Рассказ

Осень незаметно перешла в зиму. Увидел утром первый снег и не удивился. Всё подчиняется времени. За буднями стирались свежие эмоции. Но незаурядный поступок ученицы вызвал долгое эхо в стенах школы. Некоторые учителя считали, что у Ракитянского в классе слишком либеральные порядки, которые к добру не приведут, и открыто высказывали своё несогласие с его методами. Он не пытался переубедить своих оппонентов, отделывался ничего не значащими словами. Больше других это беспокоило завуча. Едва через неплотно прикрытую дверь кабинета физики просачивались сведения о происходящем на уроках Сергея, она выговаривала ему.

— Слишком многое Вы позволяете себе и своим ученикам.

— Может быть, на Ваш взгляд, это запредельно, но необходимо. Хуже учиться они не будут. Поверьте, Нина Алексеевна, анархией здесь и не пахнет.

— Это выше моего понимания, Сергей Николаевич! Смотрите, чтобы Ваши методы не завели Вас не туда.

— Если Вас беспокоит это… Сейчас всё уже позади и, надо надеяться, не повторится.

Но как ни готовь себя к самому неожиданному, жизнь такое порою подкинет, что может любого вышибить из колеи.

Подходила к концу вторая четверть. Работа в школе увлекла Сергея, и неизвестно было, захочет ли он с ней расставаться для движения к сверкающим перспективам. А сейчас впереди Новый год и зимние каникулы, приятные предпраздничные заботы и необъяснимое разочарование, которое испытываешь в первый день наступившего года.

Последний день учёбы заканчивался классным часом. Сергей как реальную историю пересказал рассказ «Крабы идут по острову», который прочитал в недавно вышедшем сборнике фантастики и с которым его ученики едва ли были знакомы. Все они сидели едва ли не с открытыми ртами. Сергей поинтересовался, что каждый из них открыл для себя в этом рассказе. Отвечали не все, но вот Дёмин высказал ту же мысль, что занимала и его после прочтения. Потом рассказывали умные и не совсем небылицы, стараясь выдать их за нечто фантастическое. Много шутили, смеялись, Ракитянский «выставлял» ученикам оценки за юмор по пятибалльной шкале. Победил, конечно, Дёмин. Во время каникул планировали совместные «вылазки» на каток, в ТЮЗ. В театре только-только состоялась премьера пьесы «Солёный
арбуз». Когда были обговорены детали, Ракитянский отпустил учеников, поздравив всех с Новым годом.

Мужчины-учителя за неделю до праздника пригласили молодого коллегу отметить наступление Нового года. Сергей тогда прямо спросил.

— Это что, традиция?

— Можно сказать, так. Сколько я здесь работаю, всегда отмечали, — сообщил Ефим Самойлович, учитель математики, — и первый раз это было в 1949 году. Я работал учителем первый год. Директор приходил нас поздравить. А потом и директора менялись, но ни один не наложил вето на наше мероприятие.

— А Викентий Викторович? Будет? — почему-то спросил Ракитянский.

— Викентий Викторович? — с комичным и немного растерянным видом переспросил Ефим Самойлович. — Викентий Викторович — учитель русского языка и литературы!

— Разве одно другому мешает?

— Сергей Николаевич, Вы учитель физики, я математик, — немного раздражённо продолжал он, — Владислав Александрович — учитель физкультуры. Все мы трезвомыслящие люди, твёрдо стоящие на земле. Даже после праздничного стола… Одним словом — материалисты. А он? Филолог. Прозрачная душа. Живёт в иллюзорном мире. Хризантема на морозе… Восторженный и легко ранимый. Не вписывается он в наши декорации. А правду сказать, мы его никогда и не приглашали, но я думаю, он бы непременно отказался.

Сегодня все учителя, как всегда перед каникулами, отпустили учеников на час раньше. В школе стало тихо. Мужчины собрались в кабинете физики для лабораторных работ. Опаздывал Павел Дмитрич. Ефим Самойлович курил у вытяжного шкафа, учитель физкультуры сервировал праздничный стол. На листе ватмана лежала нарезанная колбаса, чашка Петри наполнена домашними котлетами. В центре белого листа, как на скатерти, разместились узкогорлая колбочка с прозрачной жидкостью и четыре мензурки. Сморщенные солёные огурчики и хлеб, как последний мазок, завершали картину.

В дверь громко и уверенно постучали.

— Ну наконец-то! — выдохнул Владислав Александрович. Сергей поспешил открывать — кроме Павла Дмитрича никого не ждали. А на пороге стояла делегация родительского комитета, заявившаяся в школу с заслуживающими высших похвал намерениями — поздравить учителей с наступающим Новым годом. Возглавляла делегацию из трёх человек Оксана Шкрябец, с которой Сергей уже был неприятно знаком, и, почувствовав атмосферу праздника, она просто отодвинула Ракитянского плечом и устремилась вглубь кабинета, где размещался коллективно созданный натюрморт. Ефим Самойлович быстро прикрыл его газетой, коллеги Сергея неуютно молчали. Нечего было сказать. Зато из Оксаны Тарасовны хлынул водопад слов.

— И это наши советские учителя так провожают старый год! Люди, которым общество доверило воспитание наших детей! Кого же вы воспитаете своим примером? Уж никак не строителей коммунизма… Какая мерзость! — лицемерно обличала она.

— Что-то я не вижу здесь молодого поколения, — не выдержал Владислав Александрович, — сюда пожаловали матроны, вслед за которыми рекомендуется ходить в гололедицу. Не поскользнёшься…

Оксана Тарасовна подавилась словами, но тут же взяла себя в руки и продолжила. Выступать на собраниях она любила.

— Об этом вопиющем факте будет немедленно доложено директору школы и сегодня же, — она посмотрела на часы, — будет поставлено в известность роно.

Шкрябец резко повернулась, как по команде «кругом», и первой рванулась к выходу. Делегация спешно покинула кабинет.

— Ну, роно она поставит в известность, а директор уже ушёл, — сообщил Владислав Александрович.

Ракитянский не понимал, насколько серьёзно произошедшее. Он вспомнил День учителя, который отмечали коллективом, вместе с директором школы. На сдвинутых в столовой столах — вино, конфеты, фрукты, цветы дамам. Улыбки, поздравления, удачные и не очень эпиграммы в исполнении Викентия Викторовича. Учитель черчения и рисования Олег Леонидович вручил каждому дружеский шарж. И никто не считал происходящее аморальным. День учителя с вином и танцами никак не дискредитировал воспитателей будущих строителей коммунизма. Все расходились по домам довольные и счастливые. Чем отличается сегодняшний день от того дня?

— Шкрябец, и этим всё сказано… — грустно произнёс Ефим Самойлович и разлил по мензуркам по пятьдесят граммов. — Давайте старый год проводим, теперь ничего не изменишь. Владислав Александрович, давай поближе. Сергей… Самое малое, что нас ждёт — скандал и выговоры, если всё это не выйдет за пределы школы. Ну, а если… За уходящий год! А каким он был, узнаем в Новом году.

В кабинет, оглядываясь, вошёл Павел Дмитрич.

— Сейчас встретил Шкрябец. Пронеслась по коридору, как фурия. Вы не в курсе, в чём дело?

— В курсе, в курсе, дорогой Павел Дмитрич. Причиной всему наш фуршет. Присоединяйся скорей…

— Неужели? А впрочем… Я давно понял, что родители наших учеников почему-то воображают, будто ты святой и своим примером способен помешать их чадам устремиться по стопам своих родителей. Но мне кажется, всё обойдётся. Что вы, как мальчишки, паникуете?

— Павел Дмитрич, ты забыл, что это Шкрябец.

— Да! — поддержал учитель физкультуры, — простым выговором не отделаемся.

— Может, вы всё преувеличиваете? Ведь был же День учителя. И тогда было вино, танцы, — пытался разубедить коллег Ракитянский.

— Но не было Шкрябец! Она всеми правдами и неправдами сына на медаль тянет. Но все молчат. И я молчу. Хотя математику он на «пять» не знает, я продолжаю ставить ему «отлично». Утешаю себя, что учиться Юрию осталось полгода. Маме медаль нужна больше, чем сыну, и она не побрезгует откровенным шантажом. Уверен!

Праздничное настроение было испорчено. Выпили ещё по сто граммов, поздравили друг друга с наступающим и разошлись.

* * *

История могла скверно отразиться на репутации одной из старейших и престижных школ города. И в интересах школы, в первую очередь её директора, человека заслуженного и уважаемого, было желательно, чтобы информация не выходила за её пределы. Но мадам Шкрябец готова была согласиться с этим на определённых условиях…

И противоборствующие стороны нашли компромисс. Роно пребывало в чудесном неведении, Ефим Самойлович останется конформистом ещё на полгода, Павел Дмитрич вне подозрений, как жена Цезаря. Оставался упрямый Ракитянский, не желавший оценивать знание Юрием физики в пять баллов. Всё логично…

Наступивший понедельник вполне соответствовал восприятию мира Ракитянским. Томительный, серый, лишённый какого-либо проблеска света. Стараясь ни с кем не встречаться, он прошёл в кабинет директора школы. Позеленевший медный маятник часов монотонно качался в деревянной коробке. Встречая
сочувственные взгляды Наденьки — молоденькой секретарши, получил из её рук трудовую книжку. Соответствующие записи были сделаны, печати поставлены.

— Надежда, можно пройти к директору?

— Совсем забыла… Он сам об этом просил.

Директор, взглянув на Ракитянского, предложил присесть, продолжая писать. Дождавшись, когда он закончит, Сергей задал главный вопрос, ради которого он зашёл в этот кабинет.

— Владимир Фёдорович, существует возможность моего возвращения в школу? Не сейчас, хотя бы на будущий год?

— Ничего нельзя исключать, Сергей Николаевич. Вы уволены по собственному желанию. — Он улыбнулся, — Юрий Шкрябец к тому времени закончит своё образование. С медалью… Никто в коллективе не будет возражать против вашего возвращения…

Зазвонил телефон. Директор поднял трубку, с минуту слушал, потом раздражённо начал отвечать. На секунду оторвавшись и зажав микрофон ладонью, обратился к Сергею.

— Вы зайдите ко мне попозже. Ну, скажем в среду, в любое время. Очень нужно нам побеседовать. А сейчас извини, важный разговор…

Продолжение следует

Виктор БУЛЫЧЁВ