РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ЧУДО

Рассказ

— Бабушка, ну расскажи сказку! — клянчили внучки.

— Да я уже вам все сказки рассказала…

— Ну, расскажи тогда быль, но такую, чтобы на сказку была похожа!

— Хотите рождественскую быль? Она и правда на сказку похожа…

— Хотим!!!

— Ну что ж, слушайте.

Жила-была на свете девушка Лида. Жила себе с мужем Николаем и двумя детишками в маленькой деревеньке. Была у них хорошая избушка, огород, корова с телёнком, овечки, поросёночек, курочки. Жили они — не тужили, поживали да добра наживали. Муж Николай работал в колхозе трактористом. Ударником труда был. Это значит — лучше всех работал, норму всегда выполнял и трактор свой в лучшем виде содержал. Очень он технику любил, любую мог освоить, собрать-разобрать. А Лида была дояркой, и тоже на хорошем счету. Детишки Васька и Нюрка уже в школу ходили. Хорошо жилось, сыто и весело. Но вдруг началась война проклятая…

— Бабушка, а почему всегда, когда люди хорошо живут, начинается война?

— Не знаю, милые. Простым людям война не нужна, а тот, кто ее начинает, зачем да почему, нам не рассказывает…

Так вот, началась война — страшная, долгая, тяжёлая. И почти сразу Николая на фронт забрали. А раз он был хорошим трактористом, то не в простую военную часть его определили, а в такую, в которой были самые большие и страшные для фашистов пушки. Стреляли они тяжелыми снарядами, которые их бетонные укрепления насквозь пробивали. Пушки те были огромные и очень-очень тяжелые. Возили их с места на место только на гусеничных тракторах «Сталинец». Прицепят к трактору и тащат. В жару, в мороз, в грязь непролазную, под обстрелами, под пулями. Потом окапываются, делают для этой пушки укрепление, и только потом ее устанавливают. За каждую такую пушку командир артиллерийского расчета головой отвечал, фашистам ее отдать было никак нельзя. А значит, трактор всегда должен быть в исправном состоянии, даже если в него снаряд попал. Так и служил Николай при такой пушке, он-то умел трактор не только водить, но и ремонтировать. Руки у него золотые были, чего тут говорить.

В начале войны тяжело было — голодно, холодно, обмундирование плохое, питание еще хуже, немцы наступают, наши пятятся. Много в то время наших солдатиков погибло. Особенно молодых да глупых. Молодые ребята смерти не боялись, не верили, что умереть могут, все подвиги мечтали совершить… Вот и лезли на рожон, первыми под пули бросались да под снаряды и бомбы попадали. А деду вашему уже за тридцать было, дома дети и жена ждут. Такие от службы не бегали, но и со смертью не заигрывали, потому и уцелели многие из них. С головой воевали.

Письма от него часто приходили. Но коротенькие такие. Мол, жив, здоров, служу исправно, бьем немцев, береги детей, с солдатским приветом твой муж Николай. А по весне ранило его, не очень тяжело, в руку. В госпитале полежал, а потом в отпуск домой отпустили, на целых две недели — то-то радости было! Тут уж он рассказал, что часть его под Сталинград перекинули и что начинается там битва важная, от которой весь исход войны может зависеть. Но успокоил нас: теперь на фронте и порядку больше, и с обмундированием и довольствием нормально. Словом, повоюет и вернется домой живым и здоровым.

Как в сказках да в жизни водится — хорошее быстро кончается… И отправился дед Николай снова на фронт, а ваша баба Лида дома осталась. Грустно было опять расставаться, да что ж поделаешь. Прошло время, и поняла Лида, что будет у неё ещё один ребёночек. И не знала, радоваться или плакать: и двоих-то, случись что с мужем, не знала, как вытянуть, а тут целых трое… Но мужу на фронт отписала, что так и так, будет у нас прибавление в семействе. От него ответ пришел, обрадовался Николай, велел себя и детей беречь.

О том, что под Сталинградом происходит, только догадываться приходилось. В письмах это писать было нельзя. Люди между собой говорили, что бои страшные, гибнет наших много. Да разве ж только там? По всему фронту гибли солдатушки. Под Ленинградом, под Вязьмой и Ржевом. Как завидим, бывало, почтальонку, замрём все от ужаса — какую весть несёт? А потом заголосят бабы, кому похоронка на мужа или сына пришла. Но мне почтальонка наша Дуська только письма от Николая приносила. Иногда сразу по два, по три. А тут долго ничего не было…

А в декабре пришло письмо, чужой рукой подписанное… Я его два дня носила в кармане передника, никому про него не говорила. Но и открыть не могла — ноги подкашиваются и руки отказывают. А потом собралась с духом и пошла к свекрови со свёкром. Положила письмо на стол — читайте, мол, а сама на лавку повалилась. Свекор дрожащими руками конверт открыл. Письмо оказалось от командира. Писал он, что после тяжелого боя, в котором немец в наступление пошел, много солдат наших погибло, а Николай наш пропал, не нашли его ни среди живых, ни среди мёртвых… Свекровь заголосила сразу. А свёкор побежал к соседу Ивану, который ещё в 41-м году вернулся из-под Москвы без ноги и считался у нас в деревне главным знатоком военных дел. Мы со свекровью тоже побежали. Прочитал Иван письмо, головой покачал и говорит:

— Как ни горько, а смиряйтесь. Погиб ваш Николай. Я точно знаю, что у них такой приказ есть — пушки энти врагу не отдавать. И в плен не сдаваться. Как враг попёр, они, значит, сами себя подорвали, а снаряды у них такие, что и от пушки-то ничего не останется, а уж про людей и говорить нечего. Иди, Сидорыч, собирай на стол, помянем твоего сына-героя.

А я сразу Ивану не поверила. Не мог мой Николай так просто погибнуть и оставить меня с детьми малыми одну горе мыкать! Я так и сказала свекрам, что нечего по живому человеку голосить, а уж тем более поминки справлять. Свекровь ещё пуще заревела, а свекор сразу поддакивать мне начал, на свекровь прикрикнул, потащил её вон из избы. А я слышу, как он в коридоре увещевает:

— Не перечь Лидке! Ей вот-вот рожать! Пусть хоть что там себе придумывает, лишь бы с ребятёнком и с ней всё в порядке было. Мы теперь за неё перед Николаем в ответе!

Они больше разговоров про поминки не заводили, при мне старались не плакать, а как отвернусь или выйду куда — свекровь воет, а свекор рукавом слёзы вытирает. Ребятам старшим я запретила говорить про то письмо, но в деревне новости разве утаишь? Рассказали, что пропал папка, скорее всего, погиб. Но они, умнички, меня ни о чем не спрашивали, как мыши по дому ходили.

А я сама не пойму, что со мной. Спокойствие такое на душе и даже какая-то злость на Николая. Я тут на сносях, а он пропал, понимаешь ли. Прямо злюсь на него, а потом опомнюсь — и ну Бога молить, чтобы вернул он мне его живого-здорового.

Под Рождество отправила я ребятишек своих к тётке на другой конец деревни, а сама спать легла рано, что-то мне нездоровилось. Уснула быстро и спала, вот скажите, как убитая. Проснулась от стука в окно. Почтальонка письмо принесла. От Николая. Писал он, что жив, здоров. А только пришлось ему две недели под арестом отсидеть. Вот ведь не зря я на него злилась, думаю. Ведь за просто так не арестуют! Начудил ведь что-то! Родные наши так обрадовались, а мне не до радости — я уж рожаю. К вечеру ваш папка народился, здоровый такой, больше четырёх килограммов, и вылитый Николай…

Вот такая вот рождественская сказка!

Война-то ещё долго шла. До-ехал ваш дед со своей пушкой до самой Германии и там громил ею самые мощные укрепления немецкие. А каждый снаряд, которым они из своих пушек стреляли, был такой дорогой, что приказ о залпе мог отдать только самый главный командующий артиллерии. Заслужил дед на войне и медали, и орден. Хорошо воевал.

А уж что произошло тогда под Сталинградом, он только в 1946 году рассказал, когда демобилизовался и к нам вернулся. А случилось с ним происшествие — и смех, и грех.

После того наступления немецкого, про которое его командир писал, много техники побито было. И неразбериха вокруг. Немца удержали — и сразу назад погнали. Часть его вперёд ушла с пехотой. А дедов трактор не на ходу был, попал в него снаряд. Сам комбат приехал, всё осмотрел и приказал деду и ещё одному его сослуживцу идти снимать с любой техники, которая на том поле стояла, все годные детали, чтобы потом ремонтировать трактора. Ну, они и поползли. Темнело уже. Поначалу стреляли, снаряды аж до них долетали. А потом поутихло. Бой где-то уже вдалеке гремит. Им, когда за деталями посылали, наркомовские сто грамм выдали, выпили они их под каким-то подбитым танком, подкрепились и за работу принялись. Вдруг человек на них выскочил. И орет благим матом: мародеры, мол, мерзавцы, диверсанты, дезертиры — и в драку лезет. Так обидно это деду с товарищем показалось… А Николай мой здоровый был мужик, пудов восемь в нём весу и сам под два метра. Выпрямился он во весь рост и заехал этому ретивому ругальщику по уху. А тут и товарищ его подоспел — по второму уху заехал. Отделали они его, как у нас в деревне говорили, «под орех». А когда поуспокоились и разобрались, то оказалось, что лупят-то они офицера, танкистского майора… Только он был в простом солдатском ватнике, без погон. Схватили их — и на «губу», трибуналом грозили. Пока суд да дело, пока выяснили кто да что, их ротный успел письмо родным написать о том, что они без вести пропали…

Правда, угрызений совести Николай мой ни тогда, ни потом не чувствовал. Майору танки дороги, а деду — его трактор и пушка, которую завтра, хоть умри, а надо тащить вперед.

Николай всегда потом шутил, что раз его уже однажды похоронили и оплакали, то второй раз ничего плохого с ним произойти не могло, потому и до Берлина дошел, считай, без единой царапины.

А про войну дедушка ваш рассказывать не любил, разве только вот про этот скандальный случай. Да так смешно он рассказывал, каждый раз немного по-новому. Детям нашим прямо даже обидно было. Им хотелось, чтобы батька про подвиги да про геройские поступки говорил, а он все про этого майора и про мордобой. До слёз на него обижались. Только потом им сосед наш Иван сказал, что хоть и не рассказывает батька про свое геройство, а только орден и медали за просто так не дают. А самые что ни на есть герои никогда своими поступками не хвастаются, да и вообще стараются о войне побыстрее забыть.

И правда, старались мы её, проклятую, забыть и не вспоминать. Дед Николай всю жизнь трактористом проработал. На разных тракторах. Но всегда свой верный «Сталинец» добрым словом поминал.

А под Сталинградом он еще разок, уже в мирное время, побывал. Как раз годовщина Сталинградской битвы была, всех участников войны с области, кто там воевал, собрали и на автобусах туда повезли. И дед наш поехал. Только вернулся оттуда похудевший и злой ужасно. Голодал, говорит, как на фронте в первые месяцы. Им-то велели с собой ничего не брать, мол, полный пансион и государственное обеспечение. И правда, кормили знатно! Каждый день — шашлык. Да только у деда с товарищами к тому времени осталось от силы пара десятков зубов на всех, да и те еле во рту держатся. Мужики-то в основном деревенские, зубы не лечили, не вставляли, выпал — и ладно. Вот и мучились там — еда есть, а не угрызешь.

Привез тогда дед из той поездки фотографии у Родины-матери да набор хрустальных фужеров. Сувениры им такие подарили. Только куда эти фужеры? Что из них пить? Отдали тетке, в город. А дед ещё раз поехать в Сталинград собирался. Так они с однополчанами сговорились. Только в этот раз собирались они ехать со своей закуской, с чем-нибудь, что ужевать и беззубым можно. Да только не довелось ему дожить до новой годовщины. Да и товарищи его тоже почти никто не поехали — кто помер, кто болел уже сильно. А приглашения ему еще долго присылали. Пока мы не отписали в военкомат, что нет уже его в живых.

Вот такая быль-сказка. Чем не рождественское чудо?

Ольга ВЛАДИМИРОВА

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *