Рассказ

Жили-были старик со старушкой. Бабушка Маня и дедушка Коля. И были они очень маленькие. В прямом смысле слова. Не выше любого из поселковых ребятишек двенадцати лет. А своих детей у них никогда не было. Нам это было не очень понятно — у всех есть и дети, и внуки, а у них — нет. Ко всем на каникулы кто-то приезжает, а к ним — никто и никогда. Хотя, нет, к бабе Мане приезжала очень похожая на нее сестра из деревни Пирютино. Это пушистое название мне так нравилось! А сама деревня до сих пор представляется такой же, как бабушка Маня и ее сестра — маленькой, уютной, доброй, чистенькой. И там обязательно должно быть много-много кур, которые щедро снабжают своих хозяек перьями для перин и подушек. Таких же огромных, как у бабы Мани на кровати. Таких, что в них утонуть и задохнуться можно. Впрочем, на кровать бабушка нам залезать никогда не разрешала. Хотя в гости меня с подружкой приглашала часто. Особенно, когда пекла пироги.

А пироги у нее были такие… Такие… Словом, больше никогда и нигде я таких пирогов не ела. Пекла баба Маня их в огромном количестве. Столько и большой семье не съесть, а уж куда им с дедушкой! Тут-то и пригождались мы. От приглашения мы с подружкой никогда не отказывались. Баба Маня наливала нам жиденький чай в большие белые кружки, щедро насыпала сахара и ставила перед нами большие тарелки с пирожками. Пекла она их с капустой, яйцом, рисом, вареньем и творогом. И были эти пирожки настолько ровные, похожие друг на друга, что поверить в то, что они настоящие, а не бутафорские, пока не попробуешь, было невозможно.

После пирогов нам разрешали пройти в комнату. Маленькая, чистенькая, вся в вышитых и вязаных салфеточках, она казалась какой-то ненастоящей, кукольной. А на круглом столе у окна всегда была постелена расшитая гладью скатерть. Белоснежная, с разбросанными в строгом геометрическом порядке букетами анютиных глазок. Эти же цветы самых причудливых оттенков росли и под окном на клумбе. До сих пор, когда вижу анютины глазки, сразу вспоминаю бабушку Маню и ее живые, но тогда уже вы-цветшие голубые глаза. Думаю, в молодости она была настоящей синеглазкой.

В комнате на салфеточках стояли фарфоровые статуэтки разных животных, пастушков и пастушек. Их можно было брать в руки и разглядывать. На комоде стояла еще одна занимательная штука. Баба Маня называла ее вечный календарь. Чудесным образом в нем можно было менять год, месяц и день. Этим ответственным делом ежедневно утром занимался дед Коля. От понимания того, что этот календарь, в отличие от отрывных, никогда не закончится, становилось почему-то радостно.

Дети — народ бесцеремонный. И мы, конечно, спрашивали бабу Маню, почему у них нет детей. Ведь она такая добрая и нас любит! Баба Маша вздыхала и переводила разговор на другие темы. Потом моя бабуля, услышав наши вопросы, отругала нас и рассказала, что у самой бабы Мани дети были, и даже двое. Но они умерли в войну. Сильно заболели и умерли. А ее первый муж погиб на фронте. А уж дед Коля — второй муж, они уже после войны сошлись.

От бабушки Мани мы после этого отстали. Тем более что тут случилось событие, которое заставило нас обратить внимание на деда Колю, которого, в отличие от его жены, мы не особенно жаловали.

В то время ветераны не были чем-то особенным. Жили они среди нас, о войне говорить не любили, орденов и медалей не носили. Почти все наши дедушки были настоящими фронтовиками. Но представить, что наш деда Коля тоже воевал, было невозможно. Разве такой маленький мог в армии служить?

В отличие от бабы Мани, общительной, говорливой, веселой, был он нелюдим, неразговорчив, порой, даже угрюм. Частенько поругивался с соседями, чаще всего по каким-то пустякам, обвиняя их в кознях и происках. После таких ссор долго не мог успокоиться, все ходил и бурчал себе под нос. На него как-то особенно никто не злился, может быть, потому что всерьез его не воспринимали. Но и любить его не любили. Был он прижимист и жадноват. И нам иногда казалось, что он не очень рад нашим частым визитам «на чай». Но хозяйкой в доме была баба Маня, и ее он откровенно побаивался, поэтому никогда ничего не говорил. Хотя, именно он летом выносил нам дубовый бочонок крупных прошлогодних огурцов, которые в ожидании нового урожая нужно было куда-то деть. Не знаю, правда ли они были такие вкусные, или в детстве все казалось вкусным, но таких потрясающих огурцов я больше нигде и никогда не ела.

Итак, дед Коля не был нашим любимцем. Нам часто попадало от него, порой, за дело, а порой, и ни за что ни про что. Он мог погнаться за нами с хворостиной, пыхтя и приговаривая: «Вот я вас, ужо!» Зато в хорошем расположении духа старался поймать и хорошенько приобнять, приговаривая: «Ого-го-го, какие вымахали». Надо сказать, что такое неожиданное проявление любви нам не особенно нравилось.

Дед Коля никогда не болел, но на большом пальце правой руки у него был оголен нерв. И иногда, особенно после того, как поругается с соседями или получит нагоняй от своей жены, он в сердцах ударялся этим пальцем обо что-нибудь и с жуткими стонами начинал кататься по крыльцу. Это ужасно нас пугало, но оторваться от этого зрелища мы не могли. И, спрятавшись за кустом сирени, наблюдали, как ему постепенно легчало, а потом совсем «отпускало». После таких приступов дед Коля на какое-то время затихал и ни с кем не ссорился.

И вот однажды, в скучный дождливый день осенних каникул, я напросилась к бабе Мане в гости. Показывали какой-то детский фильм, а у бабули телевизор в очередной раз барахлил. В таких случаях я шла на киносеанс к соседям. Когда фильм закончился, я пристала к бабе Мане с просьбой поучить меня вышиванию гладью. Крестиком-то мы с подружкой уже достаточно бойко расшивали вафельные полотенца, а вот вышивка гладью представлялась каким-то недостижимым видом искусства.

Деда Коля, важный, в очках, поджав под себя ногу, сидел на табуретке у окна и читал газету, недовольно на меня поглядывая. А бабушка начала вытаскивать из комода пяльцы и спутанные комки мулине, зацепив при этом какую-то коробку, из которой вдруг посыпались медали. В них я никогда не разбиралась, хотя мы иногда играли с ними, и даже теряли без особых последствий. Но у деда Коли медалей было очень много! А в самой коробке лежали и книжечки к ним. Как ни отнекивался деда Коля, пришлось ему рассказывать «про войну». Ничего особенного он мне не поведал. В разведке служил, ранен был два раза. Немцев били. Многие погибли, а он вот выжил и бабу Маню встретил.

Я была потрясена! Дед Коля, Бармалей, как его иногда называли соседи да и сама его жена, — разведчик! Как узнать подробности? Выручил дедушка подружки. Он рассказал нам, что при таком, как у деда Коли, росте, что называется «метр с кепкой», было очень легко переползать через линию фронта, что дед Коля и делал регулярно. То есть, был он настоящим разведчиком-связным. И в той коробочке, оказывается, были не просто медали, а настоящие боевые ордена.

До сих пор не понимаю, почему дед Коля их никогда, даже по праздникам, не надевал и никому не показывал. Вернуть бы время! Я бы не отстала от него, выспросила бы, заставила рассказать — каково оно было под пулями, среди мин, изо дня в день, все четыре с лишним года войны делать вылазки на территорию врага и обратно. Как можно было выжить? Увы, этого уже никогда не узнать.

Мы росли и все реже забегали к бабе Мане «на чаек». Она стала прихварывать, «маяться» сердцем и давлением. Но больше всего переживала за своего «непутевого» мужа Бармалея. Все просила соседок присмотреть за ним, если что. Ведь он такой неуживчивый.

…В день ее похорон дед Коля был похож на старого нахохлившегося совенка. Казалось, он стал еще меньше ростом, а брови — гуще и длиннее. Первое время старушки-соседки, выполняя наказ
Марьи, приходили к нему, пытались помогать, что-то готовили, брали постирать вещи. Но он к таким визитам относился подозрительно. Ворчал, что они приходят, чтобы прибрать к рукам его имущество, украсть пенсию, слопать продукты. А то и вовсе втереться к нему в доверие и отобрать потом «фатеру». Обиженные женщины ходить к нему перестали. Дольше всех продержалась моя бабушка — они были самыми близкими соседями. Но и она устала от его глупых и обидных придирок. Хотя всегда всем говорила, что человек он хороший — всю жизнь работал, спиртного в рот не брал. Характер у него вот только очень тяжелый. Неуживчивый.

Оказалось, у деда Коли есть родной брат. Просто они много лет не общались, были в ссоре. Брат и его жена приехали и, посмотрев, как Николаю одному живется, уговорили его продать свою неблагоустроенную квартиру и оформиться в дом престарелых. Ворча и подозревая брата во всех смертных грехах, дед Коля все же решил «в богадельню» поехать. Услышав эту новость, бабуля моя вздохнула — как же ему там ужиться-то, неуживчивому этому Бармалею. Но в целом идею поддержала и даже помогала в сборах.

Через несколько месяцев она его даже навестила, отнесла гостинцев. Все время, которое она у него просидела, дед Коля жаловался ей на соседей и персонал.

— Что ж такое, — сокрушалась бабушка, — все у него жулье и воры! Все только и следят, как бы что у нашего Коли украсть! Такой недоверчивый, неуживчивый. Даже мне, когда я попыталась его убедить быть добрее к людям, попало. Он мне какие-то помидоры, какую-то курицу, какие-то тапки припомнил. Маша-то, ведь такая веселая, общительная, добрая была. А этот… Одно слово — Бармалей!

А через некоторое время пришло известие, что дед Коля выпал из окна и разбился. И бабушка так и не поверила, что это был несчастный случай.

— Повздорил, наверное, крепко с кем-нибудь. Вот и помогли ему, чудаку, «упасть».

Не так давно я ходила в наш старый дом. И в нашей, и в соседской квартире уже давно живут другие люди. Но бабы манино крылечко осталось прежним. Казалось, что сейчас выйдет она на него сама: нарядная, в белом платочке и больших янтарных бусах, которые носила, не снимая. А за ней, ворча и разговаривая сам с собой, наш деда Коля-Бармалей. Настоящий, между прочим, герой, боевой разведчик-связист.

Ольга ВЛАДИМИРОВА