он теперь не приходил. Еду в судках ему носила мать или я. Иногда он приходил на несколько часов поспать и вновь возвращался на дежурство. Постоянно шли воинские эшелоны. В Ржеве стояло паровозное депо и на станции производилась замена паровозов, их заправка водой и топливом, смена паровозных бригад. Часто при этих процедурах эшелоны разгружались. Красноармейцы на станции набирали кипяток и воду. В зале ожидания вокзала был организован показ кинофильмов. Мы, мальчишки, пробирались в зал и смотрели почти все картины.

Вскоре начались авианалёты. В начале — ночные. В темном небе, невидимые с земли, как-то прерывисто завывая, шли бомбардировщики на Москву. Начались бомбёжки и ржевского станционного узла. Объявлялась по радио воздушная тревога, тревожно на разные голоса сифонили паровозы, в небе зависали сброшенные немцами осветительные ракеты, которые каким-то мертвенным светом освещали всю округу. Свист падающих бомб, их разрывы, треск зенитных пулеметов сливались воедино, наводя панический ужас.

С объявлением воздушной тревоги мы вместе с соседями прятались в бомбоубежище, оборудованное в бетонном погребе у нашего дома. Погреб сотрясался от взрывов. Затхлый воздух, полная темнота, осыпающаяся с потолка какая-то труха, плач детей, молитвы и причитания женщин создавали гнетущую атмосферу. Несколько раз мы ходили ночевать в бомбоубежище отделения железной дороги. Там был свет, скамейки и, главное, находилось оно подальше от станции.

Однажды днём был выгружен воинский эшелон и красноармейцев отвели на стадион, находившийся рядом с отделением железной дороги. Налетевшие юнкерсы, видимо, разглядели солдат на открытом поле стадиона и нанесли по нему удар.

После налёта я был у стадиона и видел на пожарной лестнице здания отделения ж/д окровавленные лохмотья серой солдатской шинели. Много солдат тогда погибло. Это были первые увиденные мною жертвы войны. Несмотря на постоянные бомбардировки станция и паровозное депо продолжали работать. Почему-то сильных разрушений на станции не было. Видимо, отгоняли зенитчики фашистов, не давая им прицельно бомбить.

Зазвучало незнакомое ранее слово «эвакуация». Куда ехать? Что ждет нас в чужих краях? Такие вопросы волновали и тревожили всех. Отец и мать решили, что мы будем эвакуироваться вместе со знакомыми соседями. Одежда получше и самые необходимые вещи были уложены в небольшой деревянный сундук и ещё в несколько узлов. Ждать формирования эшелона с эвакуируемыми железнодорожниками и спасаться от ставших постоянными бомбёжек было решено у дедушки Петра на станции Мостовая.

Станция Мостовая. Август 1941 г.

Станция Мостовая находится в 75-ти километрах западнее Ржева. Она растянулась между двух холмов вдоль левого берега речки Берёза и ограничивается двумя переездами через железную дорогу. Пристанционный посёлок состоит из двух частей. Одна разместилась между железнодорожным полотном и речкой, вторая находится на склоне холма выше снегозащитной еловой посадки. На правом берегу по гребню южного холма шло село Берёза с церковью, колокольня которой виднелась среди вершин берёз, небольшим старым кладбищем за церковной оградой и рядом обычных деревенских домов в три окошка. В одном из таких домов жил дядя нашего отца Кирилл Артамонович Морозов с женой Анной Степановной. Своих детей у них не было и они взяли из многодетной семьи брата Семена Артамоновича на воспитание сына Алексея после смерти его матери. Бабушка Анна Степановна очень его любила и звала Лёнюшкой. Дед Кирилл работал на станции Мостовая стрелочником. Дом у него был хороший, разделённый на две части. Дверь в переднюю комнату была застеклена цветными стёклами. Окна дома выходили на юг, и поэтому стёкла светились разноцветными огоньками. Бабушка Анна Степановна была очень набожной. В 1941 году дед Кирилл сильно болел. Ему очень хотелось узнать, чем же кончится война? Но в том же году он умер. Похоронен на кладбище около села Берёза. Там же покоится и бабушка Каролина Антоновна, скончавшаяся в начале 1942 года. Бабушка Анна водила меня на кладбище в 1945 г., показывала их могилки. Это были холмики земли, заросшие Иван-чаем и ещё какими-то зонтичными растениями, белые цветки которых дурманяще пахли. Сейчас это кладбище имеет совсем другой вид — могилы в основном ухожены, огорожены оградками, стоят памятники или кресты. Сама бабушка Анна Степановна похоронена в Ржеве на старообрядческом кладбище и рядом с ней покоится её Лёнюшка и наша мать Зоя. Сейчас от села Берёза почти ничего не осталось. Церковь взорвали в 70-х годах и разобрали на кирпичи. Кладбище при церкви заросло бурьяном и крапивой. От улицы осталось несколько старых деревьев и один полуразвалившийся домишко с выбитыми стеклами, заросший кустами сирени и крапивой в рост человека. Сейчас на вершине холма вместо села хаотично разбросаны пяток усадеб, в которых живут летом дачники. В самом начале бывшей сельской улицы, размытой дождями почти до оврага и поэтому не проезжей, стоит столб с телефоном, как свидетельство современной цивилизации. И ещё: на самой вершине холма стоит огромный деревянный крест в честь уроженца этих мест св. Николая Японского.

Дед наш Пётр Юрьевич Цопп был машинистом и имел квалификацию механика 2-го класса и работал в ржевском депо. В двадцатые годы водил поезда по стране. Бывал в Поволжье и видел вокзалы, забитые умершими и умирающими от голода людьми и ужасно боялся голода, поэтому всегда имел большой запас продуктов (муки, сахара, круп). В кладовке всегда висел копчёный свиной окорок. С возрастом по состоянию здоровья деда перевели на ст. Мостовая машинистом водокачки, которая находилась на берегу речки Берёза за дорогой ниже вокзала. При водокачке был домик, где дед и жил со своей семьёй. Мама была приёмной дочерью деда Петра Юрьевича и бабушки Каролины Антоновны Цопп. Дед Цопп был дядей Вильберта Карловича Рааг — отца нашей матери.

После того, как он пропал без вести во время гражданской войны, жена его (наша родная бабушка) Екатерина Тимофеевна Филиппова вышла замуж за многодетного вдовца Губкина. Поскольку детей было много, а годы тяжёлые, бабушка отдала свою дочь Зою в 1923 году бездетным родственникам своего первого мужа. Их родные дети, два мальчика, умерли в младенчестве от скарлатины. Таким образом, мать наша Зоя Вильбертовна Рааг стала носить фамилию Цопп и с двенадцати лет жила в семье деда Петра Юрьевича сначала в Ржеве, а затем на ст. Мостовой. Училась она в Ржеве, где окончила 6 классов, а также обучалась кройке и шитью у портнихи.

С выходом на пенсию дед Пётр с бабушкой Каролиной Антоновной построили свой дом в пристанционном посёлке выше станции. Дом был небольшой, но на бетонном фундаменте, что было редкостью для сельских построек того времени. В доме было четыре окна, два из которых выходили на юг, одно на восток из бабушкиной спальни, а четвёртое смотрело из кухни на север. Дом был разделён перегородками на четыре помещения. Слева от двери между стеной и русской печью был проход на кухню. Почти всю её площадь занимали кухонный стол, два табурета и скамейка, на которой стояли ведро с водой и сепаратор. Посуда размещалась на полке. Мы с дедом садились у торцов стола и ели. Дед всегда ел молча. Мне казалось, что он молится при этом. Он подносил ложку ко рту, поднимал к потолку свои голубые глаза и забирал губами пищу, как будто совершал ритуал. Дед курил махорку. Крупинки горящего табака из самокрутки сыпались на грудь и внушительных размеров живот, прожигая рубаху, поэтому рубаха была всегда в заплатах.

Прожив всю жизнь в России, дед говорил с сильным эстонским акцентом. Похлопывая себя по животику, он говорил: «От мой капиталь!». Бабушка всегда кушала одна.

Продолжение следует

Ленарий Морозов